Название: Про танк, РФ и сорванное свидание
Фандомы: Апокалипсис/Советская фантастика (еси чо, вариант не ФФБшный), РФ
Жанр: Драма
Рейтинг: G

677 с.

В танке было душно и пыльно, и панель управления в ждущем режиме настороженно мерцала зловещим красным. Советская Фантастика поправила задравшуюся штанину шортиков, кокетливо сдула челку с глаз и огляделась. Это оказалось здорово и чуточку страшно.
Апокалипсис как бы невзначай положил руку ей на талию.
– Нравится?
– Ещё бы! – призналась Фантастика и скинула руку. – Высший класс.
– Я знал, что тебе понравится, – кивнул Апокалипсис. Глаза его возбужденно поблескивали – то ли от света в кабине, то ли от близости высоко вздымающейся и тяжело опадающей груди Фантастики. – Смотри, это самые новейшие разработки...
– Вот уж ты мне будешь рассказывать! – хмыкнула та и бесцеремонно уселась в кресло перед панелью: пощелкала выключателями, сыграла что-то затейливое на сенсорном экране и чуть не с головой залезла в проявившуюся голосферу. – Ух ты, на водороде и солнечных батареях?
– Ну да, – Апокалипсис наблюдал за ней с покровительственной улыбкой, склонившись над самым плечом и дыша в ухо.
– Ап, а как оно работает? – сделала большие и честные глаза Фантастика. – Расскажи-расскажи!
– Эээээ... – сказал Апокалипсис. – Эээ... ну, там... всё очень сложно. В общем, не забивай свою хорошенькую головку этой дребеденью!
Фантастика отвернулась, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Ухажер хоть и был чрезвычайно красив и мужественен, но умом не отличался. С другой стороны, на что-то серьёзное Фантастика и не рассчитывала: для неё это было просто приятным времяпровождением – приятным во всех смыслах! И, если уж говорить об этом... Отвлекаться от танка, конечно, было жалко безумно, но разочаровывать Апокалипсиса тоже не хотелось.
– Ап, – позвала Фантастика, откидываясь на спинку и слегка прогибаясь, чтобы грудь в вырезе художественно оборванной рубашки выглядела особенно соблазнительной. – Ты такой классный.
Апокалипсис покровительственно положил ладони ей на плечи и легонько сжал, потом наклонился к самой шее и...
Сверху несколько раз стукнули в люк, а в следующее мгновение в интимный полумрак ворвался свежий ветер, а с ним рыжее недоразумение, лохматое и сияющее белозубой улыбкой.
– Я не помешал? О, да вы тут новые технологии осваиваете? Крутота! – голова, просунувшаяся было в люк, исчезла, но тут же вместо неё появились ноги в мешковатом зимнем камуфляже, ни на йоту не подходящем для летней полосы в период цветения.
Апокалипсис раздраженно, хоть и без резкой неприязни, цыкнул и отшатнулся, когда тяжелый ботинок чуть не съездила ему по лицу. Фантастика удивленно воззрилась на явление.
– Это Реборнофандом, – разочарованно представил Апокалипсис. – Можешь звать его РФ. Но лучше не звать вообще, тогда, возможно, он уйдет и забудет о тебе. Хотя это вряд ли.
– Приятно познакомится! – просиял РФ, переводя взгляд с Апокалипсиса на Фантастику.
– Да ни капельки, – буркнул Апокалипсис.
Фантастика кивнула, привстала в кресле и протянула руку для рукопожатия.
– Ап! – возмутился РФ. – Ты же говорил, что свои танки никому не доверишь! А тут – девчонка!
– Не девчонка, а Фантастика, – всё так же неохотно отозвался Апокалипсис и добавил зачем-то: – Советская.
– Да хоть мусульманская! – отмахнулся РФ, впившись взглядом в панель управления. – А можно мне? Я совсем немного, правда. Ну так, направо, налево, ядерной бомбой там по Бличу жахнуть разок – вдруг у него нормальные эмоции проявятся...
– В процессе ядерной реакции? – уточнила Фантастика.
– Ну, да! – хохотнул РФ. – А чо, не получится?
– Нету тут ядерных бомб, придурок, – вздохнул удрученный Апокалипсис. Кажется, он уже смирился со срывом такого многообещающего свидания и даже не планировал мстить. Пока. – Ладно уж, порули. Только осторожно.
РФ издал победоносный крик и метнулся в кресло перед панелью управления, да так резко, что Фантастика едва успела отскочить.
– Какой подвижный юноша, – заметила она, придвигаясь поближе к Апокалипсису и позволяя обнять себя. – Он всегда такой?
– Угу, – засопел тот. Его раздражение угасало обратно пропорционально времени нахождения его руки на бёдрах Фантастики. – Вообще, у него вечно что-то происходит. Ебанутым нет покоя...
Фантастика хихикнула, прижимаясь.
– Да его даже с ФБ выгнали! – покраснел Апокалипсис.
– Ого!
– Три раза уже.
– И что?
– Ничего. Возвращается... кобель!
Оба посмотрели на РФ, который самозабвенно ковырялся в панели управления и напевал что-то непристойное.
– Пизда танку, – подвел итог Апокалипсис. – Жалко, конечно, но вдруг это его хоть ненадолго займет. Пойдем куда-нибудь? Хочешь, я тебе мороженого куплю?
Когда Фантастика вылезала из люка, то успела расслышать бубнеж рыжего:
– Нужно заехать за Кей-попом, а потом вызвонить из гамака... Куроко? Блич?.. А, какая нахрен разница... Врагу не сдаётся наш гордый "Варяг"... Тьфу, нет, не то... Даре ни мо мисаренай... Ах ты ж, ДА что ли войну объявить?

