[Oui, mon colonel!]

Название: О разном - 2
Автор: Oui, mon colonel!
Персонажи: Колонелло/Лал
Рейтинг: G-NC-17
Жанр: военно-полевой романс по возможности
Дисклеймер: Амановское оно всё, кроме русского языка
Примечание: будет апаться; первая часть

О чутком сне и армейском юморе
Примечание: пост-TYL-арк

590 с.

После всех лет, проведенных на службе, Лал Мирч спит очень чутко. Перемена ли ночного ветра, колышущего занавески, сбивающийся ли ритм хора цикад под окном, скрип ли притворенных ставень – не имеет значения, что её вырвет в следующий раз из цепких лап сна в самую, казалось бы, тихую и спокойную ночь. Кто-то говорит, что это – профессионализм; кто-то называет попросту паранойей. Сама Лал не знает точно, что на этот раз заставляет её открыть глаза, когда уже далеко за полночь. Впрочем, ей хватает самообладания, чтобы не подскочить на кровати, словно девице на выданье, и остаться так же спокойно лежать, обнимая себя за плечи.
– Когда ты?.. – начинает она почему-то шепотом, и осекается, глядя на довольного сверх меры Колонелло.
– Только что, – улыбается он, положив подбородок на край кровати и внимательно глядя на наставницу. – Я же сказал, что вернусь, помнишь, эй?
– Помню, – соглашается Лал, не отводя взгляда, словно боясь, что это только привиделось спросонья, и видение вот-вот должно исчезнуть.
– Лал, – задумчиво спрашивает Колонелло, – тебе кто-нибудь говорил, какая ты красивая во сне?
Она несколько раз моргает, чтобы отогнать неожиданную слабость, вставшую комом в горле и песком под веками.
Орел, удобно устроившийся на вешалке в углу, словно на насесте, что-то осуждающе и хищно рокочет и шумно закрывается крыльями, как одеялом, – мол, третий лишний, разберетесь сами, а я отдохну пока.
– Да, был один…
– Правда? – вид у него очень забавный, когда он так вот серьезно смотрит. Выглядит мило, но если вдруг узнает, что у неё появился ухажер, сначала будет долго злиться, а потом… а, правда, что потом? – И кто же этот счастливец, эй?
– Был у меня один ученик, – серьёзно отвечает Лал. – Вечно лез, куда не просят, и говорил много глупостей.
– Ах, ученик, эй! – смеется Колонелло, а потом опять становится серьёзным, хотя в глазах искрится лукавство. – Ты ведь переживала, правда, Лал?
– Да, – она не хочет говорить об этом, тем более – ему, и всё же... – Очень переживала. Думала, что потеряла тебя. На этот раз – совсем.
– Но теперь-то я здесь, эй?
– Да, теперь ты здесь, – Лал вздыхает. – Только вот что прикажешь с тобой делать?
– То, что делают с любимыми мужчинами после долгой разлуки! – улыбается он.
– К… Колонелло, ты дурак! – она всё-таки вскакивает, садится на кровати и заливается краской. – Как ты себе это представляешь?
– Учитель, вы неправы, эй! – ухмыляется он. – И мысли у вас, как бы это сказать… вольные. Я всего лишь имел в виду, что устал, и буду не против, если вы позволите мне немного поспать в ваших теплых объятьях!
Она проводит рукой по волосам и вздыхает: вот подловил же – и ответить нечего.
– Ладно, – наконец соглашается Лал и откидывает одеяло. – Не прогонять же тебя ночью… Но только сегодня! Мадонна, и что за солдата я воспитала!
Дважды повторять не приходится, и Колонелло мигом ныряет под одеяло, беззастенчиво устраиваясь у неё под боком.
– Лал, эй?
– Что ещё?
– Я тут знаешь ещё о чем подумал? – озорные нотки в его голосе подсказывают, что она не захочет этого знать, но он всё равно скажет. – У тебя такая потрясающая грудь. Можно я…
– Сейчас кто-то пойдет спать на коврике в прихожей!
– Ладно-ладно! Я же шучу! Армейский юмор, знаешь ли!
– Знаю. И тоже могу пошутить. Хочешь?
– Никак нет, капитан! – сонно улыбается он и прижимается к наставнице. – Спокойной ночи, Лал.
«Совсем как обычный ребёнок», – думает она и мягко обнимает его так же, как до этого обнимала себя за плечи.
– Спокойной ночи, Колонелло.

