Но пафост есть страдание человека, ведомого сильной страстью, а среди нас нет тех кто хохочет над страданием и презирает страсть.©
Название: Хякумоногатари
Автор:Oui, mon colonel!
Бета: fandom SHAFT
Рейтинг: R
Пейринг: Ошино Меме/Кайки Дейшу/Кагенуи Юзуру
Жанр: роадстори, мистика
Размер: 11 005 слов
Краткое содержание: хяку моногатари кайданкай - игра «Компания рассказчиков ста страшных историй», в которой кайданы рассказывали по кругу, после каждой истории гася одну свечу из сотни освещающих комнату, по мере все большего и большего затемнения комнаты, переходя ко все более страшным рассказам; в настоящее время игра всё ещё популярна у студентов на каникулах.
Задание: кроссовер с fandom Tales 2013, fandom Saiyuki & World of Minekura 2013, fandom NnM 2013, fandom xxxHolic 2013
Дисклеймер: моя только шизофрения
Примечание: тайтл — Monogatari Series
Примечание-2: в тексте используются множественные тайные или явные заимствования и сюжетные ходы указанных и не указанных произведений, далеко не все из которых автор сможет вычленить и отследить сам.
Примечание-3: коллаж-иллюстрация "Трое в джипе, не считая разного" - -безымянная-
Предупреждение: авторское видение персонажей
Пролог
Она смотрит с вызовом и требовательно протягивает руку:
— Ключи!
Кайки недовольно отводит глаза.
— Это моя машина, — говорит он. — Я не пущу женщину за руль.
— Ты шовинист? — насмешливо переспрашивает Кагенуи. Она отлично знает, что сопротивляться её взгляду невозможно. Все, кто прочувствовал его на себе, тоже прекрасно осведомлены об этом.
Не то чтобы Кагенуи пытается запугать или вызвать восхищение или что-то ещё вроде этого. Уж точно она не пытается сыграть на юношеской впечатлительности — прошло бы со многими, откровенно говоря, но не с Кайки.
Тем более не с Кайки.
Единственное желание, которое он чувствует рядом с ней, — отодвинуться как можно дальше и не заводить никаких связей. Ни личных, ни деловых. Он бы вообще предпочел не иметь дел с ними обоими.
Ошино достает помятую пачку сигарет и закуривает.
— Не смей курить в салоне, — не глядя бросает Кайки и продолжает спор с Кагенуи: — Назови хоть одну причину, почему я должен…
— О, прошу, только не начинай! — она закатывает глаза, облокачивается на приоткрытую дверцу и щурится. Для хрупкой девушки движение выходит хищным, даже свирепым, хотя оно наиграно — рассчитано и взвешено.
О том, что внешний вид мало соответствует действительности, Кайки знает по личному опыту. Он знает, что Кагенуи гораздо опаснее. То ли у неё не в порядке с головой, то ли ей просто не хватает чувства меры. Что, впрочем, одно и то же в некоторой степени.
— Если вы будете препираться, — примирительно говорит Ошино, — то мы не выедем из города до полудня и обязательно попадем в пробку. — Давай ключи. Мне.
— Если ты думаешь, что я не знаю, как и с кем ты провел эту ночь, — Кайки становится скучен и зануден настолько, что кажется, будто он ревнует, — то ты глубоко ошибаешься. Уверен, алкоголь ещё не выветрился. Убери руки, я сказал!
— Случилось что-то, о чем я не знаю? — игриво интересуется Ошино.
— Кайки, ты слишком напряжен, — говорит Кагенуи насмешливо. — Успокойся. А пока давай мне ключи. Вам обоим нельзя садиться за руль в таком состоянии. Расшибемся в лепешку и сами станем чьими-то объектами…
Фраза остается висеть в воздухе не законченной, но и без того понятно, что подразумевается.
— Поехали, — улыбается Ошино и залезает на заднее сиденье, оставив спутникам право продолжать спор. На самом деле он прекрасно осведомлен, чья возьмет. Это задача на уровне первого курса: Кагенуи умеет правильно надавить, а Кайки за годы знакомства так и не научился защищаться.
Ошино удобнее устраивается перед сном, заворачивается в плед и считает до десяти.
На счет “девять” Кайки оказывается на пассажирском сиденье рядом с водителем. На счет “десять” Кагенуи заводит машину, поправляет зеркало заднего вида и пододвигает свое кресло.
— Вот поэтому-то я и был против, — занудно объясняет Кайки.
— Замолчи, — улыбается ему Кагенуи. — Твою рухлядь и разбить не жалко. Ей самое место в металлоломе.
— Моя рухлядь стоит денег, — возражает Кайки. — А у тебя нет ничего.
Ошино ловит взгляд Кагенуи и прячет улыбку в складках потертого пледа. Но он улыбается всегда, так что не ясно, относится ли это к Кайки и его приобретению, или просто проявление натуры.
— Эй, — серьёзно говорит Кагенуи, поворачивается к Кайки и жмет на газ, не глядя на дорогу. — Ты вообще не собирался с нами ехать, помнишь?
Машину бросает вперед. Ошино, начинающий дремать под привычные пререкания, звучащие словно болтовня радиоведущих утреннего шоу, чуть не падает под сиденье.
— Полегче, — просит он.
— Скажи ещё, что я не умею водить, — фыркает Кагенуи.
— Аккуратнее! — бурчит Кайки.
— Эй, я смотрю на дорогу! — возражает Кагенуи, противореча самой себе.
— Помолчите оба, — хмыкает Ошино. — У меня была тяжелая ночь, мне нужно проспаться. Обо всем хорошем, что случилось в вашей жизни за последние сутки, расскажете потом.
Кагенуи включает приемник и резко тормозит.
— Я сяду за руль? — без энтузиазма снова предлагает Кайки.
— Не отвлекай меня, — отмахивается Кагенуи, поправляя челку.
Ошино закрывает глаза.
Из шипящих динамиков, словно через полмира, доносится голос:
Контрапункт
— Это что-то вроде похода Кобо Даиси.
Синтоистов среди нас нет.
Идея принадлежит Ошино, но даже он сам не синтоист. Хотя и любит приврать про заброшенный храм, принадлежащий его семье. Правда, из-за того, что он никогда не уточняет, где это тайное святилище, которое когда-нибудь восстановят, становится ясно, что его слова ничего не стоят. Словам нет смысла верить, если они ничем не подкреплены. В конце концов, я же не одна из тех пустоголовых девочек, которых Ошино каждую ночь таскает к себе…
Я завидую? Бред, конечно. Чему тут завидовать?..
Да, на кое-кого это производит должное впечатление. Впрочем, в конечном счете Ошино не умеет поддерживать интерес, как это делает Кайки. Всё, что есть у Ошино — традиционные одежды и память, до отказу заполненная молитвами, ритуалами и прочей мутью, свойственной религии.
— К счастью, мне нет необходимости верить в это самому, — говорит он доверительно. — Главное, чтобы традиции чтились, и ритуал был соблюден. Тогда остальное никуда не денется.
В чем-то он прав. В некоторые вещи можно и не верить, если сохраняешь лицо на людях. Национальная особенность. Культ японской культуры.
Отличный каламбур, да?
Надо запомнить.
— Что вы делаете после диплома? — Ошино доволен собой. — Ничего?
Всё, что после окончания университета есть на троих у нас — клуба наблюдений за Кайи, — это немного наличности и старый разбитый внедорожник, который Кайки выбил из кого-то в уплату долга. Я считаю, продешевил. Он гораздо смекалистей и живет по средствам, в отличии от Ошино. И терпеть меня не может. Видите ли, я не умею работать в полутонах. Так он называет ложь. Кайки тоже ещё тот мастер словесности — в этом они с Ошино похожи.
Но зачем врать, когда против правды ещё не придумали оружия?
Если только ядерное...
— Это неплохой шанс для нас, — заявляет Ошино. — Я составлю маршрут.
— Да, — соглашаюсь я. — Можно будет разругаться во время поездки и не оставаться после всего друзьями. Мне нравится!
— Никуда я с вами не поеду, — возражает Кайки, что-то сверяя в блокноте со столбцами цифр. — Мы и так не друзья.
— Не будь таким нудным, — просит Ошино. — Это просто ещё один способ отпраздновать освобождение от гранита науки, который мы закусили несколько лет назад.
— Закусывают удила, — поправляю я, но как-то без азарта. Думаю, стоит ли внести в маршрут Хоккайдо — говорят, там есть лошади. Давно хочу посмотреть на лошадей.
— Полюбуемся старыми замками, заедем на горячие источники, — развивает мысль Ошино, мечтательно выпуская в потолок колечки сизого дыма. — Устроим себе экскурсию по злачным местам, в конце концов! От края до рая...
— Был я уже на этой экскурсии, — мрачно замечает Кайки. — Эти места все собраны в одной комнате. Твоей. Избавьте.
Вот тут соглашусь с Ошино, как бы мне не было неприятно. Кайки всех достанет свои нытьём. Иногда хочется его придушить.
Ха! Он говорит, что это не нытьё, а здоровый прагматизм. В это можно поверить, только если не общаешься с ним каждый день. С ним просто невозможно долго находится рядом. Кайки может мертвого достать. Иногда — в буквальном смысле. Вот это мне совсем не нравится. В средние века его бы сожгли как некроманта.
Идея.
Нужно попробовать.
Когда-нибудь.
Шутка, конечно.
Кайки не любит мой юмор. Он считает, что он слишком черный. Ещё одна причина считать его занудой.
Они с Ошино — как две стороны одной медали. Тогда кто с ними я? Монета никогда не встает на ребро. Никогда.
Впрочем, если подумать, я не специалист по деньгам — это больше из области Кайки. Он — большой профи. Думаю, Кайки может сделать так, что монета встанет на ребро, а, возможно, и зависнет в воздухе.
Кажется, это был комплимент.
Неосторожно и очень неосмотрительно с моей стороны.
Ладно. Пустое. Просто не стоит говорить об этом вслух.
В действительности, мне просто нужен толчок, чтобы отдалиться от них обоих. Кайки и Ошино. Ошино и Кайки. Две стороны одной монеты. Ложь и Ложь. Тона полуправды.
Что лучше: обнадежить или готовить к худшему?
Хороший вопрос. Неоднозначный. Но мне не нравятся ни один из этих двух вариантов. Я выбираю третий — правду без прикрас. На самом деле, никому не нужна помощь, чтобы обмануться.
— Можешь не ехать, — подвожу я итог спора и требовательно тяну руку. — Ключи!
I часть
Ошино отсыпался до вечера, и никакие препирательства спутников не волновали его, да многие последующие дни то и дело клевал носом или делал вид. Садиться за руль его не тянуло. Монотонные мелькания белых линий, красных и цветущих вишен отпечатывались в памяти — смазанными, не всегда четкими, но хранившими дух движения. Атмосферу.
Импульс.
Тело, начавшее движение, следовало всё дальше и дальше.
Следовало бы признать, что он знал их слишком хорошо и научился не принимать всерьёз то, что они говорили друг другу. Да и мировоззрения, на первый взгляд кажущиеся слишком различными, в конечном счете оказывались схожи. Они просто разделяли сущее. Возможно, это был неправильный подход, но достаточно практичный.
Скоростные автострады они старались оставлять в стороне. Какой толк в путешествии, если видишь лишь полосу асфальта со столбиками, отсчитывающими километры? Выезжая с окружных и местных дорог только чтобы заправится, они перемещались от города к городу. Не задерживаясь надолго, но и не пролетая мимо.
Череда главных улиц, задворки жилых кварталов... Нет. Любопытство для них казалось пустым звуком. Но интерес исследователя был неистощим. Без карт, не взирая на географические названия, они ловили самое ценное — механизм жизни. Подмечали и сравнивали.
Никто из них не признался бы. Каждый ответил бы что-нибудь в духе “Глупая прихоть!”, “Трата времени!” или “Прожигание жизни, но чем это хуже?”. Каждый перенес бы бремя ответственности на спутников.
Но никто не спрашивал.
...Каппа, которого они встретили на берегу одной из рек, — он прикидывался в утренних сумерках обычным рыбаком, прятал глаза, предлагал бутерброды и кофе из термоса.
— Нет-нет, — говорил каппа, — я ещё немного порыбачу. Это ничего, что не клюет. Просто моя рыба ещё не нашла меня. Езжайте.
...Семейство тануки — отец и пятилетние близнецы, — у которых в пути заглох мотор и те голосовали на дороге предсказуемо безрезультатно несколько часов к ряду (Кайки пожалел детей, но не сказал этого).
— Конечно-конечно, — смеялся дородный отец, опасливо косясь и незаметно прижимая детей к себе. — Я самый настоящий тануки. Хотите, покажу доказательства?
Он тянулся к ширинке, зная, что его остановят и лишь посмеются фривольной шутке. Близнецы прятали лица на необятной груди.
...Ворчливый тенгу с подбитым глазом, возвращающийся с дружеских посиделок на ферму к жене.
— Ха-ха! — дышал он перегаром, украдкой заглядываясь на Кагенуи и то и дело касаясь её плеча. — Люди не летают! Ха-ха! Ну и что, что нос! Я своим носом любую женщину удовлетворю… Ха!
...Все они были в меру обходительны, учтивы, благодарны и самую малость напуганы, потому не задавали излишних вопросов. Никому не было интересно, зачем и куда едет троица студентов.
Наверное, к лучшему.
Однажды они въехали в город и тут же угодили в самую гущу фестиваля, посвященному цветению сакуры. В такие моменты никто не прячется. Нечисть гуляет от души или что у неё там вместо. Любой экзорцист это знает.
Там на горе люди поклонялись призрачному замку, а духи смеялись над ними. Они не знали, зачем поклоняться тому, чего не существует, тому, что давно исчезло в веках под взрывами бомб и руками радикальных правителей.
— Это парадокс, — сказал Ошино. — Они думают, что чем-то отличаются от замка. Но разница не так уж велика, раз и замок, и духи невидимы человеческому глазу. Просто духам невдомек, что они сами могут не ощущать чего-то. Измерений не одно, как считают люди, не два, как думают призраки… Их гораздо больше. Но не всем они доступны.
— Это ты так видом восторгаешься? — спросила Кагенуи.
