Автор: Ирч (Oui, mon colonel!)
Бета: —
Персонажи: зампакто
Рейтинг: G
Жанр: general
Дисклеймер: не отрекаются любя, но все ж не мое.
Саммари: Мир занпакто. Отношения мечей между собой, раскрытие их личностей и среды обитания.
Предупреждения: штампы, АУ, ООС кроссовер; пафос.
Писалось до зампакто-филлеров.
450 с.– Киса! Кис-кис-кис… Ну, иди сюда… Иди, чего забился? Кис… Ну, киса же!.. Гин! Достань его оттуда, пожалуйста! Ну… пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!!
– А-а?.. Ран-тян, о чем ты говоришь?
– Ну, вон там же! Вон, между трухлявыми досками: серенький такой… Забился и не выходит, глупый. Достань, ему там плохо – я чувствую.
– Не понимаю… Нет там никого. Тебе кажется. Пойдем, а то опаздывать в первый же день в Академию – не самая хорошая идея, правда?
– Ну... да!
***
Удар. Еще удар. Замечательная катана.
Поворот и взмах. И в руке лежит замечательно.
Скерцо!
Не рассчитала – оступилась. То ли нога за что зацепилась, то ли просто увлеклась – все одно.
Рангику расстроено потерла растянутую ногу: боль не сильная, но чувствительно неприятная.
Вздохнула – ведь не станешь же сама себя лечить. Был бы Гин рядом, как раньше – и то легче бы было. А то он теперь вроде как гений, а она – просто не обделена талантом.
Мацумото уселась в переплетении корней древнего вяза и прислонилась к шершавому стволу.
День был солнечный и ветреный. Весна не за горами. Хорошо.
В подлеске кто-то зашуршал, прошелся мягкими лапами по палой листве и прошлогодней траве, прозрачной дымкой потек между деревьями.
– Ну, иди сюда, чего ты опять крадешься?
Она не такая, как остальные. Совсем другая. Не похожая на тех, с кем раньше приходилось иметь дело. И ей очень одиноко сейчас. Как ей помочь?
Она любит ощущение короткого меха под длинными бледными пальцами, любит чужое тепло. И я люблю чужое тепло. Хотя, можно ли говорить, что мы друг для друга чужие? Пожалуй, нет.
Друг без друга мы уже не сможем.
Она – единственное, что у меня сейчас есть. И нас держит какая-то связь. Я и не знаю, что это такое, но чувствую, что день ото дня ее сила крепнет и по невидимым нитям течет ко мне, наполняя изнутри светом. И это здорово. С момента моего пробуждения тут, мы стали сильнее: я уже не тот обессиленный котенок, каким был. Во мне нет больше страха, отчаяния и ненависти. Я знаю, что кто бы ни изменил мою жизнь, закинув сюда, на другой конец света, он сослужил мне хорошую службу. Он дал мне возможность жить и возможность радоваться жизни. Я больше не страж – в этом нет необходимости.
Думаю, скоро мы окрепнем настолько, что я смогу показать ей свою истинную форму. Думаю, ей должно понравиться. А уж как это понравится мне! Все-таки, эта форма мне надоела. Она ограниченная. Ведь прятаться я могу и другими способами, позволяя видеть себя только тем, кого сам выберу.
Но все-таки, я не желаю быть слабым. Это низко.
– Хайнеко…
Кот подошел и потерся о ногу. Боль отступила и Рангику благодарно протянула ладонь, чтобы потрепать мягкую плюшевую шерсть на холке.
– Ты вырос.
Кот мурлыкнул и потянулся за рукой. А крылья расправить он успеет всегда
1000 с.Мутные холодные тени, движущиеся медленно среди белого камня. Не видящие, не чувствующие. Слишком тонкая материя, далекая от их понимания. Кто говорит, что существует другой мир, тот просто ничего не понимает. А понимают – единицы: старожилы и ветераны. Если, конечно, такие еще существуют. Но Забимару в этом не уверен.
Ему просто все равно: только последние несколько десятилетий он стал появляться на глаза обитателям этого мира после долгого молчания и забвения. Впрочем, нет: он никогда не появлялся на глаза шинигами и смертным. Была парочка эпизодов, в которых нуэ сыграл не последнюю роль, но история имеет тенденцию изменяться и, обрастая непролазными джунглями лиан лжи и буйной фантазии человечества, становится сказками. А он уже давно живет здесь, в этом царстве белого камня.
Забимару стар и мудр – и именно поэтому раньше он был совершенно уверен, что обретение хозяина – всего лишь глупость и излишество. Так он говорил среди своих и не раз повторял, что ему нет нужды выбираться из белого капкана, в котором они запечатаны. Не раз показывал своё пренебрежение к чужой зависимости. И он не раз клялся, что никогда не позволит себе подобного. Да, так было не раз, пока однажды алая лента не протянулась к нему, и её холодный шелк не стал таким узнаваемым и привычным.