Название: Про зону отчуждения, еду и скелеты в шкафу
Фандомы: РФ, ПП, Шафт (арт by Мурлыканье, которая не против, и ваапще)
Жанр: Бытовуха
Рейтинг: G

2299 с.

Всё пошло наперекосяк в тот момент, когда Психопасс выяснил, что РФ скучает.
Его закадычный враг Блич и возлюбленный Кей-поп оказались слишком заняты своими делами, а остальные разбежались от греха подальше. Естественно, воплощением греха был сам РФ. По здравому размышлению Психопасс даже предположил, что скука была не следствием одиночества РФ, а его причиной.
Они столкнулись у самого выхода, и Психопасс понял, что придется туго.
РФ расплылся в улыбке, глаза его озорно заблестели и он заговорщически изрек, повиснув у Психопасса на плече:
– Малыш! Давай пошалим?
– Ты неплохо справляешься без меня, – сдержанно заметил Психопасс. Отстранятся или проявлять признаки агрессии он поостерегся: уж больно непостоянный у РФ был характер – то обниматься лезет, то по лицу обещает съездить в отместку за угнанных авторов. Харизма харизмой, а гормоны в крови – ух! – смесь не хуже молодого шампанского. Псих рыжий, и всё тут!
– Ой, ну не уподобляйся ты этим брюзгам... – заныл РФ театрально и положил голову Психопассу на плечо. Жесткие волосы защекотали шею и ухо. Психопасс цыкнул, но смолчал, стоя всё так же непоколебимо и глядя в двери, за которыми скрывалась свобода. Не почуяв сопротивления, РФ ткнул пальцем щёку Психопасса и забубнил, надув губы: – Ну, подумаешь, эрсто по соседним комнатам разбежались, ну, перевернули всё вверх дном... Но они же ненарочно! Маленькие, глупые, игривые...
– На тебя похожи, – вставил Психопасс.
– Естественно! – выпрямился РФ. – Каждый питомец похож на хозяина.
– Ага. Ладно, мне пора...
– Да постой ты! – РФ успел ухватить выскользнувшего из ослабевшей хватки Психопасса за воротник и хитро сощурился, заглядывая в лицо. – А ты куда, такой красивый и целеустремленный, намылился, а, братец?
– Дела, – расплывчато пояснил Психопасс и тут же понял, что ответ стоило хорошенько продумать.
– Я помогу!
– Нет! Мне нужно в магазин.
– Я поведу! – ключи из кармана Психопасса перекочевали в руки неугомонного РФ.
– Ты не сядешь за руль моей машины! К тому же, у меня большой список продуктов.
– Замечательно! Возьмем тележку, и я буду тебя в ней катать!
– Все мои деньги уйдут на оплату учененного тобой погрома.
– Я так давно не был в больших супермаркетах!
– Эй! – неожиданно просиял Психопасс. – А если у меня свидание?
– Ничего страшного! – отмахнулся РФ. – Мне это совсем не помешает. Кстати, ты как – по девочкам, по мальчикам или чего экзотичнее предпочитаешь?
– Тебе знакомо чувство такта? – простонал Психопасс, массируя висок.
– Конечно! – РФ подпрыгнул на месте и тут же устремился к выходу летящей походкой, демонстративно потрясая ключами. – Я ходил в студию танцев: танго, румба, сальса... что ты предпочитаешь, малыш? Сегодня я весь твой!
– Бесценное приобретение, – отозвался Психопасс. Он был уверен, ирония его слов до РФ не дойдет.
Так или иначе, но необходимость похода за продуктами не была обычной отговоркой. К счастью, каким-то образом им удалось попасть в супермаркет в момент дневного затишья - до часа пик. Список был воистину внушителен, и Психопасс сообразил, что даже непоседливый РФ может быть полезен. Вместе они управились достаточно быстро.
А РФ даже притомился и уже с меньшим рвением сеял вокруг себя хаос.
– Куда дальше? – обернулся он, устраиваясь на пассажирском сидении рядом с водительским.
– Слушай... – Психопасс замялся, зачем-то поправил зеркало заднего вида, причесал пятерней волосы, побарабанил пальцами по рулю. – Слушай, мне нужно кое-кому закинуть всю эту прорву еды... Давай я отвезу тебя обратно в общагу? Ты пока соберешь какой-нибудь мальчишник, а я быстро смотаюсь, и потом мы...
– Малыш! – РФ наклонился и потрепал Психопасса по плечу. – Я понимаю, о чем ты думаешь.