Кайки замком не интересовался — он рассчитывал бюджет, и что-то в цифрах не сходилось. Наверное, у денег было своё измерение, которое ему было недоступно.
Машина следовала своим путем, неопределенным и не имеющим своего логического завершения. Пока.
Иногда Ошино даже не был уверен, каким направлением они следуют, терял север и юг, путал восток и запад.
Пока однажды в какой-то забегаловке при автозаправке им не встретились четверо. Они тоже ехали куда-то с видом, будто весь мир у их ног. Нет, не так. Дело было в другом. Просто они тоже абсолютно не соответствовали друг другу. Хмурый монах, бабник, очкарик и недомерок. Да, примерно так стоило бы их описать.
Они сидели за соседним столиком и пререкались. Им нужно было на запад. Они и сами, кажется, не были уверены, куда. Просто — на запад. Что-то их влекло туда.
— Говорят, в Японии, если хочешь попасть на запад, следуй на восток, — поделился Ошино как бы между прочим.
— Говорят многое, — признала Кагенуи и смерила его удивленным взглядом. — Только работает ли это?
— Думаю, работает, — признался Ошино. — Ведь никто ещё не опроверг этого.
— Знаешь, не стоит верить людям на слово, — вклинился Кайки. — Они любят вводить в заблуждение.
— Например, такие как ты?
— Нет. Такие, как я, только дают почву. Создают возможность.
— Ты несешь в мир только хаос, — сказала Кагенуи.
— Я просто даю выбор, — покачал головой Кайки. — И не моя вина в том, что все всегда ожидают худшего.
— Так что с западом? — спросил Ошино и засунул в рот сигарету.
— Это важно только в том случае, если у тебя есть цель, — отмахнулась Кагенуи. — А нам можно просто ехать по дороге — всё время прямо, всё время…
— У нас не курят! — прошипела проходящая мимо официантка.
Ошино обернулся и встретился взглядом с монахом за соседним столиком, который уже поднес зажигалку к кончику сигареты.
— Пойду на свежий воздух, — улыбнулся он.
Контрапункт
— Ваши друзья?
— Мои спутники, — холодно отзывается он и тоже закуривает.
У старого джипа без верха суетится троица. Монах курит, не глядя на них. Впрочем, монах ли он?
У меня тоже есть похожие тряпки — возможно, стоило взять их в дорогу. К монахам хорошо относятся. Это отличный способ втереться в доверие и получить поддержку в путешествии. Люди склонны верить святым.
Но, с другой стороны, это то, что прежде всего бросается в глаза. Одежда монаха — не то, в чем легко затеряться в толпе. Я хочу сказать, если крикнуть “Эй, ты, парень в куртке!”, то обернутся человек десять, а на окрик “Монах!” — лишь один.
Выбирая одежду, мы выбираем себя. Отвечаем на вопрос, кем хотим выглядеть в глазах окружающих. Одежда определяет статус, достаток и мировоззрение. Не всегда всё вместе. Иногда же просто служит ширмой. У многих знаменитостей принято в повседневной жизни одеваться просто. Их вид кричит: “Мы обычные! Мы — такие же, как вы!”
Но так ли это?
Одежда тоже может быть ложью. Ещё одна история, которую мы рассказываем всем, кого встречаем.
Без слов.
Монах за поясом скрывает добрый револьвер.
Тихоня за челкой прячет острый взгляд убийцы.
Бабник в перчатках держит руки, испачканные кровью.
И в бойком смехе юнца набатом звучит память многих веков.
Я вижу это так же отчетливо, как кончик своей тлеющей сигареты. Не потому, что я особенно проницателен. Чушь! Пустое дело.
Просто мне тоже есть что прятать. Я тоже лжец, который осознает это. У всех есть тайны.
Парень в деловом костюме кутается в отстраненность, чтобы не выдать одиночество.
Девушка укрывает в высокомерии от собственной неуверенности.
И парень в яркой гавайской рубашке… От чего бежит он?
Я не знаю. Не хочу знать.
— Ваши спутники?
— Мои друзья, — отвечаю я.
Монах втаптывает в грязь окурок, кивает, вглядываясь в темнеющее небо и идет к джипу.
На самом деле, я знаю кое-что ещё.
У яркой одежды — свои недостатки. Быть приметным в толпе — это выбор, но и бремя. Девять из десяти запомнят тебя. Ты — тот, кого ни за что не заподозрят, но обязательно обвинят. Парадокс.
Презумпция невиновности здесь не работает. Просто ещё один ярлычок, который так любят навешивать. Люди уверены: тот, кто всегда на виду — беззащитен. Он не скроется от внимательных взглядов. Открытая улыбка приравнивается к пустым рукам и, значит, невозможности отбиться.
Тому, кто умеет прятаться, в жизни проще.
Но мне нравится быть на виду.
Главное — получше спрятать револьвер.
И если для встречных мы — клуб наблюдений за Кайи — обычные студенты, разношерстная компания, менее всего похожих друг на друга людей, то пусть так и будет. Разубеждать кого-то нет смысла.
— Кто это был? — спрашивает Кагенуи, глядя вслед удаляющемуся на восток джипу.
— Будда, — пожимаю я плечами, не оборачиваясь к ней.
— Встретишь Будду — убей Будду, — цитирует Кайки с иронией. — Эй, Ошино, почему ты его не убил?
— Зачем? — смеюсь я и закуривая вторую сигарету от первой. — Подумай сам, ведь убивший Будду сам становится Буддой. Ну, и что бы вы со мной тогда делали?
— Я слышал другую трактовку, — хмурится Кайки.
Я знаю о чем он.
Будда — это тот, кто стоит на пути к цели. Он либо врет, либо соблазняет на отказ от желаемого. Когда ты — Будда, у тебя нет надобности есть, пить, работать, заниматься сексом и — особенно! — куда-то ехать. Воплощение Нирваны, застилающей глаза.
Тот, кто воздвигает невидимый барьер между личностью и окружающим миром.
Тот, что заставляет уходить, оставшись на месте.
Будда находится не вне, а внутри.
“Встретишь Будду — убей Будду…”
Ты боишься, Кайки.
Я знаю, чего ты боишься.
Не бойся.
Этого Будду я ещё не встретил.
II часть
Проносящиеся за окнами пейзажи сменились так же стремительно, как Кагенуи решила, что не хочет больше вести машину.
Яркая зелень приобрела густоту и глубину, в ней появилось что-то давящее, даже пугающее. Стволы деревьев у обочины утолщились, некоторые из них были высоки и необъятны и подпирали кронами небесный свод, ещё более высокий и недоступный, чем виделся с равнины. Лесной массив захватил горизонт. В чащах что-то шевелилось, медленно и неотступно следуя за проносящимся одиноким автомобилем. Словно сам лес следил чуждым этой местности движением, желал поглотить и сделать частью себя.
Кайки, сидевший за рулем, то и дело нервно вздрагивал, замечая покачивающиеся не в такт дуновению ветра разлапистые ветви. Но машину он вел уверенно, не отвлекаясь. Казалось, он полностью погружен в свои мысли и ему нет никакого резона отвлекаться на болтовню спутников. Казалось, спутники и вовсе не знакомы ему, и подвезти их он вызвался лишь по минутному порыву, непонятной слабости, которой бывают подвержены люди.
Ошино поделился этим наблюдением, и Кагенуи долго смеялась. По её убеждению, Кайки не был способен на проявления человечности. Доброта и взаимопомощь — понятия, недоступные ему, сказала она. Ошино хотел бы поспорить, но промолчал. В конце концов, Кайки никак не подходил на роль обвиняемого, а значит, и адвокат ему был не нужен.
Заняв место на заднем сидении, которое в начале пути облюбовал Ошино, Кагенуи высунула в открытое окно ноги и устроилась с какой-то книгой, прихваченной в дорогу. Пейзаж её не интересовал. Иногда она отвлекалась от чтения, чтобы переброситься парой ничего не значащих фраз с Ошино и уколоть Кайки. Если они не отвечали, она приникала к окну и что-то высматривала в колышущейся траве у обочины.
Пару раз они видели Кайи. Или, по крайней мере, им казалось, что видели. С тем же успехом это могли оказаться поваленные стволы деревьев, обросшие мхом и сорными травами, дымка над бьющими из земли источниками, или птицы, кутающиеся в листву, как в меховую шаль.
— Жаль, — говорила Кагенуи. — Мы могли бы остановится и посмотреть. И, возможно, избавить мир от их присутствия...
— Или стать их закуской, — бурчал Кайки.
— Могли бы просто побеседовать с этими духами, — возражал им обоим Ошино. — Они могли бы нам многое рассказать, я уверен…
Дорога стелилась под колесами, петляла огромной змеей, готовой обвить Японию своими чудовищными кольцами, сожрать и переварить. Серый асфальт шел рябью белой разметки и зыбко растворялся, утопая по обочинам в лопухах и палой листве. Путь звал, словно сирена, уводя путников всё дальше и дальше. Время утекало — секундами, минутами, часами, — и всё же оставалось на месте.
Старое автомобильное радио не ловило. Звук мотора взрезал обманчивую тишину ритуальным ножом, оставляя после себя болезненное любопытство и беспокойство.
Хотелось поминутно оборачиваться в ожидании: вдруг в следующий момент позади машины на дорогу выйдет сам дух леса — самый сильный, самый могучий и самый мудрый — с ветвистыми рогами и большими влажными глазами цвета закатного неба. Выйдет, чтобы проводить — или чтобы догнать и наказать за нарушенное спокойствие.
Ветер, врывающийся в приоткрытые окна, нес сладкие запахи тлена и увядания. По ночам это чувствовалось особенно остро: ночные фиалки и орхидеи окутывали дорогу облаком последней надежды — перед смертью они хотели оставить потомство.
— На самом деле, речь не о потомстве, — с пренебрежением говорила Кагенуи. — На самом деле, они просто хотят внимания к себе. Они говорят: взгляните, мы прекрасны! Хоть на краткий миг они хотят чувствовать себя желанными. Им нужно не потомство, но преклонение. Всё так устроено. Даже растения надеятся, что у них есть высшее предназначение…
— Это бессмысленно, — возражал Кайки. — Всё смертно. Жизнь пуста. Люди слишком много думают о себе. Хотя какая разница, если однажды всё, что останется от тебя — это горстка пепла.
— Я бы предпочел, чтобы меня похоронили! — смеялся Ошино. — Пусть хоть кому-то будет толк с моего бренного тела, когда дух покинет его.
— Гадость какая, — фыркала Кагенуи. — Когда я думаю, что меня кто-то будет есть…
— Не надейтесь, — качал головой Кайки. — У вас нет денег даже на ночь в приличной гостинице. Про достойное погребение с настоящей могилой даже речи быть не может.
— Говоришь так, словно уже собрался нас хоронить, а? — беззлобно поддевал его Ошино, брал сигарету и засовывал в рот.
— Не смей прикуривать, — скучным голосом предупреждал Кайки. — Пешком пойдешь.
Они ехали дальше, сбиваясь со счета дней и километров.
— Хорошо, что мы никуда не опаздываем, — жаловался Кайки, зябко поводя плечами. Ему не нравился живой лес. Он предпочитал другой — из стекла, бетона и стали. Там жили люди. С людьми договориться было гораздо проще, чем с любыми призраками. Кайки знал людские слабости и играл на них, как на музыкальных инструментах. У призраков всё было иначе.
— Хорошо, что мы никуда не спешим, — пожимал плечами Ошино. — Откуда эта нервозность? Расслабься и дыши полной грудью.
— Некоторые орхидеи токсичны, — заявляла Кагенуи. — Давайте сделаем ещё один вдох? И ещё…
— О, ты выглядишь довольной! — смеялся Ошино. — Что-то хорошее случилось?
Они ехали большей частью по ночам и в сумерках. Днем Кайки дремал. Иногда он позволял Ошино сесть за руль, но тот не был в восторге.
Будь у Ошино выбор, он шел бы пешком.
— Развилка, — однажды сказала Кагенуи. — Впереди.
— Вижу, — отозвался Кайки.
— Я не об этом, — возразила Кагенуи. — Я помню карту. Тут не может быть развилки.
— Это старая дорога, — приглядевшись, указал Ошино. — Возможно, её просто не стали наносить на карту?
— Странно, — недовольно протянул Кайки.
Кагенуи на заднем сидении заёрзала. Ей надоело ехать. У неё уже порядком затекла спина и ноги, её укачало. Книга была дочитана. Запасы еды, которые они взяли в дорогу, заканчивались, да и питаться закусками надоело. Хотя всё это были мелочи. Ей было интересно.
Кагенуи нравилось слово “странно” — оно подразумевало какую-то загадку.
— Давайте проедем по этой дороге? — предложила она.
— Мне не нравится эта идея, — тут же возразил Кайки. — Неизвестно, куда она ведет.
— Но она не заросла, — обратил их внимание на этот факт Ошино. — Это значит, по ней кто-то ездит.
— Это значит, она куда-то ведет, — кивнула Кагенуи.
— Это значит, что там ничего хорошего, — пробурчал Кайки. — Не нравится она мне.
— Замолчи, — велела Кагенуи.
— Замолчи и газуй, — поправил её Ошино. — Я чувствую, нас накормят там сытным ужином и уложат в теплые постели. Как я соскучился по уюту домашнего очага.
Кайки хотел возразить ему в том плане, что Ошино вообще не производит впечатление человека, знакомого с этими понятиями, но смолчал. Он просто решил, что мрачные мысли и опасения стоит оставить при себе. Ненадолго. Не навсегда. До поры.
В конечном счете, они оба оказались правы.
Но сначала старый джип трясся по ухабам. Грунтовая дорога петляла среди деревьев — наверное, заметала следы, — а потом неожиданно вильнула и стремглав бросилась к двум горным озерам, разделенным тоненьким отрезком суши.
Они ехали вдоль озер и любовались открывающимся пейзажем. Или, может быть, любовался только кто-то один. В любом случае, посмотреть тут было на что: райский уголок, практически не тронутый цивилизацией. Кроны тёмно-бирюзовых сосен с красными стволами ощетинились по берегам, словно на пригорке замер исполинский ёж. Мягкий изумрудный мох и желтые лишайники устилали землю, по ним то тут, то там был раскидан яркий бисер лесных соцветий. Кристально-чистая толща воды не скрывала дна озер, покрытого корягами и слоем иссиня-черного ила. У берегов клубился пар.
