Но пафост есть страдание человека, ведомого сильной страстью, а среди нас нет тех кто хохочет над страданием и презирает страсть.©
Название: Кое-что о милостях и милосердии
Автор: Ирч (Oui, mon colonel!)
Бета: —
Рейтинг: PG-13 – за разговоры
Жанр: romance, humor (бытовая драма с элементами самоиронии)
Дисклеймер: моя только шизофрения
Персонажи: Кенрен, Канзеон Босацу
Саммари: I-47. Saiyuki Gaiden. Босацу-сама | генерал Кенрен. "Успешное выполнение боевых задач обеспечивается только моей исключительной одаренностью!"
620 с.
Сложно представить, но когда-то генерал Кенрен был молодым.
Нет, не выглядел таковым, а действительно являлся образцовым салагой, попавшим в армию и, в силу непреодолимых обстоятельств, снискавшим себе немалую славу. Говоря о славе, нет необходимости упоминать, что это не преувеличение: уж в среде рядовых его за глаза знала каждая дворняга, а что касается вышестоящих инстанций, то тут разве что руками развести – и захочешь, а не забудешь.
Мало того, что молодым – но и генералом Кенрен тогда не был. Впрочем, руководство быстро посчитало, что надо отправлять такого многообещающего молодого человека на повышение – благо, есть за что: и на вылазках хорош, и с рядовыми ладит. А то, что высший офицерский состав ни во что не ставит, так это дело вроде бы поправимое: метод «кнута и пряника» – тут в карцер посадить, там пожурить – обычно на всех благотворно влияет. Ну, а если же не повлияет, то и в карцере забыть ненароком можно – это, конечно, если уж ёкаи до него первыми не доберутся.
Между тем каждое боевое задание Кенрен выполнял с блеском и треском – то есть, выполнял все так ладно да правильно, что придворным бюрократам и им сочувствующим только и оставалось что зубами скрипеть да руки заламывать, а маршалам да главнокомандующим – сквозь пальцы смотреть. К отменному бойцу придираться грешно, но и оставлять – опасно.
А потом кто-то возьми да и ляпни в присутствии Милостивой и Милосердной его имя. Один раз ляпни, два раза ляпни, а на третий раз Босацу-сама заулыбалась и велела звать его прямиком к себе – поближе к вечеру. А чтоб злые языки сплетен не разводили – в кабинет, а не в личные покои – не чаи распивать, а серьезные разговоры разговаривать.
Генерал, совсем недавно получивший повышение и всё ещё находившийся по этому поводу в приподнятом настроении, явился как штык – разве что опоздал на час-другой и на встречный вопрос тут же отрапортовал, что был занят приобщением к прекрасному – то есть, любовался на цветущую сакуру и вел философские беседы с походной фляжкой. Что было во фляжке, Милостивая и Милосердная уточнять не стала – пахло от генерала точно не чаем, да и не впервой ей работать с военными.
Тут надо отметить, что Босацу-сама отличалась проницательность со времен, о которых стоило бы умолчать, потому что не пристало упоминать подробности, которые могут навести на мысль об истинном возрасте женщины – пусть она и носит гордый титул Железной Бодхисаттвы. В любом случае, надо отдать ей должное и признать, что под маской хамоватого и удачливого вояки, как бы между прочим отдавившего по несколько раз любимейшие и ценнейшие мозоли Небес, увидела она совсем другое. Увидела – и промолчала.
Только поинтересовалась в особо красноречивых выражениях, подкрепленных многозначительными взглядами, как же это генералу удается возвращаться победителем со всех заданий.