– Неужели? – с нехорошим предчувствием переспросил Психопасс.
– Я же старший брат! – РФ сдул чёлку со лба и бросил томный взгляд из-под прикрытых век. – Во-первых, ты не должен стесняться своих чувств. Кем бы ни была твоя пассия, я, как часть семьи, приму её и поддержу тебя в любой ситуации. Ты не должен бояться, даже если это Жора... – он запнулся. – Но, я надеюсь, ты не дошел до такого, кхм. А во-вторых, ты не должен стесняться просить меня о помощи! Конечно, я обязательно помогу дотащить эти тяжелые сумки хоть на край света и при случае сумею ненавязчиво разрядить атмосферу, если вдруг станет неловко... Ну, ты понимаешь, о чем я?
– Понимаю... – ничего Психопасс не понимал и понимать не хотел. Он боролся лишь с одним желанием: открыть дверцу машину и вышвырнуть старшего прямо на голый асфальт. Но у Психопасса было чувство собственного достоинство. Его знали как уравновешенного и легкого в общении молодого человека, поэтому... – Передай мне очки из бардачка. Ага, эти, – он протер глаза, надел протянутые очки и завел мотор. – Ты очень добр, брат, – лёд в голосе РФ не услышал. – Я очень это ценю.
Из густонаселенного района они выехали в сторону пригорода, где многоэтажки сменялись аккуратненькими домиками, бело-желтыми, с черепичными крышами и высокими окнами. Окрестности утопали в густой зелени акаций, жимолости, сирени, жасмина и ещё бог весть чего. Узенькая проезжая часть петляла причудливым узором. Тротуары казались идеально чисты, словно их вымыли специально. Откуда-то слышался детский смех.
– Офигеть, – высунувшись из опущенного окна и подставляя веснушчатый нос летнему солнцу, засмеялся РФ. – Вот это райончик. Даже не знал, что у нас такое есть. А ты себе не абы что выбрал, да?
– Не совсем, – отозвался нахохлившийся и погруженный в свои мысли Психопасс. – Это район... малых, детских и попросту несуществующих фандомов. Территория, на которой полновластно царят канонисты.
– На зону отчуждения похоже, – РФ передернул плечами. – Брр, ну и место. Всё такое... беленькое.
– "Беленькое"...– дернул уголком губ Психопасс. – Я знаю, о чем ты думаешь, но нет. У них тут даже понятие "белых плащей" отсутствует.
РФ снова уставился в окно. На его лице читалось нескрываемое удивление. Видимо, он никак не мог взять в толк, как же можно жить без виртов, ботов, мёртвых стюардесс, толстых уток, бегающих хвостом фамильяров и священных походов фандомов друг против друга. С непривычки же, он не мог заметить, – а Психопасс не счел нужным указать, – что ФБ подбиралась и сюда: поломанные кусты и заборы, свежевскопанная кое-где земля, детей на улицах уже видно не было, а в пруду у парка кто-то успел заметить ещё перед игрой двенадцатого года толстого зеленого селезня в сопровождении худощавой уточки и целого выводка...
"Упадок", – подумал Психопасс, сворачивая к знакомому дому.
Он попросил оставаться РФ в машине, быстро выскочил, чтобы открыть низенькую деревянную воротину, и заехал. РФ только удивленно присвистнул, глядя на уверенность, скользящую в его действиях.
– Ммм... Не хочешь подождать тут? – на всякий случай предложил Психопасс, вынимая ключи и ставя машину на ручник. Впрочем, на чудо он особо не надеялся.
– Не, – протянул РФ. – Ты меня заинтриговал.
Они вылезли из машины и огляделись. От дома по дорожке, усыпанной разноцветным гравием, уже спешила девушка – почти девочка – моложе РФ и едва ли старше Психопасса. Светло-русые с рыжим отливом волосы были убраны на затылке в высокий тяжёлый пучок, чёлка скрывала лоб. На лицо она оказалась не то чтобы красива, но миловидна. Её коричневые ботиночки из мягкой кожи, узкие синие джинсы и клетчатая мужская рубашка с закатанными по локоть рукавами придавали образу некое очарование беспомощности.
– Милый! – она взмахнула руками, и стало заметно, что они мокрые. – Ты как раз вовремя! Здравствуй!
Она беззастенчиво обняла Психопасса за шею и шумно чмокнула в щёку.