— Да здесь горячие источники! — удивился Ошино. — Никогда не слышал!
— А вон и хозяева, — кивнула Кагенуи.
Действительно: всего в паре километров от того места, где грунтовая дорога сворачивала из леса к озерам стоял покосивший дом. Чем ближе подъезжали они, тем яснее становилось, что, несмотря на царящее запустение и умиротворенность, люди живут тут и даже ведут какое-то хозяйство.
Более того…
— Ты был прав, — Кайки мрачно ткнул куда-то в лабиринт покосившихся заборов. — Это действительно горячие источники. Самые настоящие.
— Они нас накормят! — встрепенулась Кагенуи.
— И дадут поспать, — довольно поддакнул ей Ошино и подмигнул через зеркало заднего вида.
— На какие деньги? — Кайки не разделял их оживления. — Я оставил кое-что на бензин и еду, но никак не на гостиницы и развлечения.
— Тогда не понимаю, зачем мы вообще поехали, если не развлекаться! — похлопал его по плечу Ошино. — Позволь мне говорить?
— Если бы я мог, я не позволил бы тебе даже родиться.
— Вы оба придурки, — подвела итог Кагенуи. — Но я не думаю, что хозяева вышвырнут вон бедных путников. Не все же такие жадные, как наш зануда…
— Я говорю не просто так, — раздраженно отозвался Кайки, медленно притормаживая на дворе перед покосившимся домом. — Я сам раздаю бесплатный сыр, если ты забыла. И у меня, к твоему сведению, ещё не самые высокие проценты.
— Ты неисправим, — Ошино открыл дверь и примирительно подмигнул уже обоим. — Некоторые люди бывают бескорыстны — им просто нравится делать добрые дела.
Кагенуи скептично хмыкнула и выпрыгнула из машины прежде, чем Ошино закончил свою речь. Его человеколюбие её раздражало. Они хоть и приходили к одним мыслям, но шли разными дорогами.
Ошино убрал так и не прикуренную сигарету за ухо, пожал плечами и последовал за ней.
— Люди, да? — с некоторым раздражением повторил Кайки себе под нос. — Пусть будут люди.
Мысль о том, что люди способны жить в этой глуши без доступа к благам цивилизации ему не нравилась. Было в ней что-то порочное. В конце концов, тут даже радио не ловило. И Кайки не оставляло чувство, что виной тому вовсе не старая аппаратура в машине.
Когда он захлопывал дверцу, к ним навстречу уже бежала хорошенькая девушка лет двадцати: маленькая, рыжая и веснушчатая, в ярком кимоно с мелким изумрудно-зеленым узором. Она так и лучилась гостеприимством. Её хотелось поймать, закружить по двору, унести в дом и там, за закрытыми сёдзи...
Кайки девушка не понравилась.
Но приняли их действительно благосклонно.
Оказалось, что дом — старая гостиница на горячих источниках, построенная ещё в довоенное время, а ныне переживающая полный упадок и разорение. Трое сестер — наследниц былой славы — жили тут тихо и одиноко, иногда выезжая в город, но по большей части перебивающихся натуральным хозяйством. Полудикие козы и куры, а так же маленький аккуратный огород исправно их кормили. Лес служил защитой. Если им и не хватало чего-то, то только общения.
Ни телевидения, ни интернета — ничего, что могло бы связать их с ближайшим населенным пунктом.
Ошино был в восторге и с преувеличенным весельем обещал остаться насовсем. Сестры хихикали.
Кагенуи без стеснения наслаждалась отдыхом и домашней едой — курятина, овощи, сыр, какие-то заваренные травы с ягодами.
Они сидели в маленькой комнатке с раздвинутыми сёдзи и наслаждались вечером, вступающим в свои права. Над озерами клубился туман, заволакивая всё вокруг. Влажный воздух колыхался и дрожал, а вместе с ним дрожали огни толстых свечей, расставленных по комнатам.
В свечах Кайки мерещились фаллические символы. Он списывал это на длительное воздержание в дороге и необъяснимое обаяние хозяек. Та из них, что встретила их, оказалась младшей. Впрочем, старшие были похожи на неё как капли воды. Как Кайки ни пытался, ему не удавалось запомнить их имен. Он и отличал их смутно: разве что у старшей была седая прядь, а младшая — слишком коротко подстрижена, почти под мальчишку.
После ужина пришел черёд источников.
Ошино флиртовал напропалую — наверное надеялся, что ночью последует продолжение веселье. Ему было на что надеяться: он всегда производил на женщин неизгладимое впечатление. Но помимо этого Кайки и сам заметил, что его тянет продолжить знакомство с сестрами в куда более интимной обстановке. Более того, он не видел ни одной причины, которая бы препятствовала этому. Недовольство Кагенуи, сквозившее в её сухих репликах, только усиливало желание поддаться соблазну.
Всего одну ночь, думал Кайки. И все будут довольны. Все, кроме Кагенуи. Но этой стерве иногда стоит знать своё место.
Он не ненавидел её. Просто Кагенуи была занозой в заднице. Как и Ошино. И зачем он только позволил потащить себя в такую даль? Теперь он тратит на этих двоих свои деньги, ведет для них машину, куда скажут. Сколько возможностей упущено!
Ну, ничего. Они ведь останутся здесь ненадолго. Всего на одну ночь. Или на две. Или, может быть, стоит задержаться на неделю. Даже если Ошино и Кагенуи будут против. Всё равно, это его, Кайки, деньги и его чертов джип, который скрипит и готов развалиться на каждом повороте.
И всё же, как же зовут каждую из сестер?
Горячая вода в купальне расслабляла, звала остаться насовсем. Выбросить из головы заботы.
Рядом, прислонившись к камню, с мокрым полотенцем на голове сидел Ошино. Ему тоже было хорошо.
Говорить не хотелось. Двигаться не хотелось. Думать становилось всё сложнее.
Рыжая девушка в полутьме комнаты скидывала на пол кимоно с изумрудным узором, открывая взгляду худые плечи, маленькие груди, светлую кожу, словно подсвеченную изнутри, мягкую поросль внизу живота, к которой мучительно хотелось прикоснуться, чтобы почувствовать волну нарастающего жара…
Фантазии прервал звук мотора.
В первую минуту Кайки подумал о своем джипе.
Нет. Не так.
Совсем не так.
В первую минуту ему было всё равно. Он и думать забыл о своей собственности.
И когда он понял это, то испугался.
Но испуг схлынул так же быстро, оставив после себя беспокойство. Кайки захотелось бежать — бежать как можно дальше отсюда. Вернулась усталость, раздражение и недоверие к этому месту.
— Кто-то приехал, — сказал Ошино. В его голосе сквозили разочарование и что-то ещё, отдаленно напоминающее страх.
Они вдвоем оделись и вышли.
Из коридора послышались мужские голоса, и тут же появилась средняя сестра, ведя за собой троих студентов. Те были чуть младше Ошино и Кайки.
— Ого! — воскликнул один. — Да мы будем тут не одни!
— Хотите к нам присоединиться? — тут же предложил второй.
Оба были изрядно пьяны.
— У нас сегодня праздник, — кланяясь, призывно улыбнулась их провожатая. — Столько гостей. Прошу, господа, пройдемте. Я покажу вам ваши комнаты.
— Мы слышали, что тут есть заброшенная гостиница, и думали, что будем одни, — улыбнулся ей первый. — Но так тоже неплохо.
Третий студент, шедший за ними, оказался трезвым, — вероятно, водитель. Он развел руками, словно извиняясь перед Ошино и Кайки, что потревожил. И тут же странно ухмыльнулся, скосив глаза — из соседней двери вышла Кагенуи.
Кайки про себя отметил, что выглядит она устало и как-то загнанно.
— Пойду спать, — вздохнула Кагенуи, проигнорировав сальный взгляд. — Что-то нездоровится.
— Иди, — кивнул ей Ошино.
Она не удостоила его ответом.
Кайки почувствовал, что его клонит в сон, и махнул Ошино:
— Я тоже пойду.
— Ага, — Ошино потянулся. — А я посижу тут ещё немного. Воздухом подышу. С хозяевами потолкую… Надо же отплатить за гостеприимство.
Кайки хотел отпустить какое-то едкое замечание, но передумал.
В своей комнате он лег на расправленный футон и сразу же провалился в какое-то забытьё. К нему снова явилась рыжая чаровница — она танцевала, медленно приближаясь и развязывая оби. Когда кимоно упало, она на секунду обернулась к нему спиной, и Кайки залюбовался её пушистым рыжим хвостом, раскачивающимся в такт танцу, гипнотизирующим, зовущим…
— Кайки! Кайки! Да проснись же!..
Кагенуи, сквозь сон понял он. Что ей надо?
Какого?..
Он резко сел и открыл глаза. В комнате было темно. Мрак был такой густой, что казалось, можно черпать его горстями.
— Что происходит? — просипел Кайки. В горле пересохло. Сон ещё будоражил его, не жалая отпускать. Кагенуи сидела рядом с ним на коленях, вцепившись в плечо так, что было больно. — Чего не спиться?
— Тссс! — зашипела Кагенуи, словно не сама только что кричала ему проснуться. — Тише! Тут происходит какая-то чертовщина.
— Ты меня разбудила, вот какая чертовщина происходит! — возразил он, пытаясь проморгаться. Глаза слезились, словно в комнате кто-то жег едкие благовония и не рассчитал.
Кагенуи зажала ему рот, наклонилась к самому уху и прошептала:
— Смотри!
Он инстинктивно оглянулся и застыл: снаружи что-то двигалось. Полная луна подсвечивала сёдзи и по ним скользила тень. Сначала одна, потом вторая, третья… Тени не были человеческими. Рога, хвосты, непропорционально большие головы и руки, длинные змеиные тела. все разные, непохожие, но одинаково пугающие. Люди со звериными головами, звери вовсе без голов, птицы не менее трех метров высотой.
— Они танцуют… — выдохнул Кайки, и, словно ему в ответ, на дворе завыли, залаяли, закаркали, закашляли… Какофония звуков разорвала в клочья мертвую тишину.
Вот что не давало ему покоя. Он понял.
С момента их появления у озер, они не видели ни птиц, ни насекомых. Даже полевых мышей не было. Всё было обманом. Словно в подтверждение, заскрипели деревянные балки. Кайки почувствовал, что замерзает. Он опустил глаза и с омерзение отбросил плесневелую тряпку, служившую ему одеялом.
— Кайи! — свистящим шепотом выплюнула Кагенуи. Она была напугана, но и зла.
— Мы сами попались в ловушку, — отозвался Кайки. — Это лисы…
— Где Ошино?
Они переглянулись.
Слышала ли Кагенуи, когда Ошино сказал, что пойдет к хозяйке?
Не пирует ли сейчас нечисть на его костях?
Кайки мучительно сжал зубы.
Ошино не дурак — с ним должно быть всё хорошо.
— Идем, — позвал Кайки, натягивая свою одежду, уже порядком отсыревшую.
В коридоре было темно и пустынно. Они двинулись на ощупь, прислушиваясь к звукам за сдвинутыми сёдзи. В первых двух комнатах было тихо. В третьей кто-то с аппетитом чавкал, срыгивал, рычал утробно, что-то большое довольно ворочалось там.
— Эту комнату отдали приехавшим, — тихо заметил Кайки. — Высока же у них оплата.
Кагенуи выдавила из себя презрительную гримасу, но даже во тьме Кайки заметил отчаяние и панику, плещущиеся в её глазах.
Они прошли дальше. Там ничего не было. И это пугало ещё больше — пустота, гниль, запустение.
— Ошино, Кайи тебя сожри… — он не договорил, когда почувствовал, как второй раз за ночь ему зажимают рот. Рядом вздрогнула и осела на пол Кагенуи.
— Ты такой жизнерадостный. — Ухо и шею обдало горячим дыханием, так что волосы на затылке встали дыбом. — Но всё же выбирай слова. А то я сейчас слишком близок к их воплощению.
— Ошино… — простонала Кагеную — судя по звуку, он тоже зажал ей рот.
— Где ты был? — Кайки стряхнул руку.
— Присматривался, — туманно отозвался Ошино. — Нам нужно уходить.
— Именно это мы и собирались сделать, но хотели найти тебя для начала. Ты хотел кормить червей, а не всякую нечисть.
— О, ты так добр, Кайки. Мне льстит, что ты готов исполнить мою последнюю волю. Но давай пока отложим… Сюда.
Они прошли по коридору, свернув несколько раз. Ошино был впереди, Кагенуи цеплялась за рукав Кайки, но он то и дело оборачивался, гоня от себя мысль, что в следующий раз на её месте может оказаться кто-то другой. Или что-то другое.
— Брось думать всякую ересь! Немедленно! — зарычала Кагенуи, поймав его взгляд.
Он заставил себя идти дальше, не оборачиваясь.
Неожиданно они свернули в тупик. Напротив оказалась стена, подсвеченная с обратной стороны теплым мерцанием живого огня.
— Что там? — дернулась Кагенуи.
— Хозяйка, — отозвался Ошино, зачарованно глядя на то, как с пола поднимается тень. Длинные волосы распущены, большие груди с крупными торчащими сосками, плавные кошачьи движения… Женщина подняла руки и откинула волосы за спину. Что-то ворочалось под ней. У тени появилась ещё пара рук, — они легли женщине на грудь, сжали, стали медленно опускаться вниз. — Я сбежал от неё… Какая жалость, какая жа…
Трухлявое дерево не выдержало. Перегородка с натянутым материалом начала клониться. Затрещала старая ткань, и в прорехах стали различимы двое: Кайки узнал распростертого на полу третьего студента-водителя. Бедолага ещё не знал, какая участь постигла его друзей и какая уготована теперь ему. На нем сидела старшая из сестер: красные отсветы играли на её седой пряди и на белом кончике пушистого хвоста, которым она щекотала своего любовника.
Лиса улыбалась.
Ей нравилось происходящее.
Вся жизненная сила молодого самца, хлещущая через край, теперь доставались ей, и она благодарно гладила его скулы и шею, водила острыми коготками по обнаженной груди. Ни рушащийся дом, ни сторонние наблюдатели не могли отвлечь её от такого приятного действа.