Впрочем, что не мешает ему продолжать ходить с высоко поднятой головой: он слишком стар и слишком мудр, кроме того, слишком силен – никто не посмел бы напомнить о его словах. У зампакто – свои причуды, и каждый это знает. И чем старше, тем их больше у каждого.
Просто Сейретей – это белый капкан, в который они все рано или поздно попали, из которого только один выход: как говорят сами шинигами, зампакто, материальное воплощение. Стать единым вместе с хозяином, тем, с кем связала красная нить силы, тянущаяся от Желания к Сущность. Тем, у кого рейреку одно на двоих. В белом капкане много таких: ищущих, нашедших, потерявших, отрицающих.
Последних уже и нет, кажется, – Забимару был последним. По крайней мере, во время своих привычных прогулок он таких уже не встречает. В последнее время он встречает все больше нашедших: и о каждом из них он знает почти все, или, по крайней мере, больше других.
Но, уверенно скользя в лабиринте из белого камня, он всегда ищет только одного…
Конечно, это не старейшины-драконы.
Забимару не ищет того, что так любит погреться, лежа на крыше, подставив черную спину лучам полуденного жаркого солнца. Нет, они не похожи – этот черный гигант и его хозяин. Вдумчивый, мудрый, внимательный – и порывистый, преданный, горячий.
Нуэ не ищет и другого, скрытного и седого, что предпочитает быть настолько близко к своему носителю, насколько это возможно, того, что предпочитает сам тренировать собственных хозяев чуть ли не с их появления в этом мире, чуть ли не с младенчества… Того, кто потерял уже нескольких, но о чем знают немногие…
Также не ищет он и того, чье имя не принято называть за древностью и верностью. Забимару знает: не зря – его хозяин может лишь на коленях и с опущенной головой предстать перед хозяином этого исполина, что давно дремлет, и лишь язычки огня, выбивающиеся из ноздрей прародителя исполинов, говорят о том, что он еще жив.
Забимару не спеша проходит по улицам города, позволяя теням шинигами беспрепятственно проходить сквозь него, потому что каждый раз, когда заканчивается день, он ищет…
Нет, не ищет он бледную деву, что всегда по вечерам сидит на окраине Сейретея. Мало кто знает, но она отпустила первого своего хозяина на перерождение: он был молод, горяч и неумел – и она не удержала. Наверное, думает Забимару, она потому и бережет нынешнего; наверно, она потому и ненавидит кицуне. А раньше – раньше она так любила запустить тонкие бледные пальцы в серебристый мех и перебирать его, прикрыв тяжелые веки…
Забимару удивляется: она умеет расположить к себе; некоторых – даже привязать. Сами не замечая того, ее любят многие из здешних обитателей, но сама она любит лишь одного. Того, кому принадлежит.
Теперь, по вечерам, к ней приходит черный бродячий пес, кладет ей голову на колени и жмурится, когда она чешет его за ухом. Иногда, она чешет и Забимару, но он слишком стесняется проявления чувств, а она, хоть и скрывает, слишком боится змей. Нуэ её не осуждает, но считает, что бояться ей надо совсем другого. Бояться стоит серебряную лису, что наблюдает за ней. В последнее время, кицуне – редкий гость в Сейретее, но от этого она не становится опаснее. Она прячется, наблюдает, и глаза ее горят страшным светом ревности. И она – неисправимая собственница.
Забимару вообще иногда думает, что кицуне и черному бродяге повезло: они быстро нашли свои рейреку. Такие случаи – редкость. Нуэ знает это, как никто другой. Он искал хозяина более двух тысяч лет.
Иногда Забимару из любопытства наблюдает за ними: девой, псом, серебристой лисой и еще черным вороном, что в последнее время прилетает за хитрой бестией. Несмотря ни на что, Забимару очень уважает эту птицу: за ум, за наблюдательность и за независимость от собственного хозяина: иногда ему кажется, что в этом дуэте именно хозяин исполняет волю собственного занпакто… Черная птица тоже собственник – она не отпускает тех, кто ей полезен.
Иногда, здесь бродит и серо-серебристый кот. Но он всегда гуляет сам по себе. Еще кот любит игры с кицуне, но в последнее время у них что-то не ладится.
Но Забимару идет дальше. Вслушиваясь в разговоры шинигами, в каждую сплетню, из которой можно понять гораздо больше, чем кажется… Он идет туда, где ждет его юноша с иссиня-черными глазами. И находит его на деревянных ступенях на закате.
Приходи и ложится рядом, на нагретом за день, деревянном помосте.
– Что говорят сегодня? – спрашивает вечный юноша.