– Привет, – смешавшись, отозвался тот и покосился на ухмыляющегося РФ.
– Почему ты не сказал, что будешь с другом?
Психопасс вздохнул.
– Я не думал, что он... предложит свою помощь.
Девушка снова всплеснула руками.
– Я слишком нагрузила тебя? О, прости... Мне нужно думать о таких вещах сразу!
– Не переживай, – почувствовав себя виноватым, Психопасс обнял её за плечи и обернулся к РФ. – Познакомься, это мой брат, Реборнофандом.
– Можно просто РФ, – подмигнул тот.
– РФ, познакомься, это моя...
– Сестра! – не дав ему договорить, воскликнула девушка. – Младшая. Сводная. Меня зовут Шафт. Мальчики, ну что тут стоять? Пойдемте, а то у меня мясо в духовке и кофе на плите – того и гляди хулиганить начнут.
Не дожидаясь ответа, она поспешила в дом.
Психопасс несколько раз рассеянно моргнул ей вслед и обернулся к РФ – тот стоял и потирал подбородок.
– А чо ты про сеструху-то не говорил, малой? Свидание у него... Семейных скелетов стесняешься? Ну и дурак. Слушай, вот только где я её видел?..
Психопасс промолчал, обошел машину и начал выгружать полные сумки на дорожку. Когда вместе с РФ им наконец удалось дотащиться до кухни, Шафт уже хлопотала над сбежавшим кофе. Она смешно морщила нос, хмурилась, переставляла турку, вытирала плиту, хватала себя за мочку уха и снова переставляла турку. Странно, но наблюдать её на огромной белой кухне с развешанными по стенам картинами и книжными полками, было легко и приятно. Можно сказать, это успокаивало.
Психопасс подвинул РФ высокий табурет, а сам начал раскладывать продукты по полкам холодильника – двухкамерного монстра, – почему-то черного.
– Милый, – Шафт словно вынырнула из своих мыслей и рассеяно оглядела кухню. – Зелень не убирай! Она мне сейчас пригодится... Ох, аниматоры мои, никаких манер. Хотите чего-нибудь выпить? – Она посмотрела на РФ, похлопала длиннющими ресницами и улыбнулась рассеяно, уперев руки в бока. – Чай?
– С мадленками? – хмыкнул РФ, разглядывая книги. – У вас это семейное?
– Мадленки? – растерялась на мгновение Шафт, нервно вытерла руки о полотенце, тут же отбросила его, огляделась, выхватила откуда-то нож, пугающе огромный для неё, и принялась проворно чистить сладкий перец и длинные стебли сельдерея. – Милый, ты опять кусочничаешь? Знаешь, сахар – это, конечно, полезно для мозгов, но иногда нужно что-то более...
Семечки с мелодичным звоном падали в подставленную миску. Держа мясистый перчик в одной руке, Шафт резким взмахом ножа делила его пополам, вытряхивала содержимое, а чистые половинки укладывала на разделочную доску, с невероятной скоростью превращая в тоненькие неровные полукольца, и бралась за следующий. РФ следил за ней с благоговейным ужасом.
– Не начинай, – угрюмо попросил Психопасс. – Я нормально питаюсь.
– Нужно есть мясо! – возмутилась Шафт и помахала ножом через стол. – Мясо – это важная часть рациона любого мужчины! Оставь мадленки девчонкам.
– Вроде тебя? – как бы между прочим предложил РФ.
– Нет, – Шафт покачала головой. – Мне нравятся тортики. Но без фанатизма.
– Мадленки похожи на тортики, – пожал плечами РФ.
– Но между ними огромная разница! – глаза Шафт теперь неотрывно следили за ним. Она немного наклонилась через стол, всё ещё держа нож на весу. – Их можно есть ложкой. Можно разрезать, как нравится. Можно съесть сначала все украшения или наоборот оставить их на закуску.
– Но ведь и мадленки, и тортики имеют схожий состав, – не унимался РФ.
– Дело не в составе, а в традиции!
– Твои слова звучат так, словно я предлагаю съесть тебе вишенку, а закусить черенком, – помахал рукой РФ. – Но я всего лишь говорю, что вишенку можно съесть просто так, а можно со сливками. Вишенка, которую достали из компота и вишенка из варенья тоже будут иметь разные оттенки вкуса, но всё равно они будут вишенками. И даже если...
РФ вздрогнул, когда рука Психопасса опустилась на его плечо:
– Не увлекайся, мой тебе совет, – в пол голоса попросил он.
РФ хотел что-то ответить, но не успел.
Нож с хрустом вошел в разделочную доску и задрожал, вибрируя.
– А ты смешной... – Шафт мило улыбнулась, склонив голову на бок. – Я убью тебя последним.
РФ моргнул. Психопасс за его спиной кашлянул, чтобы сдержать смешок, и оперся на чистый угол стола. Шафт отвернулась к плите.
– Она яндере? – шепнул РФ.
– Моэ, – Психопасс ухватил одинокое полуколечко перчика и принялся жевать с меланхоличным видом.
– А нож?
– Она моэ с ножом. Честно говоря, это страшнее любой яндере.
– Аааа... – протянул РФ. – Ну так где я её видел, ты мне скажи?
Психопасс вздохнул.
– А вторую Ностру помнишь?
– Ну?
– Не нукай. Команда Облака.
– Ну?
– Не нукай, говорю. Неприлично. А вроде старший...
– Фига... – протянул РФ. – А я как-то не замечал раньше.
– Она тебя тоже не очень, – улыбнулся одними губами Психопасс. – Ну, то есть знает, что ты где-то есть. Такой сферический... в вакууме. Иногда даже смотрит – как на зверей в зоопарке.
– Слушай, и вот она такая... такая? – удивился РФ. – Книжки читает, картины пишет, готовит. И чо?
– Ничего. Живет.
РФ опять стал оглядываться.
– Так что с чаем? – спросила Шафт. – Или могу предложить чего покрепче... У меня всегда бутылочка джина в холодильнике.
– Нам пора, – опередив РФ, Психопасс покачал головой. – Не будем тебя отвлекать.
– Я надеялась, вы останетесь на ужин, – Шафт поморщилась, неожиданно становясь совсем серьёзной. – Ужинать одной скучно, а вы в своей общаге и не едите ничего толкового, небось.
– Малой... – начал РФ вдохновленно, но в этот раз Психопасс его осадил взмахом руки.
– Пойдем. Шафт, ты проводишь?
– Постойте, – она обернулась и стала шарить по полкам. – Где же они... Положу вам с собой. Жаркое – не мадленки, конечно, но уж что есть.
РФ сглотнул и умоляюще посмотрел на Психопасса. Пришлось сдаться. В конце концов, это была честная плата за помощь.
Когда они втроем вышли к машине, Шафт неловко обняла опешившего РФ и вручила ему миску с герметичной крышкой.
– Приезжайте как-нибудь ещё, – предложила она и мягко подтолкнула его к машине. РФ был настолько заворожен зрелищем настоящей еды, что даже не стал сопротивляться.
Психопасс подошел к Шафт и обнял за плечи.
– Ты зачем соврала? – улыбнулся он ей на ухо. – Ну, про сестру.
Щафт смутилась и начала теребить распустившийся рукав рубашки.
– Ну, понимаешь, – тихонечко начала она. – Мне вдруг стало так... Когда мачеха одного возраста с пасынком это... очень неловко. А если пасынок ещё и наезжает к ней в отсутствии мужа...
– А, – сказал Психопасс. – Да. Тогда ясно. Конечно. Кстати, насчет мужа. Папа не появлялся?
– Папа... – протянула Шафт, закатывая глаза и саркастично улыбаясь. – Папа у нас – свободный художник...
Она повернулась и стала поправлять воротник рубашки Психопасс, не обращая внимания на солидную разницу в росте.
Психопассу всегда было интересно, какие на самом деле эмоции питает Шафт к папе и не ревнует ли всех его жен, любовниц, и детей.
– Ты не волнуйся, – подвела итог Шафт отступая на шаг назад и разглядывая его с ног до головы. – Если папа обещал вернуться, то жди... И верни мне "Фауста", как дочитаешь – папин подарок всё же.
– Ну мы едем? – высунувшись из машины, крикнул РФ. Ему не терпелось доехать до общаги и попробовать стряпни Шафт.
Психопасс поспешил к нему, махнув на прощание.
Когда они выехали, и Шафт стояла у воротины, помахивая им рукой, РФ неожиданно охнул.
– Чего опять?
– Это ещё что такое? – он ткнул куда-то за угол дома, откуда показались два огромных меховых шара: розовый и бирюзовый.
– Питомцы, – пожал плечами Психопасс. – Любовь и Эпилепсия. Ну, как Эрсто или Бревно. Или что-то вроде. Кавайные элементы.
– Любовь – которая розовая? – уточнил зачем-то РФ.
– Не, Любовь – бирюзовая. Розовая – это Эпилепсия, – беспристрастно сообщил Психопасс. – С ними лучше не связываться.