Кайки забыл как дышать, но, к своему стыду почувствовал, что возбуждается. Даже мысль, что любовник лисицы не доживет до утра, не притупляла желания. Наоборот, такое положение вещей казалось, обыденным, правильным, желанным.
За всё нужно платить.
Движения лисицы словно спрашивали: а ты готов заплатить? Да, хотел крикнуть Кайки. Да, да, да! Я заплачу!
Рядом зашевелился Ошино, сделал шаг вперед, вытягивая руку. Он тоже подпал под гипноз оборотня.
Кайки сквозь туман ужаснулся: и ведь действие направлено даже не на них! Они лишь случайные свидетели!
Метнулась вперед Кагенуи, хватая Ошино за руку: не пустить, остановить, не позволить…
— Да, я иду…
Кайки не понял, сам ли он шепчет или слышит Ошино.
— Назад, придурки! Назад же!
Сёдзи расползлись и рухнули на пол, погребая под собой несколько десятков свечей — те падали и тухли с тихим шипением. Но света меньше не стало, словно оставшиеся вспыхнули с двойной — тройной — силой.
Студент забился в стальной хватке и что-то залепетал, кончая. Лисица мелодично засмеялась — звон серебряного колокольчика поутру — и плавно взмахнула рукой. Грудную клетку студента пропороли острые когти хищника, затрещали ребра. Что-то забулькало — кровь в глотке жертвы — и заклокотало. Фарфоровое тело лисицы забрызгало алым соком — словно кто-то сжал в руке переспелый гранат. Лисица инстинктивно слизнула капли, попавшие на губы, — язык у неё оказался длинный и проворный. Руки продолжали искать что-то внутри конвульсивно содрогающегося тело, пока, наконец, не извлекли на свет сокращающийся кусок плоти. Лисица поднесла его к лицу, критически всматриваясь, хмыкнула и принялась торжествующе рвать зубами.
Где-то снаружи завыли, и тут же за всхлипнула Кагенуи.
— Не бойся, лисы не видят женщин, — нашел в себе силы Кайки. — Только девственниц ненавидят.
Лисица оторвалась от трапезы и наконец посмотрела в их сторону. Очень медленно свирепые черты её разглаживались. Она смотрела в глаза, проникая в душу. Лисица знала, как дать мужчине то, чего он хочет.
А чего он, собственно, хочет, думал Кайки.
Уйти отсюда.
Нет, больше.
Он хочет, что бы они втрое ушли, оставив нечисти право устраивать свои вечеринки.
Кайи, как и люди, не бывают бескорыстны.
— Идем, Ошино, — стараясь говорить твердо, позвал Кайки. Он сопротивлялся гипнозу. Он не желал остаться.
Рядом оседала Кагенуи.
Её подкашивал страх. Один лишь страх, и ничего кроме.
— Да, — сказал Ошино. И побежал.
Перед самой машиной Кагенуи оступилась. Кайки не увидел, но почувствовал, что она отстала в этом круговороте коридоров, покосившихся балок, тёмных пятен, собственно возбуждения и беснующийся где-то за стенами нечисти.
— Беги!
Он инстинктивно сунул руку в карман, бросил ключи вперед в надежде, что Ошино поймает их, и вернулся обратно. Вместе они ковыляли целую вечность. Но стоило им ввалиться на заднее сиденье, машина сорвалась с места ещё до того, как Кайки захлопнул дверь.
Их трясло на ямах и колдобинах. Несколько раз они чуть не завалились на бок. Ошино гнал вперед, не разбирая дороги. Тормозов для него сейчас не существовало. Кайки ударился головой о потолок и несколько раз получил локтем под ребра. Он смутно подозревал, что и Кагенуи тоже от него досталось.
Наконец джип вздрогнул и резко остановился.
— Чтоб я так жил! — азартом присвистнул Ошино, откидываясь на сиденье и глуша мотор.
— Вот уж нет! — горячо запротестовала Кагенуи, морщась и ощупывая ногу.
— Без меня, — заключил Кайки, заползая на сиденье с пола, куда он благополучно полетел при торможении.
— Костюмчик не помял? — хмыкнул Ошино.
Кайки прислушался: ничего. Их никто не преследовал.
— Нас отпустили, — сказала Кагенуи, словно подслушав его мысли. — Трех жертв им хватило.
— Повезло, — криво усмехнулся Кайки. Вышло фальшиво.
Кровь бурлила от адреналина, а перед глазами всё ещё стояла подсмотренная сцена.
Ужас и возбуждение.
Две вещи, отлично сочетающиеся. И не стоит верить тем, кто утверждает обратное.
Кагенуи закрыла лицо дрожащими руками. Она не плакала.
— Вы чуть там не остались.
— Мы все чуть там не остались.
— Нет, — она отняла руки от лица, но её трясло так, что не заметить этого было невозможно. — Я не об этом. С самого начала… Я видела.
— Лисий морок, — холодно пояснил Кайки. — Ничего личного. Ты лучшая девушка, которую я когда либо встречал.
Он не ожидал, но это подействовало.
— Заткнись, — справилась с собой Кагенуи. — Заткнись, Кайки. Наше знакомство, всё наше общение — это выдумка, случайность. У нас нет ничего общего. И идея поездки была глупая. Заткнись, иначе я вмажу вам обоим. Вы ведь всё ещё думаете о том, как здорово было оказаться на месте этого бедняги. Словно я не вижу.
— Нет, — покачал головой Ошино, не оборачиваясь. — Ты ошибаешься.
Он был прав. Кайки не сразу понял, что Ошино прав, но это было так. Лисиц больше не было.
Был старый разбитый джип, холодная ночь, и они трое сидели где-то на задворках несуществующего мира, в полной темноте.
Кагенуи прижималась к нему плечом и дрожала.
Если бы Кайки только умел успокаивать, было бы гораздо проще. В таких случаях всегда помогают дружеские объятья или что-то вроде.
Но только у них всегда всё было иначе.
Всё не как у людей.
— Ты лучшая девушка… — задумчиво повторил Кайки. Остальных он сейчас просто не помнил. Их не существовало.
Зато Кагенуи была рядом. Горячая, настоящего. И они только что вместе выбрались из логова лис.
Живые ли?
— Дай посмотрю, что с ногой?
Она не стала сопротивляться — ни когда он ощупывал голень, ни когда гладил бедра, ни когда в полной тишине целовал её ладони. Всё получалось само. Холодная и отсыревшая одежда раздражала. Они раздевались молча.
Говорят, от ненависти до любви один шаг.
Возможно, они вывели новую формулу: от раздражения до возбуждения — один побег. Один побег от Кайи, которые не прочь полакомиться твоим сердцем после хорошего секса.
— Опусти сиденье, — сказал Ошино. — Всё равно спать будем в машине.
К счастью, багажник был пуст — они ехали налегке.
Без одежды Кагенуи была едва ли не красивее лисицы. Против Ошино она ничего не имела. Зажатая между ними, она точно не могла бы пожаловаться на холод. А то, что тесно — ничего. Бывает. Это на одну ночь. Кайки и Ошино поначалу делили её внимание между собой, но быстро потерялись в происходящем между ними.
И каждый бы вспомнил эту ночь по-своему.
Это казалось единственно правильным.
Наверное, так и создаются миры.
А утром боги просыпаются и понимают, что натворили.
Конденсат на стеклах, спертый воздух и сбившееся дыхание, которое не удается выровнять.
— Самое время искупаться, — буднично заметил Ошино и вышел из машины. Вся его одежда осталась разбросанной по салону.
Кайки остался лежать с закрытыми глазами. На душе было сумбурно, тяжело и почему-то радостно. Есть такой вид счастья, которое испытываешь, когда сбывается худшее из предсказанного.
— Глупо получилось, — говорит он.
— Ошино говорил, что друзьями не останемся? — Кагенуи поднялась, сгребла какие-то вещи и тоже вышла. — Ну и дрянь…
Кому она адресовала слова?
Возможно, самой себе.
В нескольких метрах от машины начинался невысокий обрыв, нависавший над озером. Кагенуи, завернувшись в пиджак Кайки, села на берегу, наблюдая за Ошино.
Может быть, она чего-то ждала.
Кайки предположил бы, что кары. Только это было не в её характере. Кагенуи ни за что не признала бы себя жертвой. Да и не была она ей — ни сейчас, ни когда либо. Наверное, просто искала верные слова, но те всё не находились.
— Если хочешь, можешь сказать, что мы с Кайки — мерзавцы, — предложил ей вернувшийся Ошино. — Есть такие случае, когда женщине необходимо выплеснуть накопившееся. Этот как раз подходит.
— Какой в этом смысл? — Кагенуи подала ему брюки.
— Было больно?
— Было обидно. До этого. Осознание, что даже вам я неинтересна как женщина. Тупая рефлексия.
— Гормоны?
— Да.
— Вот мы и нашли виновного. Не нравится? Ну, хочешь, обвиним Кайки?
Она покачала головой, растягивая губы в подобии улыбки.
— А ты хочешь?
— Нет. Не хочу никого обвинять, но и благодарить не хочу. Случилось что-то хорошее. Даже если мы пока не поняли, что.
— Не думаю, что это хорошо, — Кайки неслышно подошел и встал у них за спиной, застегивая рубашку. — Мы больше не сможем вернуться назад.
— Отнюдь. Когда рушатся мосты позади, остается лишь движение вперед.
— Ты знал? — Кагенуи обернулась и посмотрела на Кайки снизу вверх, а показалось — сверху вниз.
— Нет, конечно. Если бы знал, то сказал бы правду. Только...
Контрапункт
— Только я соврал, — говорю я ей и вижу, что подписываю себе смертный приговор.
Пусть.
Глупо, но люди верят всему, что я говорю.
Иногда мне кажется, что они хотят быть обманутыми и готовы верить во всё кроме себя и своих сил. Люди сами порождают злодеев, раз за разом доверяясь невозможному, искаженному, вывернутому наизнанку.
Им проще поверить во что-то за гранью их понимания, потому что истина чаще всего банальна и отвратительна до оскомины: они облажались сами.
Но люди не любят поражений из-за собственной слабости. Им хочется видеть что-то превосходящее их — по силе, по уму, по влиянию. Всем нравится чувствовать себя слабыми в минуту отчаяния. Тогда безбоязненно можно придумать сонм богов и толпу героев им в придачу, а также кучу оправданий. Одна проблема — не у всех хватает фантазии.
К счастью, у меня этого в достатке.
Берите. Пользуйтесь.
Я могу предложить вам на выбор всё, что душе угодно. Злой рок? Пусть будет он. Немилость Всевышнего? Пожалуйста. Или хотите особо интересное проклятье?..
Ах, да, забыл предупредить. Услуга платная.
Наживаться на чужих бедах очень легко, если закрыть глаза на дурное человечество, которое рыщет по свету в поисках виноватого. Того, в кого можно ткнуть пальцем и сказать, вот он — источник несчастий.
У настоящего злодея даже необходимость что-то делать отпадает — знай, собирай десятину со своей паствы. Кровь? Нет, крови не надо. Пережиток прошлого. Сейчас оплата принимается только в валюте. Потом, дорогие мои, можете ругать, проклинать и ненавидеть. Вам нравится, я вижу.
Если мне выпала роль злодея — пусть.
Всем положено своё место.
Лишь бы фантазия не подводила, и тогда — будьте спокойны. Я предложу вам миллион злоключений, а вы сами выберете для себя что-то привлекательное.
И тебе, Кагенуи, я соврал. Не намеренно. Просто не мог иначе — это стало привычкой.
Но ведь ты поверила.
Ошино не поверил, а ты — да. Услышала и приняла за чистую монету.
Я хотел бы просить прощения, но вместо этого пришлось взять плату. Грубую, отвратительную, абсолютно несовременную плату, с которой мне нет никакой выгоды. Ты получила злодея, которого можешь ненавидеть. Ты получила того, кого можно обвинить при случае в загубленной жизни. Нравится?
Не ври. Это моя прерогатива.
Но что получил я?
Только твою девственность. Да и ту разделил пополам с Ошино.
Потому что он не поверил. Он знал про ложь. Но промолчал.
— Я соврал, Кагенуи, — повторяю я и делаю то, что никогда не делал раньше — раскрываю карты. — Лисы не интересуются женщинами. И девственниц они не чувствуют. А ты поверила и запаниковала. Со своей стороны я думал, что лишь помогаю тебе справиться со страхом. Ты всегда была такой высокомерной, такой язвительной… У тебя всегда всё было. Так что произошедшее — полностью твоя вина.
Нужно промолчать. Сделать вид, что не заметил.
Но я — злодей этой драме. Меня и только меня полагается тут ненавидеть.
Давай, Кагенуи. Я сыграл свою роль, теперь твоя очередь.
Давай, я жду.
Она молчит.
Она смотрит, её ненависть тает у меня на глазах.
Так не бывает. Это неправильно.
— Да, — говорит Кагенуи. Губы кривятся — оскал превращается в мягкую полуулыбку. — Да, это полностью моя вина. Ошино, дай закурить? Всегда хотела попробовать.
Это вердикт.
Впервые на моей памяти она признала поражение.
Иногда, чтобы чему-то научиться, нужно ошибиться. И всё же, как нельзя войти в одну воду дважды, так нельзя дважды повторить ошибку. Если ты не полный идиот, конечно.
И это точно не относится к Кагенуи.
Ошино протягивает ей пачку сигарет. Чиркает зажигалкой. Его лицо непроницаемо.
Кагенуи затягивается и начинает кашлять. Потом упрямо затягивается ещё раз.
Ясно.
Это объявление войны.
Сегодня она намерена сделать все ошибки, на которые способна, чтобы больше никогда не входить в эту воду.
Меня терзает смутное чувство сожаления, потому что я бы не отказался.
— Никогда не купался так рано по утрам, — говорю я, глядя на затянутое туманом озеро. — Тепло?
Ошино вскидывает вверх большой палец.
Он тоже врет.
Но ему можно верить.
Автор:Oui, mon colonel!
Бета: fandom SHAFT
Рейтинг: R
Пейринг: Ошино Меме/Кайки Дейшу/Кагенуи Юзуру
Жанр: роадстори, мистика
Размер: 11 005 слов
Краткое содержание: хяку моногатари кайданкай - игра «Компания рассказчиков ста страшных историй», в которой кайданы рассказывали по кругу, после каждой истории гася одну свечу из сотни освещающих комнату, по мере все большего и большего затемнения комнаты, переходя ко все более страшным рассказам; в настоящее время игра всё ещё популярна у студентов на каникулах.
