[45-street]

Автор: Oui, mon colonel!
Дисклеймер: ДжоДжо принадлежит Араки Хирохико

Название: Закат
Персонажи: Дио, Джонатан
Рейтинг: G
Жанр: drama

311 с.

Дио просыпается резко, словно выброшенный из теплых обьятий дремы. Красно-оранжевый закат слепит глаза и щедро сыпет песка под веки. Уголки глаз саднит. В теле неприятная тяжесть – он заснул на кушетке в зале, и никто из слуг не посмел его тревожить.
– Дио... – тяжело выдыхает Джонатан, сгибаясь пополам и прижимая ладонь к боку. Он глупо ловит ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба. Грудь вздымается и опадает. Джонатан поднимает голову, и его лицо словно испачкано красным.
Дио смутно припоминает, что отец, когда напивался, краснел точно так же. И одышкой тоже страдал.
Очень хочется ударить – зло и грязно – пока Джонатан не успел прийти в себя.
– Что? – спрашивает Дио и встает, грубо толкая плечом. Тут же делает наигранно виноватый вид: на месте Джонатана любой бы давно понял, что искренности в Дио нет и быть не может.
– Хотел сказать... – улыбается Джонатан, выпрямляясь. – Знаешь, спать на закате - плохо.
– Это какая-то примета? – Дио поправляет жилет и рубашку, встряхивает головой, прогоняя слабость. Он чувствует себя разбитым, но это лишь полбеды, главная проблема – идиотское добросердечие Джостаров, которое вгоняет его в бешенство.
– Нет, – объясняет Джонатан. – Дело не в приметах. Просто если спать на закате, будет болеть голова.
Дио хмыкает и отворачивается.
Джонатан частит:
– Я слышал! Так говорят...
– Меньше слушай простолюдинов, – Дио оборачивается, чтобы еще раз усмехнуться с презрением.
В следующую секунду закат сквозь высокие окна террасы набрасывать на него атласное одеяло, сотканное из пламени.
Гореть больно. Очень больно.
Когда становится невозможно терпеть, Дио просыпается, резко открывая глаза и хватая ртом воздух, чувствуя, как тяжело вздымается грудь. Кажется, что внутри него бушует и дерет горло вековое пламя. В ушах закладывает.
Дио сдвигает крышку гроба, не боясь попасть под прямые солнечные лучи, и садиться. Трет слезящиеся глаза и виски, взрывающиеся тупой болью. Собственное тяжелое дыхание слышится чужим.
Дио кладет ладонь на грудь, комкает ткань и цедит сквозь зубы:
– Твоя взяла, ДжоДжо. Я не сплю... не сплю на закате! Как ты и хотел!

Название: Обон
Персонажи: Рохан Кишибе, Коичи Хиросе
Рейтинг: G
Жанр: drama

624 c.

– Мистер Рохан! Мистер Рохан! – Коичи наклоняется над самым рабочим столом. – Мистер Рохан, вы опять меня не слушаете?
– Да, конечно, Коичи, конечно... – бормочет Рохан. – Не мог бы ты отойти? Свет загораживаешь...
На самом деле, это неправда. Рохан уже десять минут смотрит на раскадровку перед собой и не видит её. Мысли заняты совсем другим.
– Мистер Рохан, – скучающим голосом повторяет Коичи. – Я говорил о сегодняшнем вечере. Вы же не забыли?
– Я не могу забыть о том, что должен отправить главу редактору, – раздраженно говорит Рохан. – А ты мне мешаешь её закончить.
– Эта глава у вас была готова неделю назад, – замечает Коичи. – Я спрашиваю о другом.
– Что ещё? – сдается Рохан и круто разворачивается на стуле. – Что ты хочешь от меня теперь?
Коичи улыбается. Он из тех людей, кто может позволить себе немного надоесть Рохану Кишибе, даже если у того плохое настроение.
– Обон, – вкрадчиво говорит Коичи. – Сегодня будет фестиваль. Вы должны пойти.
– Я никому ничего не должен! – Рохан поджимает губы. Коичи для него – словно домашнее животное, которое иногда доставляет удовольствие, но чаще – только лишние хлопоты. Рохан сегодня в особенно дурном настроении. И хотя прямой вины Коичи в этом нет, Рохан всё равно предпочел бы выдворить его поскорее из дома.
– Вы знаете, что это не так, – Коичи тоже раздражается. Когда Коичи раздражается, Рохан чувствует себя неуютно. Этому нет объяснения даже у Рохана. И дело даже не в том, что Коичи – его фанат. У такого мангаки как Рохан Кишибе достаточно фанатов по всему миру. Даже Джозеф Джостар в свои восемьдесят читает мангу Рохана.
– Что? – пытаясь изобразить непонимание, спрашивает Рохан.
– Обон, – повторяет Коичи с нажимом. – Не разочаруйте Реми. Пожалуйста.
– Ей уже не важно, – пытается оправдаться Рохан ему в спину и осекается. Наверное, в это всё дело: Коичи настолько же искренен в своих чувствах, насколько Рохан скрытен.