– Как всегда. – Отвечает нуэ. Оба знают, что люди слишком ограниченны, чтобы понимать…
– Они по-прежнему называют это любовью?
– Да. Не чувствуя собственную боль и отрицая чужую зависимость.
– Когда же они перестанут?..
– Никогда… И ты это знаешь… – И они оба это знают.
Юноша вздыхает и молчит, нервно теребя рукава косоде. Забимару удивляется, как он привязался к нему, а ведь по началу – не переносил.
– Жаль.
– Жаль…
Они оба не жалеют: слишком красивы закаты здесь, в царстве белого камня, удерживающего их, слишком уютны вечера, что проводят они вместе.
Какая разница, что говорят о хозяевах, когда им уютно находится рядом? Если на земле про них слагают легенды, то почему на небе должны молчать про носителей?
– Красиво.
– Красиво… – Соглашается Забимару, лежа с закрытыми глазами на теплом деревянном помосте, рядом с тем, с кем его ничего не связывает кроме слухов и людской молвы.
1250 с.
Вот так Миродержец с судьбою большою
Лечил свою душу чужою душою,
И крепла опять сердцевина больная –
Не зная, не зная, не зная, не зная…
© «Ересь Свастики», О. Ладыженский.
Лечил свою душу чужою душою,
И крепла опять сердцевина больная –
Не зная, не зная, не зная, не зная…
© «Ересь Свастики», О. Ладыженский.
Длинная тень загородила бледный свет.
Шинигами? Да, привык уже к этому слову. Конечно, столько лет в не родной среде – как-то и не к такому можно привыкнуть. Другой вопрос, почему он не таится и не нападает… Он мне – не враг? Интересно. Увеличить силу? Волнительно. Поставить на место шинигами? Ха, а кто же среди здешних жителей не хочет! Айзен-сама, значит, Владыка, Новый Бог Нового мира... Не уверен, что мне это интересно. Почему? Нет, я не расскажу тебе об этом. Я не скажу, что я гораздо старше тебя, я не скажу, что я отличаюсь от обитателей твоего «старого мира». Я вынужден буду отказаться… нет, постой! Что за тень за правым твоим плечом? Вот оно что…
– Дай мне немного времени на раздумья, пожалуйста. Когда вернешься – я дам свой ответ. – А улыбка у него неприятная: добрая, словно медом намазана… родная почти – разве что язвительности не хватает.
– Здравствуй, Мудрый! Вижу, ты нашел то, что искал. – Оскалится на него что ли?
– Здравствуй. Ты хотел со мной говорить?
– Хотел удостовериться, что все так, как ты обещал. – Все ясно, значит, нашел благодатную почву…
– Да. Что скажешь теперь, присоединишься ли?
– Мудрый, я знаю, что все изменилось. Но подсознательно, я не смогу вычеркнуть тот факт, что моим предназначением было убить твоего хозяина. Тебя это не смущает?
– Нет. Я рад, что ты все еще помнишь об этом… И у меня теперь новое имя – советую и тебе не произносить больше своего прежнего и не показывать, что ты видишь меня.
– Да, тебе бы стоило зваться не Мудрым, а Хитрым…
***
Огромный волк, чья шерсть отливала серебром в свете нарастающего молодого месяца, лежал под деревом. Мохнатая голова его покоилась на огромных мощных передних лапах, задние были подтянуты под себя, хвост – прижат к левому боку. Глаза закрыты. И только навостренные уши выдавали легкую заинтересованность в окружающем мире, но даже они почти не двигались, а словно вибрировали – так, как если бы он пытался отогнать докучливую муху, но у него не было на это то ли сил, то ли особого желания.
Дерево, под которым он лежал – высокое, с непомерным обхватом ствола, с раскидистыми ветвями, такими, что сразу был виден возраст этого могучего исполина. Единственное, что смущало, так это отсутствие листвы, кроме пары уже сухих листков, где-то на самой вершине бывшей кроны.
Огромный, уже седой волк спал под могучим, но уже мертвым деревом в царстве пустоты – в радиусе нескольких километров вокруг протянулась бескрайняя голая пустыня. И было совершенно непонятно: снег ли лежит вокруг, серебрясь в свете бледного светила, или это сверкают песчинки, что остались на месте гор, которые, возможно, здесь когда-то были.
В любом случае, волк не думал о красоте того места, частью которого он сейчас был. Он просто спал чутким, но спокойным сном существа, много повидавшего на своем веку. Он был сыт и расслаблен. Пока – сыт… Где-то высоко над его головой что-то зашуршало и если бы не опыт, он мог бы решить, что это лишь сухие листья трутся друг о друга, стеная о приближающемся конце своего жизненного пути. Но животный инстинкт подсказывал: нет, не их стенания слышит прирожденный одиночка и убийца.