тбс.

@темы: ффб

---

Название: Если простуду лечить, то она проходит за семь дней, если нет - за неделю
Автор: Oui, mon colonel!
Бета-ридер: OkiKagu SM
Пейринг: Окита/Кагура
Размер: 3360 слов
Рейтинг: PG-13
Тема дня: драма/ангст
Подтема дня: «Участь хуже смерти»
Краткое содержание: см. название

Суббота. Лень

– Погода в Эдо замечательная, с чем вас и поздравляем! Весна – пора любви и цветения. Однако, смеем напомнить, что цветут в такое время не только сакуры, но и вирусные заболевания. Как стало известно из неофициальных источников, на город в самое ближайшее время грозит обрушиться новая…
Радио болтало без умоку. Сбивало с мысли. Кажется, немного раздражало.
Окита никак не мог сосредоточиться, протянуть руку и выключить надоедливый голос, врывающийся в сознание с бесцеремонностью воинствующих аманто.
День с самого начала шел наперекосяк. Не было сил, чтобы ненавидеть Хиджикату. Не было сил, чтобы издеваться над младшими офицерами. Не хотелось даже думать о поимке Кацуры.
– Капитан…
Отвечать было лень.
Окиту не отпускало необъяснимое чувство апатии. Время от времени, выныривая из тягучей дрёмы, он думал, что нужно смотреть по сторонам, нужно следить за спокойствием в городе, нужно делать свою работу хорошо... Но этих мыслей хватало ненадолго, и Окита снова погружался в чуткий сон.
Нужно, сонно размышлял он про себя. Что за слово такое – “нужно”? Кому нужно? Зачем нужно? Откуда оно вообще взялось? Суббота – выходной, так пусть будет выходным у всех. Шинсенгуми-мимуваригуми, террористы-мятежники, убийцы, воры, шушера всякая… Отдыхали бы лучше. Вон день какой! Тёплый, солнечный. А если ты вдруг решился на преступление, так сам же и виноват, что отдыхать не умеешь. Выходные придуманы для сна.
– Капитан... – машина притормозила на светофоре и рядовой с опаской обернулся назад. – Мне неловко это говорить, но, может быть, вы всё-таки…
Рядовой был новеньким. Непуганым. Другой бы на его месте промолчал. Может быть, даже порадовался: не смотря на оживленные улицы, вокруг было спокойно, никаких происшествий или непредвиденных обстоятельств, никаких убийств, хулиганств, изнасилований, и даже Принца Дурака накануне каким-то чудом выпроводили восвояси. Гуляли влюбленные, родители проводили свободное время с детьми. Торговцы объявили дни скидок, снизив наценки до смехотворных и, практически, грабительских, но чего в хороший день да для хороших людей не сделаешь?
– Капитан?..
Окита не любил, когда его отрывали от любимых занятий по пустякам, а сон был одним из них.
– Что тебе? – протянул он, поднимая спинку кресла, в котором так удобно устроился. Раздражение подозрительно запаздывало. Наверное, тоже ленилось.
– Ну, я подумал… – начал рядовой, смутившись.
– Думай тише, – порекомендовал Окита. – Мешаешь.
– Но капитан, не стоит ли нам быть настороже? Такой день идеален для террористов… Я хочу сказать.
– Ага, – Окита сдвинул с глаз ночную маску. Дурак, а не рядовой. Жизнь не видел, крови на клинках не нюхал. Не высыпается, небось, даже во сне преступников ловит. Ну и ладно. А Окита хоть и капитан, но учить жизни не нанимался. Пусть его... – Ты прав. Тогда нам лучше сесть где-нибудь в засаде. Есть одно отличное место.