Вечером он старается затеряться в толпе. Рохан не любит скопления людей, поэтому раздражается ещё больше, чем обычно. Раздражение – его способ отгородиться от мира.
Вокруг развешаны бумажные фонарики. Люди в юката спешат к храму. Кажется, там сегодня какое-то представление: девушка танцует, в её руках – жезл с колокольчиками, которые мерно позвякивают, когда она вскидывает руку. Небо очень высокое, словно оббитое фиолетовым бархатом, с яркими бриллиантами звезд.
Рохан выскальзывает из толпы и обходит храм по дуге, спеша туда, откуда люди к ночи совсем пропадают. Он не хочет признаваться даже себе, что Обон для него тоже что-то значит. Раньше – ещё год назад – было иначе.
Приходит в голову, что день – выходной, и никто не примет факс с черновиком новой главы в офисе издательства, потому что там пусто. Коичи помнил об этом, но не упрекнул Рохана во вранье. Это тоже раздражает – когда видят насквозь и даже пытаются покровительствовать.
Слышна молитва – началась служба в храме.
Рохан идет между рядами белых столбиков, пытаясь не потерять в мерцающем полумраке нужный. Здесь тоже развешены фонарики – такие же, как на улицах, только поменьше. Их свет отражается от белого камня, игра теней завораживает. Рохан наконец находит нужный и останавливается перед ним.
– Я вижу, у тебя уже были гости, – говорит он и рассеянно оглядывается на храм.
Над храмом играет зарево. Рохан смотрит и воображает, что это вовсе не зарево, а бесплотные призраки, которых тревожат каждый год глупые родственники.
– Мне не стоило приходить, – разводит он руками. – Мне нечего делать тут. Я совсем не скучаю, правда, – просто нет времени. Не думаю, что должен извиняться...
Рохан начинает злиться: можно подумать, он сумасшедший – стоит тут и разговаривает сам с собой.
– Я даже не помню тебя! – бросает он и надменно смотрит на свежие колокольчики, кем-то заботливо принесенные, потом опускается на одно колено, кладет лист бумаги на надгробную плиту и идет прочь.
Через несколько шагов ему что-то попадает в глаз – он останавливается и начинает его тереть.
Ветер треплет лист бумаги, где по красной реке, опасно раскачиваясь, плывет венок из черных лилий с еле теплющимся огоньком свечи в центре.
Пятнадцатилетняя девочка у надгробья беззвучно смеется, утирая слезы.

Название: Кофе
Персонажи: Фуго, Наранция
Рейтинг: G
Жанр: drama

764 с.