– Успешное выполнение боевых задач обеспечивается только моей исключительной одаренностью! – ответил Кенрен и довольно ощерился, ожидая реакции, которая последовала незамедлительно. Конзеон поднялась с кресла, в котором принимала посетителя и, покачивая бедрами, неспешно подошла к генералу, разглядывая его с возрастающим интересом, а потом потянулась и, как бы невзначай, убрала несколько прядей с лица, как-то особенно улыбаясь при этом. Кенрен, хоть и был не дурак и знал, кем является Милостивая и Милосердная и чем ему это грозит, а повелся ровно настолько, чтобы усмехнуться в ответ. На что получил совершенно неожиданное предупреждение вкрадчивым шепотом.
– Генерал Кенрен, наживете вы себе большие неприятности: не по чину вам говорить такие умные слова да в таких длинных выражениях.
Не сказать, чтобы Кенрен испугался или принял к сведению угрозу, но было в этих слов что-то такое, чего он не смог проигнорировать. И если первая встреча с Богиней то ли чудесным образом, то ли просто от количества выпитого перед этим саке, из головы вылетела напрочь, то слова её надолго оставили след в его сознании.
Надолго – но не навсегда. Ровно до памятного перевода в Западную.
Персонажи: Конзен, Канзеон Босацу
Предупреждение: плагиат, если кто заметит
430 с.
– Дорогой, где ты был? – Босацу-сама появляется в дверях кабинета всегда в разные часы, но неизменно не вовремя.
– Бегал, – бросает Конзен и пытается сфокусировать взгляд на чем-нибудь одном, решить, что же лучше поможет от похмелья и вспомнить, как же он добрался вчера до дома.
– Бегал? – переспрашивает тетушка.
Конзен убежден, что неким чудесным образом она знает гораздо лучше, чем занимался всю ночь её племянник, нежели он сам об этом помнит.
– Бегал, – с вызовом повторяет он. – По кварталу Красных Фонарей. А что, есть проблема?
– Нет, что ты! – Милосердная с неподдельным интересом наблюдает за тем, как он трясущимися руками заваривает чай. – Ну, и как всё прошло?
– Прошло? – Конзен, всё-таки расплескав большую часть содержимого чайника на стол, бессильно оставляет попытки довести до конца начатое. – Так, как и должно было. Наверное. А почему, собственно, тебя, старая ты карга, это волнует?
– Я беспокоюсь о своем племяннике. Или нельзя? – вопросом на вопрос отвечает Босацу-сама. – И, кстати, с чего это вдруг?..
– С того… – бурчит Конзен, сбрасывая стопку просроченных документов со стола. – Должен же я… с кем-то спать.
Милостивая и Милосердная смеется долго и со вкусом, заливается серебряными колокольчиками, но Конзен чувствует фальшь и внимательно на неё смотрит, дожидаясь, когда приступ веселья закончится.
– Дорогой, – сквозь смех спрашивает она. – Неужели тебе не с кем?
– Ну, если не считать… – Конзен отворачивается и начинает вспоминать всех, кого ему навешивают сплетники. – Если не считать Темпо, которого книги интересуют больше живых людей; если не считать Кенрена, который в армию влюблен чуть больше, чем позволяют правила приличия; если не считать Годжуна, с которым я не знаком; если не считать… да хотя бы одного старого извращенца, который называет меня племянником и говорит о себе в женском роде!
Конзен разводит руками.
– А ты никого не забыл? – улыбается Канзеон Босацу, Милостивая и Милосердная.
– Ах, да! Ещё, конечно, та самая обезьяна, заботу о которой ты на меня взвалила… В сущности, какая разница, что я не питаю интереса к детям?..
Оба смотрят друг на друга: Конзен – хмуро и устало, Канзеон – с легкой грустью и почти нежностью, прячущимися за демонстративной насмешкой.
– Проваливай… – говорит наконец секретарь Милостивой и Милосердной. – У меня много работы и ещё меньше времени, чем раньше.
Босацу-сама пожимает плечами и медленно выходит из кабинета, притворив за собой дверь.
– Ах, Конзен… – вздыхает Бодхисаттва, качая головой. – Ну, когда же до тебя дойдет, что умирают не от недостатка секса, а от недостатка любви?