Задание: кроссовер с fandom Tales 2013, fandom Saiyuki & World of Minekura 2013, fandom NnM 2013, fandom xxxHolic 2013
Дисклеймер: моя только шизофрения
Примечание: тайтл — Monogatari Series
Примечание-2: в тексте используются множественные тайные или явные заимствования и сюжетные ходы указанных и не указанных произведений, далеко не все из которых автор сможет вычленить и отследить сам.
Примечание-3: коллаж-иллюстрация "Трое в джипе, не считая разного" - -безымянная-
Предупреждение: авторское видение персонажей
…выигрывает вовсе не тот, кто умеет играть по всем правилам;
выигрывает тот, кто умеет отказаться в нужный момент от всех правил,
навязать игре свои правила, неизвестные противнику,
а когда понадобится — отказаться и от них.
«Град обреченный», А. и Б. Стругацкие
выигрывает тот, кто умеет отказаться в нужный момент от всех правил,
навязать игре свои правила, неизвестные противнику,
а когда понадобится — отказаться и от них.
«Град обреченный», А. и Б. Стругацкие
Пролог
Она смотрит с вызовом и требовательно протягивает руку:
— Ключи!
Кайки недовольно отводит глаза.
— Это моя машина, — говорит он. — Я не пущу женщину за руль.
— Ты шовинист? — насмешливо переспрашивает Кагенуи. Она отлично знает, что сопротивляться её взгляду невозможно. Все, кто прочувствовал его на себе, тоже прекрасно осведомлены об этом.
Не то чтобы Кагенуи пытается запугать или вызвать восхищение или что-то ещё вроде этого. Уж точно она не пытается сыграть на юношеской впечатлительности — прошло бы со многими, откровенно говоря, но не с Кайки.
Тем более не с Кайки.
Единственное желание, которое он чувствует рядом с ней, — отодвинуться как можно дальше и не заводить никаких связей. Ни личных, ни деловых. Он бы вообще предпочел не иметь дел с ними обоими.
Ошино достает помятую пачку сигарет и закуривает.
— Не смей курить в салоне, — не глядя бросает Кайки и продолжает спор с Кагенуи: — Назови хоть одну причину, почему я должен…
— О, прошу, только не начинай! — она закатывает глаза, облокачивается на приоткрытую дверцу и щурится. Для хрупкой девушки движение выходит хищным, даже свирепым, хотя оно наиграно — рассчитано и взвешено.
О том, что внешний вид мало соответствует действительности, Кайки знает по личному опыту. Он знает, что Кагенуи гораздо опаснее. То ли у неё не в порядке с головой, то ли ей просто не хватает чувства меры. Что, впрочем, одно и то же в некоторой степени.
— Если вы будете препираться, — примирительно говорит Ошино, — то мы не выедем из города до полудня и обязательно попадем в пробку. — Давай ключи. Мне.
— Если ты думаешь, что я не знаю, как и с кем ты провел эту ночь, — Кайки становится скучен и зануден настолько, что кажется, будто он ревнует, — то ты глубоко ошибаешься. Уверен, алкоголь ещё не выветрился. Убери руки, я сказал!
— Случилось что-то, о чем я не знаю? — игриво интересуется Ошино.
— Кайки, ты слишком напряжен, — говорит Кагенуи насмешливо. — Успокойся. А пока давай мне ключи. Вам обоим нельзя садиться за руль в таком состоянии. Расшибемся в лепешку и сами станем чьими-то объектами…
Фраза остается висеть в воздухе не законченной, но и без того понятно, что подразумевается.
— Поехали, — улыбается Ошино и залезает на заднее сиденье, оставив спутникам право продолжать спор. На самом деле он прекрасно осведомлен, чья возьмет. Это задача на уровне первого курса: Кагенуи умеет правильно надавить, а Кайки за годы знакомства так и не научился защищаться.
Ошино удобнее устраивается перед сном, заворачивается в плед и считает до десяти.
На счет “девять” Кайки оказывается на пассажирском сиденье рядом с водителем. На счет “десять” Кагенуи заводит машину, поправляет зеркало заднего вида и пододвигает свое кресло.
— Вот поэтому-то я и был против, — занудно объясняет Кайки.
— Замолчи, — улыбается ему Кагенуи. — Твою рухлядь и разбить не жалко. Ей самое место в металлоломе.
— Моя рухлядь стоит денег, — возражает Кайки. — А у тебя нет ничего.
Ошино ловит взгляд Кагенуи и прячет улыбку в складках потертого пледа. Но он улыбается всегда, так что не ясно, относится ли это к Кайки и его приобретению, или просто проявление натуры.
— Эй, — серьёзно говорит Кагенуи, поворачивается к Кайки и жмет на газ, не глядя на дорогу. — Ты вообще не собирался с нами ехать, помнишь?
Машину бросает вперед. Ошино, начинающий дремать под привычные пререкания, звучащие словно болтовня радиоведущих утреннего шоу, чуть не падает под сиденье.
— Полегче, — просит он.
— Скажи ещё, что я не умею водить, — фыркает Кагенуи.
— Аккуратнее! — бурчит Кайки.
— Эй, я смотрю на дорогу! — возражает Кагенуи, противореча самой себе.
— Помолчите оба, — хмыкает Ошино. — У меня была тяжелая ночь, мне нужно проспаться. Обо всем хорошем, что случилось в вашей жизни за последние сутки, расскажете потом.
Кагенуи включает приемник и резко тормозит.
— Я сяду за руль? — без энтузиазма снова предлагает Кайки.
— Не отвлекай меня, — отмахивается Кагенуи, поправляя челку.
Ошино закрывает глаза.
Из шипящих динамиков, словно через полмира, доносится голос:
...I saw the photograph.
He blew his mind out in a car,
He didn't notice that the lights had changed…
He blew his mind out in a car,
He didn't notice that the lights had changed…
Контрапункт
— Это что-то вроде похода Кобо Даиси.
Синтоистов среди нас нет.
Идея принадлежит Ошино, но даже он сам не синтоист. Хотя и любит приврать про заброшенный храм, принадлежащий его семье. Правда, из-за того, что он никогда не уточняет, где это тайное святилище, которое когда-нибудь восстановят, становится ясно, что его слова ничего не стоят. Словам нет смысла верить, если они ничем не подкреплены. В конце концов, я же не одна из тех пустоголовых девочек, которых Ошино каждую ночь таскает к себе…
Я завидую? Бред, конечно. Чему тут завидовать?..
Да, на кое-кого это производит должное впечатление. Впрочем, в конечном счете Ошино не умеет поддерживать интерес, как это делает Кайки. Всё, что есть у Ошино — традиционные одежды и память, до отказу заполненная молитвами, ритуалами и прочей мутью, свойственной религии.
— К счастью, мне нет необходимости верить в это самому, — говорит он доверительно. — Главное, чтобы традиции чтились, и ритуал был соблюден. Тогда остальное никуда не денется.
В чем-то он прав. В некоторые вещи можно и не верить, если сохраняешь лицо на людях. Национальная особенность. Культ японской культуры.
Отличный каламбур, да?
Надо запомнить.
— Что вы делаете после диплома? — Ошино доволен собой. — Ничего?
Всё, что после окончания университета есть на троих у нас — клуба наблюдений за Кайи, — это немного наличности и старый разбитый внедорожник, который Кайки выбил из кого-то в уплату долга. Я считаю, продешевил. Он гораздо смекалистей и живет по средствам, в отличии от Ошино. И терпеть меня не может. Видите ли, я не умею работать в полутонах. Так он называет ложь. Кайки тоже ещё тот мастер словесности — в этом они с Ошино похожи.
Но зачем врать, когда против правды ещё не придумали оружия?
Если только ядерное...
— Это неплохой шанс для нас, — заявляет Ошино. — Я составлю маршрут.
— Да, — соглашаюсь я. — Можно будет разругаться во время поездки и не оставаться после всего друзьями. Мне нравится!
— Никуда я с вами не поеду, — возражает Кайки, что-то сверяя в блокноте со столбцами цифр. — Мы и так не друзья.
— Не будь таким нудным, — просит Ошино. — Это просто ещё один способ отпраздновать освобождение от гранита науки, который мы закусили несколько лет назад.
— Закусывают удила, — поправляю я, но как-то без азарта. Думаю, стоит ли внести в маршрут Хоккайдо — говорят, там есть лошади. Давно хочу посмотреть на лошадей.
— Полюбуемся старыми замками, заедем на горячие источники, — развивает мысль Ошино, мечтательно выпуская в потолок колечки сизого дыма. — Устроим себе экскурсию по злачным местам, в конце концов! От края до рая...
— Был я уже на этой экскурсии, — мрачно замечает Кайки. — Эти места все собраны в одной комнате. Твоей. Избавьте.
Вот тут соглашусь с Ошино, как бы мне не было неприятно. Кайки всех достанет свои нытьём. Иногда хочется его придушить.
Ха! Он говорит, что это не нытьё, а здоровый прагматизм. В это можно поверить, только если не общаешься с ним каждый день. С ним просто невозможно долго находится рядом. Кайки может мертвого достать. Иногда — в буквальном смысле. Вот это мне совсем не нравится. В средние века его бы сожгли как некроманта.
Идея.
Нужно попробовать.
Когда-нибудь.
Шутка, конечно.
Кайки не любит мой юмор. Он считает, что он слишком черный. Ещё одна причина считать его занудой.
Они с Ошино — как две стороны одной медали. Тогда кто с ними я? Монета никогда не встает на ребро. Никогда.
Впрочем, если подумать, я не специалист по деньгам — это больше из области Кайки. Он — большой профи. Думаю, Кайки может сделать так, что монета встанет на ребро, а, возможно, и зависнет в воздухе.
Кажется, это был комплимент.
Неосторожно и очень неосмотрительно с моей стороны.
Ладно. Пустое. Просто не стоит говорить об этом вслух.
В действительности, мне просто нужен толчок, чтобы отдалиться от них обоих. Кайки и Ошино. Ошино и Кайки. Две стороны одной монеты. Ложь и Ложь. Тона полуправды.
Что лучше: обнадежить или готовить к худшему?
Хороший вопрос. Неоднозначный. Но мне не нравятся ни один из этих двух вариантов. Я выбираю третий — правду без прикрас. На самом деле, никому не нужна помощь, чтобы обмануться.
— Можешь не ехать, — подвожу я итог спора и требовательно тяну руку. — Ключи!
I часть
Ошино отсыпался до вечера, и никакие препирательства спутников не волновали его, да многие последующие дни то и дело клевал носом или делал вид. Садиться за руль его не тянуло. Монотонные мелькания белых линий, красных и цветущих вишен отпечатывались в памяти — смазанными, не всегда четкими, но хранившими дух движения. Атмосферу.
Импульс.
Тело, начавшее движение, следовало всё дальше и дальше.
Следовало бы признать, что он знал их слишком хорошо и научился не принимать всерьёз то, что они говорили друг другу. Да и мировоззрения, на первый взгляд кажущиеся слишком различными, в конечном счете оказывались схожи. Они просто разделяли сущее. Возможно, это был неправильный подход, но достаточно практичный.
Скоростные автострады они старались оставлять в стороне. Какой толк в путешествии, если видишь лишь полосу асфальта со столбиками, отсчитывающими километры? Выезжая с окружных и местных дорог только чтобы заправится, они перемещались от города к городу. Не задерживаясь надолго, но и не пролетая мимо.
Череда главных улиц, задворки жилых кварталов... Нет. Любопытство для них казалось пустым звуком. Но интерес исследователя был неистощим. Без карт, не взирая на географические названия, они ловили самое ценное — механизм жизни. Подмечали и сравнивали.
Никто из них не признался бы. Каждый ответил бы что-нибудь в духе “Глупая прихоть!”, “Трата времени!” или “Прожигание жизни, но чем это хуже?”. Каждый перенес бы бремя ответственности на спутников.
Но никто не спрашивал.
...Каппа, которого они встретили на берегу одной из рек, — он прикидывался в утренних сумерках обычным рыбаком, прятал глаза, предлагал бутерброды и кофе из термоса.
— Нет-нет, — говорил каппа, — я ещё немного порыбачу. Это ничего, что не клюет. Просто моя рыба ещё не нашла меня. Езжайте.
...Семейство тануки — отец и пятилетние близнецы, — у которых в пути заглох мотор и те голосовали на дороге предсказуемо безрезультатно несколько часов к ряду (Кайки пожалел детей, но не сказал этого).
— Конечно-конечно, — смеялся дородный отец, опасливо косясь и незаметно прижимая детей к себе. — Я самый настоящий тануки. Хотите, покажу доказательства?
Он тянулся к ширинке, зная, что его остановят и лишь посмеются фривольной шутке. Близнецы прятали лица на необятной груди.
...Ворчливый тенгу с подбитым глазом, возвращающийся с дружеских посиделок на ферму к жене.
— Ха-ха! — дышал он перегаром, украдкой заглядываясь на Кагенуи и то и дело касаясь её плеча. — Люди не летают! Ха-ха! Ну и что, что нос! Я своим носом любую женщину удовлетворю… Ха!
...Все они были в меру обходительны, учтивы, благодарны и самую малость напуганы, потому не задавали излишних вопросов. Никому не было интересно, зачем и куда едет троица студентов.
Наверное, к лучшему.
Однажды они въехали в город и тут же угодили в самую гущу фестиваля, посвященному цветению сакуры. В такие моменты никто не прячется. Нечисть гуляет от души или что у неё там вместо. Любой экзорцист это знает.
Там на горе люди поклонялись призрачному замку, а духи смеялись над ними. Они не знали, зачем поклоняться тому, чего не существует, тому, что давно исчезло в веках под взрывами бомб и руками радикальных правителей.
— Это парадокс, — сказал Ошино. — Они думают, что чем-то отличаются от замка. Но разница не так уж велика, раз и замок, и духи невидимы человеческому глазу. Просто духам невдомек, что они сами могут не ощущать чего-то. Измерений не одно, как считают люди, не два, как думают призраки… Их гораздо больше. Но не всем они доступны.