---

О темах для размышления
Бета: Шуршунка, Toriya

485 с.

— Жаль, — говорит Емицу, садясь в машину. — Жаль, что мы не можем поехать на каникулы. Правда?
Она удивленно смотрит на него. У них график забит на год вперед. Нет, не так. Они не знают, что произойдет в следующее мгновение, поэтому нет времени на отдых. Проклятье делового человека — всё время отдано работе.
— Я хочу сказать, — продолжает Емицу легкомысленно, — хорошо было бы съездить с моей Наной куда-нибудь вместе. Я так соскучился!
Он редко вспоминает о семье и редко об этом говорит. А жену так и называет — "моя Нана".
— Представляешь, они сейчас в Мафиялэнде! — вздыхает Емицу. — Никаких обязанностей, никаких проблем. Море, желтый песочек, томные вечера с коктейлями... И моя Нана — вся такая легкая, воздушная, в коротеньком платьице и с гирляндой цветов на груди... Чудо, как хороша! Просто завидую Реборну. Ну, немного, ты понимаешь...
— Емицу?
— М?
— Можно спросить?
Упоминания солнечного Мафиялэнда бередят старые раны. Так болят переломы на дождливую погоду в Турине.
— Раз начала, — соглашается Емицу.
Пожалуй, ему известна тема вопроса. Или то, чем она навеяна.
— Как это было у вас?
Вопрос получается с каким-то неясным флёром романтизма. Лал даже сама удивляется этому.
— Ну, как посмотреть. Ты не японка. Потому это довольно сложно объяснить.
— Попробуй.
Емицу смотрит на неё несколько мгновений, словно о чем-то задумавшись.
— Знаешь, это как... — он ищет слова. — Японские женщины — другие. Они не показывают своего эротизма, как это принято в Европе. Лёгкий поворот головы, якобы случайная улыбка, касание... Очарование в движении.
— Нана была такой?
— Да. Именно такой, — Емицу смеется. — Можно сказать, она меня соблазнила... У меня не было выбора. Иногда хорошо, когда за тебя решают.
— Ясно... У нас было совсем не так. Это я сдалась под конец.
— Сдалась?
— Да. На милость победителя.
— Что ты хочешь сказать?
— Я думаю, может, и не любила его никогда, — Лал неожиданно теряется. Разговор выходит слишком личным. Она его таким совсем не планировала. — Привычка всё это. Даже не переживаю сейчас: где он и с кем...
— Но ведь прислушиваешься, когда кто-то говорит о нем?
— Да...
— Знаешь, что жив и здоров? Что у него нет проблем?
— Да.
— Когда кто-то говорит, что он выглядит и держится отлично...
— ...мне как-то спокойнее становится. Думаю, хорошо, что у него всё хорошо.
Емицу кивает и отворачивается к окну, за которым пролетают улицы промышленного Турина. Серость, грязь, заводские офисы. Вечереет. Не на что посмотреть, откровенно говоря.
— Лал, а это не любовь? — тихо спрашивает он.
— Что? — она вздрагивает.
— Да нет, ничего, — отмахивается Емицу. Машина останавливается, водитель оборачивается и получает одобрительный кивок — для него рабочий день закончен.
Они выходят.
Громада офиса с высокими окнами ни капли не похожа на мафиозные особняки, что вечно показывают в сериалах по телевизору. Откуда-то тянется запах подгоревшего ужина.
— Хочу домашнего кофе, — говорит Емицу, глядя на стеклянные двери под бетонным козырьком. — Хочу сидеть за большим обеденным столом, и чтобы было много детей, и чтобы они все кричали, ругались, шутили. И хочу, чтобы за окнами пели цикады. И хочу, чтобы вечером можно было выйти на улицу и выкурить не спеша сигарету на ночь.
— Я подумаю над твоими словами, — отзывается Лал.