– Сама ты – старый извращенец, – слышится из-за двери.
Автор: Ирч (Oui, mon colonel!)
Бета: —
Рейтинг: PG-13 – за разговоры
Жанр: romance, humor (бытовая драма с элементами самоиронии)
Дисклеймер: моя только шизофрения
Персонажи: Кенрен, Канзеон Босацу
Саммари: I-47. Saiyuki Gaiden. Босацу-сама | генерал Кенрен. "Успешное выполнение боевых задач обеспечивается только моей исключительной одаренностью!"
620 с.
Сложно представить, но когда-то генерал Кенрен был молодым.
Нет, не выглядел таковым, а действительно являлся образцовым салагой, попавшим в армию и, в силу непреодолимых обстоятельств, снискавшим себе немалую славу. Говоря о славе, нет необходимости упоминать, что это не преувеличение: уж в среде рядовых его за глаза знала каждая дворняга, а что касается вышестоящих инстанций, то тут разве что руками развести – и захочешь, а не забудешь.
Мало того, что молодым – но и генералом Кенрен тогда не был. Впрочем, руководство быстро посчитало, что надо отправлять такого многообещающего молодого человека на повышение – благо, есть за что: и на вылазках хорош, и с рядовыми ладит. А то, что высший офицерский состав ни во что не ставит, так это дело вроде бы поправимое: метод «кнута и пряника» – тут в карцер посадить, там пожурить – обычно на всех благотворно влияет. Ну, а если же не повлияет, то и в карцере забыть ненароком можно – это, конечно, если уж ёкаи до него первыми не доберутся.
Между тем каждое боевое задание Кенрен выполнял с блеском и треском – то есть, выполнял все так ладно да правильно, что придворным бюрократам и им сочувствующим только и оставалось что зубами скрипеть да руки заламывать, а маршалам да главнокомандующим – сквозь пальцы смотреть. К отменному бойцу придираться грешно, но и оставлять – опасно.
А потом кто-то возьми да и ляпни в присутствии Милостивой и Милосердной его имя. Один раз ляпни, два раза ляпни, а на третий раз Босацу-сама заулыбалась и велела звать его прямиком к себе – поближе к вечеру. А чтоб злые языки сплетен не разводили – в кабинет, а не в личные покои – не чаи распивать, а серьезные разговоры разговаривать.
Генерал, совсем недавно получивший повышение и всё ещё находившийся по этому поводу в приподнятом настроении, явился как штык – разве что опоздал на час-другой и на встречный вопрос тут же отрапортовал, что был занят приобщением к прекрасному – то есть, любовался на цветущую сакуру и вел философские беседы с походной фляжкой. Что было во фляжке, Милостивая и Милосердная уточнять не стала – пахло от генерала точно не чаем, да и не впервой ей работать с военными.
Тут надо отметить, что Босацу-сама отличалась проницательность со времен, о которых стоило бы умолчать, потому что не пристало упоминать подробности, которые могут навести на мысль об истинном возрасте женщины – пусть она и носит гордый титул Железной Бодхисаттвы. В любом случае, надо отдать ей должное и признать, что под маской хамоватого и удачливого вояки, как бы между прочим отдавившего по несколько раз любимейшие и ценнейшие мозоли Небес, увидела она совсем другое. Увидела – и промолчала.
Только поинтересовалась в особо красноречивых выражениях, подкрепленных многозначительными взглядами, как же это генералу удается возвращаться победителем со всех заданий.
– Успешное выполнение боевых задач обеспечивается только моей исключительной одаренностью! – ответил Кенрен и довольно ощерился, ожидая реакции, которая последовала незамедлительно. Конзеон поднялась с кресла, в котором принимала посетителя и, покачивая бедрами, неспешно подошла к генералу, разглядывая его с возрастающим интересом, а потом потянулась и, как бы невзначай, убрала несколько прядей с лица, как-то особенно улыбаясь при этом. Кенрен, хоть и был не дурак и знал, кем является Милостивая и Милосердная и чем ему это грозит, а повелся ровно настолько, чтобы усмехнуться в ответ. На что получил совершенно неожиданное предупреждение вкрадчивым шепотом.