Когда Окита оставил обескураженного рядового в машине, а сам поднялся по ступенькам и постучал в двери Йорозуи, Гинтоки смотрел телевизор. Ведущая рассказывала что-то про теплую погоду, фронт цветения и очередной штамм гриппа.
– Йо! – Окита качнулся с пятки на носок и бесцеремонно шагнул внутрь, отодвигая плечом удивленного Шинпачи.
В комнатах оказалось темно и прохладно. Если царство лени и существовало в каком-нибудь из лучших миров, то Йорозуя абсалютно точно являлось его основным филиалом и неприкосновенным посольством.
Окита прошел и без лишних предисловий улегся на диван. Имело смысл поздороваться или сказать что-то осмысленное, но последние силы он потратил на то, чтобы спихнуть спящую Кагуру. Кагура скатилась на пол, так и не проснувшись, хотя в полете успела задеть Окиту пяткой по голени. Он одобрительно приласкал её взглядом: на рефлексах знает, куда бить...
– Шинпачи, кто там? – не отрываясь от экрана, позвал Гинтоки. – Если это не доставка пиццы, пусть проваливают.
– Ты заказал пиццу? – проснулась Кагура и внимательно посмотрела на Окиту, прикидывая, не посягает ли он на причитающееся ей. Если диван не был для неё так уж близок, то отношений с едой она никогда не скрывала.
– Нет, – Гинтоки поучительно поднял палец вверх, хотя всё ещё смотрел на экран телевизора. – Но мы всегда можем отнять пиццу у посыльного и спрятаться.
– Гин-сан! Не говорите глупостей, – дернулся вошедший в комнату Шинпачи. – Окита-сан, что-то случилось?
– Да, но не переживайте, – не открывая глаз, хорошо поставленным голосом отрапортовал Окита и перевернулся на другой бок, делая сложные охранные пасы в сторону Кагуры. – Мы устраиваем засаду на Кацуру.
– А Йорозуя тут при чем?
– Диван есть, еда есть… Она общепризнанна лучшим местом для проведения мероприятия.
– Кем признана?
– Мной.
– Ясно, – рассеянно согласился Гинтоки.
Кагура с деловым видом поддакнула и подобралась ближе к Оките. Руки у неё явно чесались.
– Хорошо, когда тебя понимают, – буркнул Окита и добавил, подумав: – А ты, мелкая… Дашь себе по морде сама или подождешь, когда я проснусь?
– ...так что, будьте аккуратны и берегите себя! – сказали с экраны. – Желаем крепкого здоровья!

Воскресенье. Зависть

Проснулся он после полуночи от ощущения неправильности собственной жизни. До утра Окита мучался этим вопросом, а потом, невыспавшийся и злой, вышел к завтраку и столкнулся с Хиджикатой.
Хиджиката только что пришел с утренней тренировки, был зол и голоден. Чем именно завтракал замком, Окита не различил под толстым слоем майонеза. По покатому боку полной чаши вальяжно сползала жирная желтая капля.
Окита сглотнул. Ну конечно, майонез-то не абы какой. Хиджиката в этом профи. Все марки, все отличия. Кухня за ним только и бегает – всё ли устраивает. А иначе как же, любимый замком без майонеза никуда. Всё ему. И как столько влезает-то? Нет, чтоб поделится. Должность не отдает, зараза, хоть бы майонеза…
Стоп!
Окита помотал головой: какой ещё майонез? На это же смотреть – и то противно. А уж есть… Но ведь, с другой стороны, ему, Оките, столько табаско за казенный счет никто покупать не будет.
Да что там, не берегут капитана первого отряда в Шинсенгуми, всё ему, Хиджикате, достается! И любовь, и признание, и уважение… Оките только и достается, что страха и трепета, да и те – объедки со стола замкома.
Тоже кодекс что ли какой выдумать?
– Сеппуку, точно говорю, – заметили рядом. – Не выдержал осуждающего взгляда… Застыдился. Ушел.
– Земля ему пухом.
– Хиджиката обещал на похороны придти.
Ага, подумал Окита. К рядовым вот ходит. Святой человек. Великий. Ко мне бы не пришел, наверное.
Завтрак встал в горле комом.