— Это ты так видом восторгаешься? — спросила Кагенуи.
Кайки замком не интересовался — он рассчитывал бюджет, и что-то в цифрах не сходилось. Наверное, у денег было своё измерение, которое ему было недоступно.
Машина следовала своим путем, неопределенным и не имеющим своего логического завершения. Пока.
Иногда Ошино даже не был уверен, каким направлением они следуют, терял север и юг, путал восток и запад.
Пока однажды в какой-то забегаловке при автозаправке им не встретились четверо. Они тоже ехали куда-то с видом, будто весь мир у их ног. Нет, не так. Дело было в другом. Просто они тоже абсолютно не соответствовали друг другу. Хмурый монах, бабник, очкарик и недомерок. Да, примерно так стоило бы их описать.
Они сидели за соседним столиком и пререкались. Им нужно было на запад. Они и сами, кажется, не были уверены, куда. Просто — на запад. Что-то их влекло туда.
— Говорят, в Японии, если хочешь попасть на запад, следуй на восток, — поделился Ошино как бы между прочим.
— Говорят многое, — признала Кагенуи и смерила его удивленным взглядом. — Только работает ли это?
— Думаю, работает, — признался Ошино. — Ведь никто ещё не опроверг этого.
— Знаешь, не стоит верить людям на слово, — вклинился Кайки. — Они любят вводить в заблуждение.
— Например, такие как ты?
— Нет. Такие, как я, только дают почву. Создают возможность.
— Ты несешь в мир только хаос, — сказала Кагенуи.
— Я просто даю выбор, — покачал головой Кайки. — И не моя вина в том, что все всегда ожидают худшего.
— Так что с западом? — спросил Ошино и засунул в рот сигарету.
— Это важно только в том случае, если у тебя есть цель, — отмахнулась Кагенуи. — А нам можно просто ехать по дороге — всё время прямо, всё время…
— У нас не курят! — прошипела проходящая мимо официантка.
Ошино обернулся и встретился взглядом с монахом за соседним столиком, который уже поднес зажигалку к кончику сигареты.
— Пойду на свежий воздух, — улыбнулся он.
Контрапункт
— Ваши друзья?
— Мои спутники, — холодно отзывается он и тоже закуривает.
У старого джипа без верха суетится троица. Монах курит, не глядя на них. Впрочем, монах ли он?
У меня тоже есть похожие тряпки — возможно, стоило взять их в дорогу. К монахам хорошо относятся. Это отличный способ втереться в доверие и получить поддержку в путешествии. Люди склонны верить святым.
Но, с другой стороны, это то, что прежде всего бросается в глаза. Одежда монаха — не то, в чем легко затеряться в толпе. Я хочу сказать, если крикнуть “Эй, ты, парень в куртке!”, то обернутся человек десять, а на окрик “Монах!” — лишь один.
Выбирая одежду, мы выбираем себя. Отвечаем на вопрос, кем хотим выглядеть в глазах окружающих. Одежда определяет статус, достаток и мировоззрение. Не всегда всё вместе. Иногда же просто служит ширмой. У многих знаменитостей принято в повседневной жизни одеваться просто. Их вид кричит: “Мы обычные! Мы — такие же, как вы!”
Но так ли это?
Одежда тоже может быть ложью. Ещё одна история, которую мы рассказываем всем, кого встречаем.
Без слов.
Монах за поясом скрывает добрый револьвер.
Тихоня за челкой прячет острый взгляд убийцы.
Бабник в перчатках держит руки, испачканные кровью.
И в бойком смехе юнца набатом звучит память многих веков.
Я вижу это так же отчетливо, как кончик своей тлеющей сигареты. Не потому, что я особенно проницателен. Чушь! Пустое дело.
Просто мне тоже есть что прятать. Я тоже лжец, который осознает это. У всех есть тайны.
Парень в деловом костюме кутается в отстраненность, чтобы не выдать одиночество.
Девушка укрывает в высокомерии от собственной неуверенности.
И парень в яркой гавайской рубашке… От чего бежит он?
Я не знаю. Не хочу знать.
— Ваши спутники?
— Мои друзья, — отвечаю я.
Монах втаптывает в грязь окурок, кивает, вглядываясь в темнеющее небо и идет к джипу.
На самом деле, я знаю кое-что ещё.
У яркой одежды — свои недостатки. Быть приметным в толпе — это выбор, но и бремя. Девять из десяти запомнят тебя. Ты — тот, кого ни за что не заподозрят, но обязательно обвинят. Парадокс.
Презумпция невиновности здесь не работает. Просто ещё один ярлычок, который так любят навешивать. Люди уверены: тот, кто всегда на виду — беззащитен. Он не скроется от внимательных взглядов. Открытая улыбка приравнивается к пустым рукам и, значит, невозможности отбиться.
Тому, кто умеет прятаться, в жизни проще.
Но мне нравится быть на виду.
Главное — получше спрятать револьвер.
И если для встречных мы — клуб наблюдений за Кайи — обычные студенты, разношерстная компания, менее всего похожих друг на друга людей, то пусть так и будет. Разубеждать кого-то нет смысла.
— Кто это был? — спрашивает Кагенуи, глядя вслед удаляющемуся на восток джипу.
— Будда, — пожимаю я плечами, не оборачиваясь к ней.
— Встретишь Будду — убей Будду, — цитирует Кайки с иронией. — Эй, Ошино, почему ты его не убил?
— Зачем? — смеюсь я и закуривая вторую сигарету от первой. — Подумай сам, ведь убивший Будду сам становится Буддой. Ну, и что бы вы со мной тогда делали?
— Я слышал другую трактовку, — хмурится Кайки.
Я знаю о чем он.
Будда — это тот, кто стоит на пути к цели. Он либо врет, либо соблазняет на отказ от желаемого. Когда ты — Будда, у тебя нет надобности есть, пить, работать, заниматься сексом и — особенно! — куда-то ехать. Воплощение Нирваны, застилающей глаза.
Тот, кто воздвигает невидимый барьер между личностью и окружающим миром.
Тот, что заставляет уходить, оставшись на месте.
Будда находится не вне, а внутри.
“Встретишь Будду — убей Будду…”
Ты боишься, Кайки.
Я знаю, чего ты боишься.
Не бойся.
Этого Будду я ещё не встретил.
II часть
Проносящиеся за окнами пейзажи сменились так же стремительно, как Кагенуи решила, что не хочет больше вести машину.
Яркая зелень приобрела густоту и глубину, в ней появилось что-то давящее, даже пугающее. Стволы деревьев у обочины утолщились, некоторые из них были высоки и необъятны и подпирали кронами небесный свод, ещё более высокий и недоступный, чем виделся с равнины. Лесной массив захватил горизонт. В чащах что-то шевелилось, медленно и неотступно следуя за проносящимся одиноким автомобилем. Словно сам лес следил чуждым этой местности движением, желал поглотить и сделать частью себя.
Кайки, сидевший за рулем, то и дело нервно вздрагивал, замечая покачивающиеся не в такт дуновению ветра разлапистые ветви. Но машину он вел уверенно, не отвлекаясь. Казалось, он полностью погружен в свои мысли и ему нет никакого резона отвлекаться на болтовню спутников. Казалось, спутники и вовсе не знакомы ему, и подвезти их он вызвался лишь по минутному порыву, непонятной слабости, которой бывают подвержены люди.
Ошино поделился этим наблюдением, и Кагенуи долго смеялась. По её убеждению, Кайки не был способен на проявления человечности. Доброта и взаимопомощь — понятия, недоступные ему, сказала она. Ошино хотел бы поспорить, но промолчал. В конце концов, Кайки никак не подходил на роль обвиняемого, а значит, и адвокат ему был не нужен.
Заняв место на заднем сидении, которое в начале пути облюбовал Ошино, Кагенуи высунула в открытое окно ноги и устроилась с какой-то книгой, прихваченной в дорогу. Пейзаж её не интересовал. Иногда она отвлекалась от чтения, чтобы переброситься парой ничего не значащих фраз с Ошино и уколоть Кайки. Если они не отвечали, она приникала к окну и что-то высматривала в колышущейся траве у обочины.
Пару раз они видели Кайи. Или, по крайней мере, им казалось, что видели. С тем же успехом это могли оказаться поваленные стволы деревьев, обросшие мхом и сорными травами, дымка над бьющими из земли источниками, или птицы, кутающиеся в листву, как в меховую шаль.
— Жаль, — говорила Кагенуи. — Мы могли бы остановится и посмотреть. И, возможно, избавить мир от их присутствия...
— Или стать их закуской, — бурчал Кайки.
— Могли бы просто побеседовать с этими духами, — возражал им обоим Ошино. — Они могли бы нам многое рассказать, я уверен…
Дорога стелилась под колесами, петляла огромной змеей, готовой обвить Японию своими чудовищными кольцами, сожрать и переварить. Серый асфальт шел рябью белой разметки и зыбко растворялся, утопая по обочинам в лопухах и палой листве. Путь звал, словно сирена, уводя путников всё дальше и дальше. Время утекало — секундами, минутами, часами, — и всё же оставалось на месте.
Старое автомобильное радио не ловило. Звук мотора взрезал обманчивую тишину ритуальным ножом, оставляя после себя болезненное любопытство и беспокойство.
Хотелось поминутно оборачиваться в ожидании: вдруг в следующий момент позади машины на дорогу выйдет сам дух леса — самый сильный, самый могучий и самый мудрый — с ветвистыми рогами и большими влажными глазами цвета закатного неба. Выйдет, чтобы проводить — или чтобы догнать и наказать за нарушенное спокойствие.
Ветер, врывающийся в приоткрытые окна, нес сладкие запахи тлена и увядания. По ночам это чувствовалось особенно остро: ночные фиалки и орхидеи окутывали дорогу облаком последней надежды — перед смертью они хотели оставить потомство.
— На самом деле, речь не о потомстве, — с пренебрежением говорила Кагенуи. — На самом деле, они просто хотят внимания к себе. Они говорят: взгляните, мы прекрасны! Хоть на краткий миг они хотят чувствовать себя желанными. Им нужно не потомство, но преклонение. Всё так устроено. Даже растения надеятся, что у них есть высшее предназначение…
— Это бессмысленно, — возражал Кайки. — Всё смертно. Жизнь пуста. Люди слишком много думают о себе. Хотя какая разница, если однажды всё, что останется от тебя — это горстка пепла.
— Я бы предпочел, чтобы меня похоронили! — смеялся Ошино. — Пусть хоть кому-то будет толк с моего бренного тела, когда дух покинет его.
— Гадость какая, — фыркала Кагенуи. — Когда я думаю, что меня кто-то будет есть…
— Не надейтесь, — качал головой Кайки. — У вас нет денег даже на ночь в приличной гостинице. Про достойное погребение с настоящей могилой даже речи быть не может.
— Говоришь так, словно уже собрался нас хоронить, а? — беззлобно поддевал его Ошино, брал сигарету и засовывал в рот.
— Не смей прикуривать, — скучным голосом предупреждал Кайки. — Пешком пойдешь.
Они ехали дальше, сбиваясь со счета дней и километров.
— Хорошо, что мы никуда не опаздываем, — жаловался Кайки, зябко поводя плечами. Ему не нравился живой лес. Он предпочитал другой — из стекла, бетона и стали. Там жили люди. С людьми договориться было гораздо проще, чем с любыми призраками. Кайки знал людские слабости и играл на них, как на музыкальных инструментах. У призраков всё было иначе.
— Хорошо, что мы никуда не спешим, — пожимал плечами Ошино. — Откуда эта нервозность? Расслабься и дыши полной грудью.
— Некоторые орхидеи токсичны, — заявляла Кагенуи. — Давайте сделаем ещё один вдох? И ещё…
— О, ты выглядишь довольной! — смеялся Ошино. — Что-то хорошее случилось?
Они ехали большей частью по ночам и в сумерках. Днем Кайки дремал. Иногда он позволял Ошино сесть за руль, но тот не был в восторге.
Будь у Ошино выбор, он шел бы пешком.
— Развилка, — однажды сказала Кагенуи. — Впереди.
— Вижу, — отозвался Кайки.
— Я не об этом, — возразила Кагенуи. — Я помню карту. Тут не может быть развилки.
— Это старая дорога, — приглядевшись, указал Ошино. — Возможно, её просто не стали наносить на карту?
— Странно, — недовольно протянул Кайки.
Кагенуи на заднем сидении заёрзала. Ей надоело ехать. У неё уже порядком затекла спина и ноги, её укачало. Книга была дочитана. Запасы еды, которые они взяли в дорогу, заканчивались, да и питаться закусками надоело. Хотя всё это были мелочи. Ей было интересно.
Кагенуи нравилось слово “странно” — оно подразумевало какую-то загадку.
— Давайте проедем по этой дороге? — предложила она.
— Мне не нравится эта идея, — тут же возразил Кайки. — Неизвестно, куда она ведет.
— Но она не заросла, — обратил их внимание на этот факт Ошино. — Это значит, по ней кто-то ездит.
— Это значит, она куда-то ведет, — кивнула Кагенуи.
— Это значит, что там ничего хорошего, — пробурчал Кайки. — Не нравится она мне.
— Замолчи, — велела Кагенуи.
— Замолчи и газуй, — поправил её Ошино. — Я чувствую, нас накормят там сытным ужином и уложат в теплые постели. Как я соскучился по уюту домашнего очага.
Кайки хотел возразить ему в том плане, что Ошино вообще не производит впечатление человека, знакомого с этими понятиями, но смолчал. Он просто решил, что мрачные мысли и опасения стоит оставить при себе. Ненадолго. Не навсегда. До поры.
В конечном счете, они оба оказались правы.
Но сначала старый джип трясся по ухабам. Грунтовая дорога петляла среди деревьев — наверное, заметала следы, — а потом неожиданно вильнула и стремглав бросилась к двум горным озерам, разделенным тоненьким отрезком суши.
Они ехали вдоль озер и любовались открывающимся пейзажем. Или, может быть, любовался только кто-то один. В любом случае, посмотреть тут было на что: райский уголок, практически не тронутый цивилизацией. Кроны тёмно-бирюзовых сосен с красными стволами ощетинились по берегам, словно на пригорке замер исполинский ёж. Мягкий изумрудный мох и желтые лишайники устилали землю, по ним то тут, то там был раскидан яркий бисер лесных соцветий. Кристально-чистая толща воды не скрывала дна озер, покрытого корягами и слоем иссиня-черного ила. У берегов клубился пар.