Фуго просыпается от солнечного луча, облизывающего его плечо, словно молодая требовательная любовница, выпрашивающая ласку и внимание.
Где-то рядом гремят посудой. Он различает по звуку: жестяное звяканье турки, скрип ручной мельницы, две чашки, отзывающиеся мелодичным перезвоном при соприкосновении. Шум воды, хлопки дверцей холодильника. Ветер шуршит виноградными листьями, и в их густой листве призывно воркуют голуби, пока не успевшие одуреть от жары.
Ещё совсем рано, но Наранция – чертов жаворонок. Мир благоволит ему и тем сумасшедшим, которым не спится.
Фуго зарывается лицом в подушку: утренняя нега не отпускает, ему хотелось бы урвать ещё кусочек – самую малость – этого чувства, когда можно балансировать на грани сна и яви, и когда пробуждение совсем не торопится, крадется, аккуратно ступая, стараясь, чтобы старые доски на полу или дверные петли ни дай бог не заскрипели, не выдали, стали вольными или невольными соучастниками.
– Ты всё равно уже разбудил меня, – притворно бурчит Фуго, натягивая на нос одеяло и пряча под ним улыбку. – Ты невозможен. От тебя на кухне столько шума.
От Наранции пахнет кофе – свежемолотым, терпким, дразнящим. Заполняющим легкие под завязку. Утренним.
Этот запах Фуго готов назвать запахом уюта, но звучит слишком высокопарно. Не то, чтобы он не любил высокопарности. Не то, чтобы ему не свойственно вешать ярлыки. Просто какая разница, как это называть. Когда мир кажется созданным только для тебя, и упрямые жаворонки, варящие кофе по утрам – обязательное и бесплатное к нему дополнение, слова становятся лишними.
Наранция опускается на пол рядом с кроватью и тянет одеяло, стаскивая его с Фуго.
– Вечно ты и слова доброго не скажешь, – говорит Наранция и дергает челку. – Убью. Когда-нибудь...
– После кофе, – предупреждает Фуго и тянет одеяло обратно, пытаясь попутно хлопнуть Наранцию по руке.
– Конечно, – хихикает Наранция. – Ты и кофе – созданы друг для друга. Кстати, я люблю сладкое.
– Дурацкая шутка, – говорит Фуго. – Кстати, почему ты здесь, а кофе – там? Что, если он убежит?
– Не дождешься!
Это правда.
Кофе у Наранции никогда не сбегает – он успевает разбудить, разозлить и заставить Фуго подняться с постели раньше. Он вообще отлично варит кофе. Это пока единственное доказательство его обучаемости. В остальном, впрочем, Наранция тоже неплохо, но делает всё назло Фуго. В отместку Фуго на него ворчит. Похоже на игру или что-то вроде.
Можно сказать, из Наранции выйти толк.
Кровать скрипит от того, что на неё облокачиваются.
Фуго чувствует на лице чужое дыхание – едва различимое. Похоже на происки сквозняка.
– Вставай, – просит Наранция неожиданно тихо. Наверное, если открыть глаза, они окажутся нос к носу. – У меня не получится больше тебя будить.
– Почему?
Запах кофе становится сильнее, рот наполняется слюной, и Фуго думает, что действительно пора подниматься. Но ему чего-то не хватает. Какой-то мелочи.
Наранция молчит.
Фуго слышит грохот падающей турки – судя по звону, она оказывается на кафельном полу и несколько раз подпрыгивает. Звук заглушается отборной мужской бранью.
Становится ясно, что кофе безвозвратно потерян, и его остатки догорают на залитой плите.
Фуго сквозь дрему думает, что это странно: Наранция так не ругается и уж точно никогда не позволяет кофе сбежать. Он всегда варит его так, как нравится Фуго. Это единственное, что готов признать сам Фуго. Это их маленький шажок навстречу друг другу, попытка найти взаимопонимание и, возможно, стать в чем-то ближе. В конце концов, простая человеческая благодарность.
Он поднимается на локтях, смотрит в окно и только тогда начинает соображать. Откидываясь обратно на подушку, трет глаза: солнце слепит. Одеяло, ещё минуту назад казавшееся таким уютным, начинает вызывать раздражение, а солнечный луч неприятно печет.
Переборов себя, Фуго поднимается, приводит одежду и волосы в порядок и выходит из маленькой съёмной квартирки в мансарде старого дома за два квартала от Колизея. По дороге он покупает кофе в картонном стакане, но не чувствует его вкус.
В старых стенах арены царит прохлада. Фуго быстро идет среди колон. Он не похож на туриста, гуляющего по галереям, – у него есть дело. Ничего особенного, просто личное.
Шаги гулко звучат, и это почему-то злит, сильнее подгоняет, заставляя почти бежать.
А потом Фуго находит его – пышный куст. Кубло вьюнка, плюща и винограда с крупными разноцветными цветами и пушистыми соцветиями. Несмотря на темное место, растения выглядят превосходно и тянутся вверх, цепляются за потрескавшуюся стену и окутывая острые металлические пики на её вершине облаком зелени.
– Двадцать один – это семь на три, – рассеянно говорит Фуго. – Три – это чуть меньше, чем количество лет, что ты здесь. Не знаю, что из меня вышло хуже – друг или учитель.
Потом он долго молчит. Ветер играет в листве. От горячего воздуха цветы пахнут сильнее.
– Всё-таки отвратительный кофе, – у тебя и то лучше получался, – говорит Фуго, разглядывая стакан в руках. – С днем рождения, Наранция. Прости, мне не стоило вытаскивать тебя из того дерьма и приводить к Буччиарати. Жаль, что ты больше не можешь меня будить...
На выходе из Колизея Фуго начинает казаться, что кофе стал немного лучше.