---

О чужом счастье
Бета: Фран., Aizawa

417 с.

Базиль замечает это не сразу.
Поначалу кажется, что ничего не изменилось: и одевается, как прежде, строго, и движения такие же резкие. А что улыбаться стала чаще — бывает. Даже хорошо, ей идет улыбка. Ну и что, что страшно с непривычки. Только потом он понимает, что это из разряда тех улыбок, от которых вышибает дух. Потому что не ему адресована. И даже не окружающим.
Если заглянуть ей в глаза — видится: ванная в облаке водяной пыли, и запотевшее стекло, и приоткрытые двери душевой кабины.
Она надевает трусики — ослепительно белые — и бюстгальтер. На шелковой майке совсем немного кружева, белая рубашка безупречно отутюжена.
Влажные волосы падают на лицо, и она убирает их, небрежно проводя по шее.
— Что? — спрашивает Лал. Голос звучит мягче, чем можно ожидать. Гораздо мягче, чем окружающие привыкли слышать.
— Ничего. Мне нравится смотреть, как ты одеваешься. Это запрещено?
Она улыбается, не поднимая глаз.
— Нет. Я думала, наоборот, — отшучивается Лал, застегивая пуговицы. — Обычно мужчины считают, что раздевающаяся женщина гораздо интереснее.
— Не совсем, — он отодвигает дверь кабины и прислоняется к ней виском. — Чтобы женщина разделась, нужна самая малость. Но увидеть, как она одевается... Всё равно что узнать все дыры в обороне противника.
— Дыры? — переспрашивает она и выпрямляется. — Чулок пополз?
Они молчат, глядя друг на друга с усмешкой.
Он протягивает руку и берет её за подбородок. Перегибаясь через бортик, целует — жадно и грубовато, заставляя запрокидывать голову. Гладит кончиками пальцев по шее — сначала вниз, потом назад, — наматывает волосы на кулак.
Вода льётся на пол, капает на рубашку.
Когда он отстраняется, она рефлекторно тянется за ним.
— Бешеный, — дрожащим голосом говорит Лал, облизывает губы и не открывает глаз. — Я опять вся мокрая.
— Как легко тебя намочить! — смеется он и резко дергает её за талию к себе. — Придется переодеваться...
— Какая пошлость, — она послушно шагает к нему под струи горячей воды.
— Иди сюда. Мы сделаем всё быстро, и ты не опоздаешь. Обещаю.
Мокрая рубашка падает на дно душевой кабины.
Лал никогда не опаздывает.
Колонелло подвозит её всегда вовремя. Он не выходит из машины, поэтому Базиль забывает о причинах произошедшей в Лал перемены. Здесь нет ничего от скрытности — у каждого есть свои обязанности, а личная жизнь — только за пределами рабочего времени. Это и есть профессионализм, оттачиваемый годами.
Базиль знает, что не стоит лезть в чужую жизнь, даже если хочется, чтобы она стала твоей. Он очень старается не замечать всех этих нюансов — ещё не просохших волос, новой рубашки и малиновой отметины на шее.
Юбка до колен, приталенный пиджак на две пуговицы, туфли-лодочки на высоком каблуке. Резкость движений, точность формулировок. Ничего не изменилось.
Кому-то этого хватает для счастья, кому-то — для отчаяния.

---

О том, что не проходит

725 c.