– Генерал Кенрен, наживете вы себе большие неприятности: не по чину вам говорить такие умные слова да в таких длинных выражениях.
Не сказать, чтобы Кенрен испугался или принял к сведению угрозу, но было в этих слов что-то такое, чего он не смог проигнорировать. И если первая встреча с Богиней то ли чудесным образом, то ли просто от количества выпитого перед этим саке, из головы вылетела напрочь, то слова её надолго оставили след в его сознании.
Надолго – но не навсегда. Ровно до памятного перевода в Западную.
Персонажи: Конзен, Канзеон Босацу
Предупреждение: плагиат, если кто заметит
430 с.
– Дорогой, где ты был? – Босацу-сама появляется в дверях кабинета всегда в разные часы, но неизменно не вовремя.
– Бегал, – бросает Конзен и пытается сфокусировать взгляд на чем-нибудь одном, решить, что же лучше поможет от похмелья и вспомнить, как же он добрался вчера до дома.
– Бегал? – переспрашивает тетушка.
Конзен убежден, что неким чудесным образом она знает гораздо лучше, чем занимался всю ночь её племянник, нежели он сам об этом помнит.
– Бегал, – с вызовом повторяет он. – По кварталу Красных Фонарей. А что, есть проблема?
– Нет, что ты! – Милосердная с неподдельным интересом наблюдает за тем, как он трясущимися руками заваривает чай. – Ну, и как всё прошло?
– Прошло? – Конзен, всё-таки расплескав большую часть содержимого чайника на стол, бессильно оставляет попытки довести до конца начатое. – Так, как и должно было. Наверное. А почему, собственно, тебя, старая ты карга, это волнует?
– Я беспокоюсь о своем племяннике. Или нельзя? – вопросом на вопрос отвечает Босацу-сама. – И, кстати, с чего это вдруг?..
– С того… – бурчит Конзен, сбрасывая стопку просроченных документов со стола. – Должен же я… с кем-то спать.
Милостивая и Милосердная смеется долго и со вкусом, заливается серебряными колокольчиками, но Конзен чувствует фальшь и внимательно на неё смотрит, дожидаясь, когда приступ веселья закончится.
– Дорогой, – сквозь смех спрашивает она. – Неужели тебе не с кем?
– Ну, если не считать… – Конзен отворачивается и начинает вспоминать всех, кого ему навешивают сплетники. – Если не считать Темпо, которого книги интересуют больше живых людей; если не считать Кенрена, который в армию влюблен чуть больше, чем позволяют правила приличия; если не считать Годжуна, с которым я не знаком; если не считать… да хотя бы одного старого извращенца, который называет меня племянником и говорит о себе в женском роде!
Конзен разводит руками.
– А ты никого не забыл? – улыбается Канзеон Босацу, Милостивая и Милосердная.
– Ах, да! Ещё, конечно, та самая обезьяна, заботу о которой ты на меня взвалила… В сущности, какая разница, что я не питаю интереса к детям?..
Оба смотрят друг на друга: Конзен – хмуро и устало, Канзеон – с легкой грустью и почти нежностью, прячущимися за демонстративной насмешкой.
– Проваливай… – говорит наконец секретарь Милостивой и Милосердной. – У меня много работы и ещё меньше времени, чем раньше.
Босацу-сама пожимает плечами и медленно выходит из кабинета, притворив за собой дверь.
– Ах, Конзен… – вздыхает Бодхисаттва, качая головой. – Ну, когда же до тебя дойдет, что умирают не от недостатка секса, а от недостатка любви?
– Сама ты – старый извращенец, – слышится из-за двери.
@темы: s. gaiden