— Да здесь горячие источники! — удивился Ошино. — Никогда не слышал!
— А вон и хозяева, — кивнула Кагенуи.
Действительно: всего в паре километров от того места, где грунтовая дорога сворачивала из леса к озерам стоял покосивший дом. Чем ближе подъезжали они, тем яснее становилось, что, несмотря на царящее запустение и умиротворенность, люди живут тут и даже ведут какое-то хозяйство.
Более того…
— Ты был прав, — Кайки мрачно ткнул куда-то в лабиринт покосившихся заборов. — Это действительно горячие источники. Самые настоящие.
— Они нас накормят! — встрепенулась Кагенуи.
— И дадут поспать, — довольно поддакнул ей Ошино и подмигнул через зеркало заднего вида.
— На какие деньги? — Кайки не разделял их оживления. — Я оставил кое-что на бензин и еду, но никак не на гостиницы и развлечения.
— Тогда не понимаю, зачем мы вообще поехали, если не развлекаться! — похлопал его по плечу Ошино. — Позволь мне говорить?
— Если бы я мог, я не позволил бы тебе даже родиться.
— Вы оба придурки, — подвела итог Кагенуи. — Но я не думаю, что хозяева вышвырнут вон бедных путников. Не все же такие жадные, как наш зануда…
— Я говорю не просто так, — раздраженно отозвался Кайки, медленно притормаживая на дворе перед покосившимся домом. — Я сам раздаю бесплатный сыр, если ты забыла. И у меня, к твоему сведению, ещё не самые высокие проценты.
— Ты неисправим, — Ошино открыл дверь и примирительно подмигнул уже обоим. — Некоторые люди бывают бескорыстны — им просто нравится делать добрые дела.
Кагенуи скептично хмыкнула и выпрыгнула из машины прежде, чем Ошино закончил свою речь. Его человеколюбие её раздражало. Они хоть и приходили к одним мыслям, но шли разными дорогами.
Ошино убрал так и не прикуренную сигарету за ухо, пожал плечами и последовал за ней.
— Люди, да? — с некоторым раздражением повторил Кайки себе под нос. — Пусть будут люди.
Мысль о том, что люди способны жить в этой глуши без доступа к благам цивилизации ему не нравилась. Было в ней что-то порочное. В конце концов, тут даже радио не ловило. И Кайки не оставляло чувство, что виной тому вовсе не старая аппаратура в машине.
Когда он захлопывал дверцу, к ним навстречу уже бежала хорошенькая девушка лет двадцати: маленькая, рыжая и веснушчатая, в ярком кимоно с мелким изумрудно-зеленым узором. Она так и лучилась гостеприимством. Её хотелось поймать, закружить по двору, унести в дом и там, за закрытыми сёдзи...
Кайки девушка не понравилась.
Но приняли их действительно благосклонно.
Оказалось, что дом — старая гостиница на горячих источниках, построенная ещё в довоенное время, а ныне переживающая полный упадок и разорение. Трое сестер — наследниц былой славы — жили тут тихо и одиноко, иногда выезжая в город, но по большей части перебивающихся натуральным хозяйством. Полудикие козы и куры, а так же маленький аккуратный огород исправно их кормили. Лес служил защитой. Если им и не хватало чего-то, то только общения.
Ни телевидения, ни интернета — ничего, что могло бы связать их с ближайшим населенным пунктом.
Ошино был в восторге и с преувеличенным весельем обещал остаться насовсем. Сестры хихикали.
Кагенуи без стеснения наслаждалась отдыхом и домашней едой — курятина, овощи, сыр, какие-то заваренные травы с ягодами.
Они сидели в маленькой комнатке с раздвинутыми сёдзи и наслаждались вечером, вступающим в свои права. Над озерами клубился туман, заволакивая всё вокруг. Влажный воздух колыхался и дрожал, а вместе с ним дрожали огни толстых свечей, расставленных по комнатам.
В свечах Кайки мерещились фаллические символы. Он списывал это на длительное воздержание в дороге и необъяснимое обаяние хозяек. Та из них, что встретила их, оказалась младшей. Впрочем, старшие были похожи на неё как капли воды. Как Кайки ни пытался, ему не удавалось запомнить их имен. Он и отличал их смутно: разве что у старшей была седая прядь, а младшая — слишком коротко подстрижена, почти под мальчишку.
После ужина пришел черёд источников.
Ошино флиртовал напропалую — наверное надеялся, что ночью последует продолжение веселье. Ему было на что надеяться: он всегда производил на женщин неизгладимое впечатление. Но помимо этого Кайки и сам заметил, что его тянет продолжить знакомство с сестрами в куда более интимной обстановке. Более того, он не видел ни одной причины, которая бы препятствовала этому. Недовольство Кагенуи, сквозившее в её сухих репликах, только усиливало желание поддаться соблазну.
Всего одну ночь, думал Кайки. И все будут довольны. Все, кроме Кагенуи. Но этой стерве иногда стоит знать своё место.
Он не ненавидел её. Просто Кагенуи была занозой в заднице. Как и Ошино. И зачем он только позволил потащить себя в такую даль? Теперь он тратит на этих двоих свои деньги, ведет для них машину, куда скажут. Сколько возможностей упущено!
Ну, ничего. Они ведь останутся здесь ненадолго. Всего на одну ночь. Или на две. Или, может быть, стоит задержаться на неделю. Даже если Ошино и Кагенуи будут против. Всё равно, это его, Кайки, деньги и его чертов джип, который скрипит и готов развалиться на каждом повороте.
И всё же, как же зовут каждую из сестер?
Горячая вода в купальне расслабляла, звала остаться насовсем. Выбросить из головы заботы.
Рядом, прислонившись к камню, с мокрым полотенцем на голове сидел Ошино. Ему тоже было хорошо.
Говорить не хотелось. Двигаться не хотелось. Думать становилось всё сложнее.
Рыжая девушка в полутьме комнаты скидывала на пол кимоно с изумрудным узором, открывая взгляду худые плечи, маленькие груди, светлую кожу, словно подсвеченную изнутри, мягкую поросль внизу живота, к которой мучительно хотелось прикоснуться, чтобы почувствовать волну нарастающего жара…
Фантазии прервал звук мотора.
В первую минуту Кайки подумал о своем джипе.
Нет. Не так.
Совсем не так.
В первую минуту ему было всё равно. Он и думать забыл о своей собственности.
И когда он понял это, то испугался.
Но испуг схлынул так же быстро, оставив после себя беспокойство. Кайки захотелось бежать — бежать как можно дальше отсюда. Вернулась усталость, раздражение и недоверие к этому месту.
— Кто-то приехал, — сказал Ошино. В его голосе сквозили разочарование и что-то ещё, отдаленно напоминающее страх.
Они вдвоем оделись и вышли.
Из коридора послышались мужские голоса, и тут же появилась средняя сестра, ведя за собой троих студентов. Те были чуть младше Ошино и Кайки.
— Ого! — воскликнул один. — Да мы будем тут не одни!
— Хотите к нам присоединиться? — тут же предложил второй.
Оба были изрядно пьяны.
— У нас сегодня праздник, — кланяясь, призывно улыбнулась их провожатая. — Столько гостей. Прошу, господа, пройдемте. Я покажу вам ваши комнаты.
— Мы слышали, что тут есть заброшенная гостиница, и думали, что будем одни, — улыбнулся ей первый. — Но так тоже неплохо.
Третий студент, шедший за ними, оказался трезвым, — вероятно, водитель. Он развел руками, словно извиняясь перед Ошино и Кайки, что потревожил. И тут же странно ухмыльнулся, скосив глаза — из соседней двери вышла Кагенуи.
Кайки про себя отметил, что выглядит она устало и как-то загнанно.
— Пойду спать, — вздохнула Кагенуи, проигнорировав сальный взгляд. — Что-то нездоровится.
— Иди, — кивнул ей Ошино.
Она не удостоила его ответом.
Кайки почувствовал, что его клонит в сон, и махнул Ошино:
— Я тоже пойду.
— Ага, — Ошино потянулся. — А я посижу тут ещё немного. Воздухом подышу. С хозяевами потолкую… Надо же отплатить за гостеприимство.
Кайки хотел отпустить какое-то едкое замечание, но передумал.
В своей комнате он лег на расправленный футон и сразу же провалился в какое-то забытьё. К нему снова явилась рыжая чаровница — она танцевала, медленно приближаясь и развязывая оби. Когда кимоно упало, она на секунду обернулась к нему спиной, и Кайки залюбовался её пушистым рыжим хвостом, раскачивающимся в такт танцу, гипнотизирующим, зовущим…
— Кайки! Кайки! Да проснись же!..
Кагенуи, сквозь сон понял он. Что ей надо?
Какого?..
Он резко сел и открыл глаза. В комнате было темно. Мрак был такой густой, что казалось, можно черпать его горстями.
— Что происходит? — просипел Кайки. В горле пересохло. Сон ещё будоражил его, не жалая отпускать. Кагенуи сидела рядом с ним на коленях, вцепившись в плечо так, что было больно. — Чего не спиться?
— Тссс! — зашипела Кагенуи, словно не сама только что кричала ему проснуться. — Тише! Тут происходит какая-то чертовщина.
— Ты меня разбудила, вот какая чертовщина происходит! — возразил он, пытаясь проморгаться. Глаза слезились, словно в комнате кто-то жег едкие благовония и не рассчитал.
Кагенуи зажала ему рот, наклонилась к самому уху и прошептала:
— Смотри!
Он инстинктивно оглянулся и застыл: снаружи что-то двигалось. Полная луна подсвечивала сёдзи и по ним скользила тень. Сначала одна, потом вторая, третья… Тени не были человеческими. Рога, хвосты, непропорционально большие головы и руки, длинные змеиные тела. все разные, непохожие, но одинаково пугающие. Люди со звериными головами, звери вовсе без голов, птицы не менее трех метров высотой.
— Они танцуют… — выдохнул Кайки, и, словно ему в ответ, на дворе завыли, залаяли, закаркали, закашляли… Какофония звуков разорвала в клочья мертвую тишину.
Вот что не давало ему покоя. Он понял.
С момента их появления у озер, они не видели ни птиц, ни насекомых. Даже полевых мышей не было. Всё было обманом. Словно в подтверждение, заскрипели деревянные балки. Кайки почувствовал, что замерзает. Он опустил глаза и с омерзение отбросил плесневелую тряпку, служившую ему одеялом.
— Кайи! — свистящим шепотом выплюнула Кагенуи. Она была напугана, но и зла.
— Мы сами попались в ловушку, — отозвался Кайки. — Это лисы…
— Где Ошино?
Они переглянулись.
Слышала ли Кагенуи, когда Ошино сказал, что пойдет к хозяйке?
Не пирует ли сейчас нечисть на его костях?
Кайки мучительно сжал зубы.
Ошино не дурак — с ним должно быть всё хорошо.
— Идем, — позвал Кайки, натягивая свою одежду, уже порядком отсыревшую.
В коридоре было темно и пустынно. Они двинулись на ощупь, прислушиваясь к звукам за сдвинутыми сёдзи. В первых двух комнатах было тихо. В третьей кто-то с аппетитом чавкал, срыгивал, рычал утробно, что-то большое довольно ворочалось там.
— Эту комнату отдали приехавшим, — тихо заметил Кайки. — Высока же у них оплата.
Кагенуи выдавила из себя презрительную гримасу, но даже во тьме Кайки заметил отчаяние и панику, плещущиеся в её глазах.
Они прошли дальше. Там ничего не было. И это пугало ещё больше — пустота, гниль, запустение.
— Ошино, Кайи тебя сожри… — он не договорил, когда почувствовал, как второй раз за ночь ему зажимают рот. Рядом вздрогнула и осела на пол Кагенуи.
— Ты такой жизнерадостный. — Ухо и шею обдало горячим дыханием, так что волосы на затылке встали дыбом. — Но всё же выбирай слова. А то я сейчас слишком близок к их воплощению.
— Ошино… — простонала Кагеную — судя по звуку, он тоже зажал ей рот.
— Где ты был? — Кайки стряхнул руку.
— Присматривался, — туманно отозвался Ошино. — Нам нужно уходить.
— Именно это мы и собирались сделать, но хотели найти тебя для начала. Ты хотел кормить червей, а не всякую нечисть.
— О, ты так добр, Кайки. Мне льстит, что ты готов исполнить мою последнюю волю. Но давай пока отложим… Сюда.
Они прошли по коридору, свернув несколько раз. Ошино был впереди, Кагенуи цеплялась за рукав Кайки, но он то и дело оборачивался, гоня от себя мысль, что в следующий раз на её месте может оказаться кто-то другой. Или что-то другое.
— Брось думать всякую ересь! Немедленно! — зарычала Кагенуи, поймав его взгляд.
Он заставил себя идти дальше, не оборачиваясь.
Неожиданно они свернули в тупик. Напротив оказалась стена, подсвеченная с обратной стороны теплым мерцанием живого огня.
— Что там? — дернулась Кагенуи.
— Хозяйка, — отозвался Ошино, зачарованно глядя на то, как с пола поднимается тень. Длинные волосы распущены, большие груди с крупными торчащими сосками, плавные кошачьи движения… Женщина подняла руки и откинула волосы за спину. Что-то ворочалось под ней. У тени появилась ещё пара рук, — они легли женщине на грудь, сжали, стали медленно опускаться вниз. — Я сбежал от неё… Какая жалость, какая жа…
Трухлявое дерево не выдержало. Перегородка с натянутым материалом начала клониться. Затрещала старая ткань, и в прорехах стали различимы двое: Кайки узнал распростертого на полу третьего студента-водителя. Бедолага ещё не знал, какая участь постигла его друзей и какая уготована теперь ему. На нем сидела старшая из сестер: красные отсветы играли на её седой пряди и на белом кончике пушистого хвоста, которым она щекотала своего любовника.
Лиса улыбалась.
Ей нравилось происходящее.