…Она долго всматривается.
Это уже, конечно, потом, когда он, встретив её в аэропорту, задорно улыбаясь и рассыпая искорки хорошего настроения вокруг, садится на переднее сидение рядом с водителем.
И хочется сказать, что изменился, а соврать себе не выходит – даже не смотря на эту улыбку и такую резкую перемену в возрасте. Колонелло – он и есть Колонелло. Он, наверное, в душе ребенок – был им, есть и будет. Его проклятье Аркобалено словно и не касалось; так, только внешне задело – вскользь прошлось, как пулей по отражению на воде: был взрослый – стал ребенок, морок, видение, а потом круги разошлись, рябь прошла, и опять – всё тот же молодой мужчина.
У Кьоко чуть подрагивают руки, и румянец со щек не сходит – лучше б не знать, конечно, всей подноготной, а то куда теперь денешься. Тут и смущение, и легкое неудобство перед ним. А он – шутит, смеется ещё, рассказывает что-то. А что – спроси её сейчас – ни за что не ответит. И слушает вроде бы, а мысли – всё туда же.
Колонелло распахивает дверь машины, выпуская её, шутливо кланяется, на японский манер зовет госпожой, провожает в особняк Десятого Вонголы, мимоходом замечает, что все заняты пока, но вечером будет небольшой прием – для своих, как говорится; наклоняясь ближе, доверительно сообщает: он тут тоже в некоторой степени свой, хоть и не входит в семью, но, раз Цуна попросил встретить из Японии такого важного гостя, – значит, доверяет.
В доме тихо, но тепло и уютно по-домашнему. У Цуны и не может быть иначе – здесь всем рады, а друзьям тем более.
Странно это, хоть и стоило бы уже давно привыкнуть. У них у всех последние десять лет всё совсем не так, как должно быть. Совсем не просто.
Кьоко немногословна. Только смущенно улыбается и кивает.
– Ваши апартаменты, госпожа, – Колонелло жестом дворецкого распахивает перед ней двери светлой, богато обставленной, комнаты. – Советую пока отдохнуть и набраться сил перед ужином – у тебя был тяжелый перелет.
– Спасибо, – она вздрагивает от неожиданности, когда он переходит на это личное «ты» и, наконец, поднимает глаза, глядя на него прямо. – Коло…
– Да, госпожа? Вы что-то ещё хотели? – он опять смеется.
– Я… Вы… – она тушуется. Ну, зачем, зачем ей всё это рассказали, объяснили, и зачем в аэропорт за ней приехал именно он?
– Ах, вот оно что, – хмыкает Колонелло. У него в глазах – искры; такие же, как у брата, когда тот выходит на ринг; такие же, как у Ямамото, когда тот берет в руки бейсбольную биту; такие же, как у Гокудеры, когда тот находит решение очередной непонятной задачи; такие же и у Цуны, когда он смотрит на родных и друзей… – Не можешь поверить? Или просто понять? А может, не можешь забыть?
Кьоко краснеет. Она знает, что в двадцать пять лет краснеть от таких вещей не полагается, но всё равно стыдно вспоминать, а не вспоминать, глядя на статного итальянца – не выходит. Глупость, ребячество, – а сидит где-то в подсознании навязчивой идеей.
– Видимо, придется объяснить, – Колонелло делает широкий шаг и оказывается прямо перед ней, легко касается подбородка, намекая на то, что ей нужно смотреть на собеседника, а не на собственные туфли; улыбка не сходит с губ. – Во-первых, меня стоило бы посадить за развращение малолетних, согласна, ей?
Он с беспечным видом загибает пальцы.
– Впрочем, это уже, кажется, оспоримо в суде – знаешь, все эти «за давностью лет»… ну, я не силен в юриспруденции, разве что про трибунал знаю. – Кьоко кивает, но на мгновение отводит глаза, в то время как тон его становится чуть серьезнее. – Во-вторых, скажем так, я не заглядываюсь на девушек своих друзей, понимаешь, эй? Ну, и, в-третьих…
Он чуть выше поднимает её за подбородок, и Кьоко чувствует, как внутри всё сжимается, и хочется прямо посмотреть в немного сумасшедшие голубые глаза, но она всё равно зажмуривается как пугливая неопытная школьница, когда он наклоняется к ней.
– Знаешь, я, наверное, уже целую вечность влюблен в прекрасную женщину – и, увы мне, не устаю быть ей верен, эй… – с нотками сентиментальности в голосе заканчивает он после того, как легко касается губами её лба. – А она, кстати, любит повторять, что я дурак, и чувство юмора у меня отвратительное.
Он разворачивается и, немного чеканя шаг, словно по старой привычке, выходит из комнаты.
– Кстати, Кьоко-чан! – смеется Колонелло, притворяя за собой дверь. – Там было много пены, а я каждый раз честно старался смотреть как можно меньше, потому что верность верностью, но соблазн велик, эй!

@темы: digest, reborn