Волк повел ушами, но в остальном, не сменив позы, остался лежать, ожидая появления неизвестного гостя. Страха не было – на километры вокруг не осталось равного ему по силе. Кроме того, он никогда бы не смог спутать звук этих крыльев со звуком любых других. А от обладателя этих ждать неприятностей уж точно не приходилось.
«По крайней мере, здесь и сейчас» – успел подумать волк, прежде чем ворон, черный как сама пустота, опустился на одну из нижних веток, встряхнулся и сложил крылья, деловито глядя сверху вниз.
– Все-таки, ты жив! – констатировала птица, наклонив голову и разглядывая спящего. – Вот уж не думал…
Похоже, ворон ожидал ответа, но седой убийца продолжал хранить молчание.
– Хорошо! – Наконец невпопад заговорил гость, словно подводя итог невысказанной мысли. – Но ты мог бы поприветствовать меня. Я понимаю, что косвенно мы – по разные стороны. Но это – было до того… – ворон, казалось, запнулся, не находя слов, способных передать суть того, что случилось. – …до того, как нас изгнали! – слова дались ему нелегко, но видимо, плотина, удерживающая все накопившиеся за прошедшее время эмоции, была разрушена, и он продолжал.
– Ну, скажи, неужели ты не рад видеть своего собрата? – Волк приоткрыл глаза и из-под прищуренных век посмотрел на ворона. Тот счел это за одобрение и, нервно расправив, а потом сложив обратно крылья, продолжил: – Я слышал, как они убили хозяина. И... я потерял брата. – Это было странно, но ворон словно пытался разжалобить собеседника – видимо, тут-то он и совершил ошибку.
Волк спокойно поднялся и уселся за задние лапы.
– Ты – слышал, а я – видел … – произнес он, и в его рыке прорывались нотки угрозы, ненависти и призрения. Только теперь ворон увидел – в груди ночного охотника зияла дыра.
– Пока ты – слушал, я смотрел, как того, кто породил меня, терзали те, кто раньше поклонялись. А потом, когда они закончили с ним, то перешли на меня: с меня рвали цепи… – Ворон застыл каменным изваянием в ветвях, внимая каждому вкрадчивому рычащему слову. – Ты понимаешь, те, знавшие, к чему это приведет, рвали железо, сковывающее меня, словно трухлявые полотна, утверждая, что ничего не случится. А еще, они говорили, что конца света не будет… – Волк не смотрел на того, кому вел повествование, но ворон видел, как седая шерсть встает дыбом на спине, видел, как обнажаются острые клыки.
Волк на какое-то время остановился, переводя дыхание, после чего, уже более спокойным голосом продолжил.
– О, Мудрый, знаешь ли ты, что я чувствовал, когда с меня срывали оковы, для которых я был рожден? Представляешь ли, чем оказалась та свобода, которую мне обещал мой родитель? Я носился по миру, не в силах выполнить то, что было мне начертано судьбой. Преследователи гнали меня, словно свора собак Дикой Охоты… в которой я, конечно, не участвовал, но, слыша стук копыт по морозному небосводу, всегда представлял. Я никогда не думал, Мудрый, что в Дикой Охоте будут принимать участи другие боги, а я – окажусь добычей. – Тот, кому было предначертано пожрать солнце, смотрел с грустью на совсем другое светило и думал о том, имеет ли смысл, уподобившись своим серым земным собратьям повыть немного на тонкий серп над головой.
– И только через некоторое время, мечась от одних к другим, я нашел это место, где смог доказать свое превосходство когтями и клыками, умом и сноровкой. И вечный голод… Это больно, вестник, веришь? Для того чтобы заглушить эту боль мне постоянно приходилось пожирать сильнейших. – В его глазах загорелся охотничий азарт. – Сейчас я сыт на твое счастье, но учти, ты для меня – желанная добыча. Поэтому, не искушай судьбу и не гневи меня, Хугин…
-Хорошо, Фенрир, я понял тебя, – бывший вестник Одина смотрел, как противник его повелителя опять ложится, умостив голову на массивные передние лапы. – Только вот что, у меня есть идея. Поэтому, скажи: если я пойду за новыми богами, ты пойдешь со мной? Скажи, готов ли ты будешь вершить новый Рагнарек?
– Возможно, – уклончиво ответил тот. – Но когда найдешь тех, кого ищешь, не забудь заглянуть сюда. Я умею ждать – и я буду.
Ворон не ответил, лишь махнув крылом в ответ, сорвался с ветки и удалился.
Фенрир еще некоторой время пролежал, раздумывая над этой встречей. Потом поднялся, еще раз взглянул на месяц и протяжно завыл.
...После прихода христианской религии в скандинавские страны прошло около двух сотен лет .
Ровно столько же времени прошло, прежде чем Хугин вернулся с новым именем – Кьёка Согецу, а самого Фенрира нарек Старком, Примеро Эспада.