Вся жизненная сила молодого самца, хлещущая через край, теперь доставались ей, и она благодарно гладила его скулы и шею, водила острыми коготками по обнаженной груди. Ни рушащийся дом, ни сторонние наблюдатели не могли отвлечь её от такого приятного действа.
Кайки забыл как дышать, но, к своему стыду почувствовал, что возбуждается. Даже мысль, что любовник лисицы не доживет до утра, не притупляла желания. Наоборот, такое положение вещей казалось, обыденным, правильным, желанным.
За всё нужно платить.
Движения лисицы словно спрашивали: а ты готов заплатить? Да, хотел крикнуть Кайки. Да, да, да! Я заплачу!
Рядом зашевелился Ошино, сделал шаг вперед, вытягивая руку. Он тоже подпал под гипноз оборотня.
Кайки сквозь туман ужаснулся: и ведь действие направлено даже не на них! Они лишь случайные свидетели!
Метнулась вперед Кагенуи, хватая Ошино за руку: не пустить, остановить, не позволить…
— Да, я иду…
Кайки не понял, сам ли он шепчет или слышит Ошино.
— Назад, придурки! Назад же!
Сёдзи расползлись и рухнули на пол, погребая под собой несколько десятков свечей — те падали и тухли с тихим шипением. Но света меньше не стало, словно оставшиеся вспыхнули с двойной — тройной — силой.
Студент забился в стальной хватке и что-то залепетал, кончая. Лисица мелодично засмеялась — звон серебряного колокольчика поутру — и плавно взмахнула рукой. Грудную клетку студента пропороли острые когти хищника, затрещали ребра. Что-то забулькало — кровь в глотке жертвы — и заклокотало. Фарфоровое тело лисицы забрызгало алым соком — словно кто-то сжал в руке переспелый гранат. Лисица инстинктивно слизнула капли, попавшие на губы, — язык у неё оказался длинный и проворный. Руки продолжали искать что-то внутри конвульсивно содрогающегося тело, пока, наконец, не извлекли на свет сокращающийся кусок плоти. Лисица поднесла его к лицу, критически всматриваясь, хмыкнула и принялась торжествующе рвать зубами.
Где-то снаружи завыли, и тут же за всхлипнула Кагенуи.
— Не бойся, лисы не видят женщин, — нашел в себе силы Кайки. — Только девственниц ненавидят.
Лисица оторвалась от трапезы и наконец посмотрела в их сторону. Очень медленно свирепые черты её разглаживались. Она смотрела в глаза, проникая в душу. Лисица знала, как дать мужчине то, чего он хочет.
А чего он, собственно, хочет, думал Кайки.
Уйти отсюда.
Нет, больше.
Он хочет, что бы они втрое ушли, оставив нечисти право устраивать свои вечеринки.
Кайи, как и люди, не бывают бескорыстны.
— Идем, Ошино, — стараясь говорить твердо, позвал Кайки. Он сопротивлялся гипнозу. Он не желал остаться.
Рядом оседала Кагенуи.
Её подкашивал страх. Один лишь страх, и ничего кроме.
— Да, — сказал Ошино. И побежал.
Перед самой машиной Кагенуи оступилась. Кайки не увидел, но почувствовал, что она отстала в этом круговороте коридоров, покосившихся балок, тёмных пятен, собственно возбуждения и беснующийся где-то за стенами нечисти.
— Беги!
Он инстинктивно сунул руку в карман, бросил ключи вперед в надежде, что Ошино поймает их, и вернулся обратно. Вместе они ковыляли целую вечность. Но стоило им ввалиться на заднее сиденье, машина сорвалась с места ещё до того, как Кайки захлопнул дверь.
Их трясло на ямах и колдобинах. Несколько раз они чуть не завалились на бок. Ошино гнал вперед, не разбирая дороги. Тормозов для него сейчас не существовало. Кайки ударился головой о потолок и несколько раз получил локтем под ребра. Он смутно подозревал, что и Кагенуи тоже от него досталось.
Наконец джип вздрогнул и резко остановился.
— Чтоб я так жил! — азартом присвистнул Ошино, откидываясь на сиденье и глуша мотор.
— Вот уж нет! — горячо запротестовала Кагенуи, морщась и ощупывая ногу.
— Без меня, — заключил Кайки, заползая на сиденье с пола, куда он благополучно полетел при торможении.
— Костюмчик не помял? — хмыкнул Ошино.
Кайки прислушался: ничего. Их никто не преследовал.
— Нас отпустили, — сказала Кагенуи, словно подслушав его мысли. — Трех жертв им хватило.
— Повезло, — криво усмехнулся Кайки. Вышло фальшиво.
Кровь бурлила от адреналина, а перед глазами всё ещё стояла подсмотренная сцена.
Ужас и возбуждение.
Две вещи, отлично сочетающиеся. И не стоит верить тем, кто утверждает обратное.
Кагенуи закрыла лицо дрожащими руками. Она не плакала.
— Вы чуть там не остались.
— Мы все чуть там не остались.
— Нет, — она отняла руки от лица, но её трясло так, что не заметить этого было невозможно. — Я не об этом. С самого начала… Я видела.
— Лисий морок, — холодно пояснил Кайки. — Ничего личного. Ты лучшая девушка, которую я когда либо встречал.
Он не ожидал, но это подействовало.
— Заткнись, — справилась с собой Кагенуи. — Заткнись, Кайки. Наше знакомство, всё наше общение — это выдумка, случайность. У нас нет ничего общего. И идея поездки была глупая. Заткнись, иначе я вмажу вам обоим. Вы ведь всё ещё думаете о том, как здорово было оказаться на месте этого бедняги. Словно я не вижу.
— Нет, — покачал головой Ошино, не оборачиваясь. — Ты ошибаешься.
Он был прав. Кайки не сразу понял, что Ошино прав, но это было так. Лисиц больше не было.
Был старый разбитый джип, холодная ночь, и они трое сидели где-то на задворках несуществующего мира, в полной темноте.
Кагенуи прижималась к нему плечом и дрожала.
Если бы Кайки только умел успокаивать, было бы гораздо проще. В таких случаях всегда помогают дружеские объятья или что-то вроде.
Но только у них всегда всё было иначе.
Всё не как у людей.
— Ты лучшая девушка… — задумчиво повторил Кайки. Остальных он сейчас просто не помнил. Их не существовало.
Зато Кагенуи была рядом. Горячая, настоящего. И они только что вместе выбрались из логова лис.
Живые ли?
— Дай посмотрю, что с ногой?
Она не стала сопротивляться — ни когда он ощупывал голень, ни когда гладил бедра, ни когда в полной тишине целовал её ладони. Всё получалось само. Холодная и отсыревшая одежда раздражала. Они раздевались молча.
Говорят, от ненависти до любви один шаг.
Возможно, они вывели новую формулу: от раздражения до возбуждения — один побег. Один побег от Кайи, которые не прочь полакомиться твоим сердцем после хорошего секса.
— Опусти сиденье, — сказал Ошино. — Всё равно спать будем в машине.
К счастью, багажник был пуст — они ехали налегке.
Без одежды Кагенуи была едва ли не красивее лисицы. Против Ошино она ничего не имела. Зажатая между ними, она точно не могла бы пожаловаться на холод. А то, что тесно — ничего. Бывает. Это на одну ночь. Кайки и Ошино поначалу делили её внимание между собой, но быстро потерялись в происходящем между ними.
И каждый бы вспомнил эту ночь по-своему.
Это казалось единственно правильным.
Наверное, так и создаются миры.
А утром боги просыпаются и понимают, что натворили.
Конденсат на стеклах, спертый воздух и сбившееся дыхание, которое не удается выровнять.
— Самое время искупаться, — буднично заметил Ошино и вышел из машины. Вся его одежда осталась разбросанной по салону.
Кайки остался лежать с закрытыми глазами. На душе было сумбурно, тяжело и почему-то радостно. Есть такой вид счастья, которое испытываешь, когда сбывается худшее из предсказанного.
— Глупо получилось, — говорит он.
— Ошино говорил, что друзьями не останемся? — Кагенуи поднялась, сгребла какие-то вещи и тоже вышла. — Ну и дрянь…
Кому она адресовала слова?
Возможно, самой себе.
В нескольких метрах от машины начинался невысокий обрыв, нависавший над озером. Кагенуи, завернувшись в пиджак Кайки, села на берегу, наблюдая за Ошино.
Может быть, она чего-то ждала.
Кайки предположил бы, что кары. Только это было не в её характере. Кагенуи ни за что не признала бы себя жертвой. Да и не была она ей — ни сейчас, ни когда либо. Наверное, просто искала верные слова, но те всё не находились.
— Если хочешь, можешь сказать, что мы с Кайки — мерзавцы, — предложил ей вернувшийся Ошино. — Есть такие случае, когда женщине необходимо выплеснуть накопившееся. Этот как раз подходит.
— Какой в этом смысл? — Кагенуи подала ему брюки.
— Было больно?
— Было обидно. До этого. Осознание, что даже вам я неинтересна как женщина. Тупая рефлексия.
— Гормоны?
— Да.
— Вот мы и нашли виновного. Не нравится? Ну, хочешь, обвиним Кайки?
Она покачала головой, растягивая губы в подобии улыбки.
— А ты хочешь?
— Нет. Не хочу никого обвинять, но и благодарить не хочу. Случилось что-то хорошее. Даже если мы пока не поняли, что.
— Не думаю, что это хорошо, — Кайки неслышно подошел и встал у них за спиной, застегивая рубашку. — Мы больше не сможем вернуться назад.
— Отнюдь. Когда рушатся мосты позади, остается лишь движение вперед.
— Ты знал? — Кагенуи обернулась и посмотрела на Кайки снизу вверх, а показалось — сверху вниз.
— Нет, конечно. Если бы знал, то сказал бы правду. Только...
Контрапункт
— Только я соврал, — говорю я ей и вижу, что подписываю себе смертный приговор.
Пусть.
Глупо, но люди верят всему, что я говорю.
Иногда мне кажется, что они хотят быть обманутыми и готовы верить во всё кроме себя и своих сил. Люди сами порождают злодеев, раз за разом доверяясь невозможному, искаженному, вывернутому наизнанку.
Им проще поверить во что-то за гранью их понимания, потому что истина чаще всего банальна и отвратительна до оскомины: они облажались сами.
Но люди не любят поражений из-за собственной слабости. Им хочется видеть что-то превосходящее их — по силе, по уму, по влиянию. Всем нравится чувствовать себя слабыми в минуту отчаяния. Тогда безбоязненно можно придумать сонм богов и толпу героев им в придачу, а также кучу оправданий. Одна проблема — не у всех хватает фантазии.
К счастью, у меня этого в достатке.
Берите. Пользуйтесь.
Я могу предложить вам на выбор всё, что душе угодно. Злой рок? Пусть будет он. Немилость Всевышнего? Пожалуйста. Или хотите особо интересное проклятье?..
Ах, да, забыл предупредить. Услуга платная.
Наживаться на чужих бедах очень легко, если закрыть глаза на дурное человечество, которое рыщет по свету в поисках виноватого. Того, в кого можно ткнуть пальцем и сказать, вот он — источник несчастий.
У настоящего злодея даже необходимость что-то делать отпадает — знай, собирай десятину со своей паствы. Кровь? Нет, крови не надо. Пережиток прошлого. Сейчас оплата принимается только в валюте. Потом, дорогие мои, можете ругать, проклинать и ненавидеть. Вам нравится, я вижу.
Если мне выпала роль злодея — пусть.
Всем положено своё место.
Лишь бы фантазия не подводила, и тогда — будьте спокойны. Я предложу вам миллион злоключений, а вы сами выберете для себя что-то привлекательное.
И тебе, Кагенуи, я соврал. Не намеренно. Просто не мог иначе — это стало привычкой.
Но ведь ты поверила.
Ошино не поверил, а ты — да. Услышала и приняла за чистую монету.
Я хотел бы просить прощения, но вместо этого пришлось взять плату. Грубую, отвратительную, абсолютно несовременную плату, с которой мне нет никакой выгоды. Ты получила злодея, которого можешь ненавидеть. Ты получила того, кого можно обвинить при случае в загубленной жизни. Нравится?
Не ври. Это моя прерогатива.
Но что получил я?
Только твою девственность. Да и ту разделил пополам с Ошино.
Потому что он не поверил. Он знал про ложь. Но промолчал.
— Я соврал, Кагенуи, — повторяю я и делаю то, что никогда не делал раньше — раскрываю карты. — Лисы не интересуются женщинами. И девственниц они не чувствуют. А ты поверила и запаниковала. Со своей стороны я думал, что лишь помогаю тебе справиться со страхом. Ты всегда была такой высокомерной, такой язвительной… У тебя всегда всё было. Так что произошедшее — полностью твоя вина.
Нужно промолчать. Сделать вид, что не заметил.
Но я — злодей этой драме. Меня и только меня полагается тут ненавидеть.
Давай, Кагенуи. Я сыграл свою роль, теперь твоя очередь.
Давай, я жду.
Она молчит.
Она смотрит, её ненависть тает у меня на глазах.
Так не бывает. Это неправильно.
— Да, — говорит Кагенуи. Губы кривятся — оскал превращается в мягкую полуулыбку. — Да, это полностью моя вина. Ошино, дай закурить? Всегда хотела попробовать.
Это вердикт.
Впервые на моей памяти она признала поражение.
Иногда, чтобы чему-то научиться, нужно ошибиться. И всё же, как нельзя войти в одну воду дважды, так нельзя дважды повторить ошибку. Если ты не полный идиот, конечно.
И это точно не относится к Кагенуи.
Ошино протягивает ей пачку сигарет. Чиркает зажигалкой. Его лицо непроницаемо.
Кагенуи затягивается и начинает кашлять. Потом упрямо затягивается ещё раз.
Ясно.
Это объявление войны.
Сегодня она намерена сделать все ошибки, на которые способна, чтобы больше никогда не входить в эту воду.
Меня терзает смутное чувство сожаления, потому что я бы не отказался.
— Никогда не купался так рано по утрам, — говорю я, глядя на затянутое туманом озеро. — Тепло?
Ошино вскидывает вверх большой палец.
Он тоже врет.
Но ему можно верить.
@темы: shaft, monogatari
-
-
12.11.2013 в 01:27-
-
12.11.2013 в 01:28-
-
12.11.2013 в 01:29