– ...саке? конечно взял! Заплатил за него, между прочим…
Пьяная весна гуляла по улицам.
– ...мясо! Сочное, подрумяненное…
– ...или всё-таки возьми клубничное…
– ...эпидемия гриппа, возможно, нам и не грозит, но…
– ...я люблю вот эти чипсы! Они отлично идут с…
Вчера ещё голые, сегодня вишни стояли в цвету. Не до конца раскрывшиеся бутоны вспыхивали розовым в лучах заходящего. Пышной пеной накрыв парки, вишни раскинули ветви над головами праздно шатающихся людей, нелюдей, разнообразных гуманоидов и всех тех, кто был способен наслаждаться красотой воспрянувшей ото сна природы.
– ...давай, открой ротик и скажи…
– ...и вот она ему и говорит… ой, срочно салфетку!..
– ...нравится?
– ...вы прогнозируете хаос?
– ...я прогнозирую, что он сопьётся…
– …о, боги, за что караете?
– ...лекарство пока не разработано, неизвестен так же побочный эффект…
Сволочи, думал Окита. Гуляют. Веселятся. Жрут как не в себя. Пьют до беспамятства. Ни о чем не заботятся. У них сегодня выходной. Конечно, нет чтобы подумать про тех, кому приходится работать даже в такой день. Да что они вообще думают себе? Шинсенгуми, конечно, вынуждены охранять тупое быдло, потому что это их работа, но как, кажется, хорошо было бы расположиться на травке, обложиться закуской и напитками, смеяться над глупыми друзьями. А то никаких праздников в жизни. Руби, кромсай, взрывай… Скука, рутина.
– ...можно тебя поцеловать…
– ...ненавижу тебя!..
– ...что вы можете порекомендовать?..
Окита вздохнул, привалился спиной к машине и посмотрел на небо, переливающееся лилово-фиолетовым.
– ...иди и не греши...
Окита завидовал. Завидовал чёрной завистью. Зависть не давала даже спать – за день он ни разу не сомкнул глаз. Уже это начинало вызывать некоторые подозрения и сомнения в собственной адекватности. В конце концов, собственные чувства и поступки Окита всегда оценивал здраво, но сейчас чувствовал подлог. От зависти было муторно.
Краем глаза он заметил в толпе что-то знакомое – белое с голубым и вспышку ярко-красного и рефлекторно подтянулся.
– Хэй-хэй, – позвал Гинтоки, почесывая в затылке. – Значит, сегодня всё-таки на дежурстве?
– Деваться некуда, – пожал плечами Окита. – Вам, безработным, не понять.
Гинтоки скривился.
– Ты просто голодный, – Кагура облизывала мороженое. Сосредоточено, но несдержанно. – Хороший перекус и тумаки для закрепления результата могли бы помочь и исправить дурной характер. Сытые люди всегда улыбаются.
Окита несколько секунд наблюдал за ней, не найдя, что ответить. Мысли то и дело сворачивали к зависти. Оставалось лишь понять, к Кагуре или мороженому.

Понедельник. Обжорство

Майонез всё так же притягивал.
Нет, не совсем так, но и от него Окита бы не отказался – конечно, в умеренных дозах. Хотелось чего-нибудь эдакого. Чего конкретно, на ум не приходило. К счастью, дежурства в этот день за Окитой не числилось, поэтому он предавался благостной лени и размышлениям с перерывами на поход в кухню.
На вечер был запланировал просмотр дорамы.
Вооружившись всем, что дала на откуп кухня (никто никому не угрожал, но капитан первого отряда, спрашивающий “чего-нибудь пожевать” на протяжении всего дня, необъяснимо пугал поваров), Окита уселся перед телевизором. Хиджиката недовольно покосился, цыкнул с неодобрение:
– Это ещё что?
– Закуски, Хиджиката-сан, – благодушно отозвался Окита. – Хотите, поделюсь?
Хиджиката посмотрел на него, как на умалишенного и отодвинулся.
Перед дорамой был выпуск новостей – что-то про новый грипп. Окита не вслушивался – размышлял: выходит, права была мелкая, и сытым убивать Хиджикату почти не хотелось.

Вторник. Жадность

Боеприпасов для базуки было катастрофически мало.
Хотелось пойти и убить всех. Порубить на мелкие кусочки, продать на рынке – желательно, подороже – и купить всё недостающее снаряжение. Да и сокращение рядов Шинсенгуми вполне могло бы повлечь увеличение жалования. Окита не знал, зачем оно ему, но очень хотелось. Ещё хотелось новый арсенал, но упоминание о затратах доводило до бешенства.
Более того, встретив на дежурстве при входе в парк Кагуру, он заблаговременно обошел её стороной: сумасшедшая! форму порвет, городское имущество попортит, а кому за это платить?
Отсутствие желания платить победило рефлексы.
Только через несколько кварталов Окита остановился, упершись невидящим взглядом в стену: что-то было категорически не так.
Он поднял руку и пощупал лоб.
– Заболел что ли?..
Рядом толстый лавочник торговался с домохозяйкой – та никак не соглашалась на скидку, считая её непомерно высокой.

Среда. Гордыня

– ...как не знать? Знаю, – толстый лекарь с независимым видом снял очки в проволочной золотой оправе и сложил в аккуратненький футлярчик. – Конечно, знаю, что за болезнь…
Насмехается, думал Окита. Чертов старый боров. Думает, всё знает, всё видит. Думает, меня его мнение заботит. Если бы только не слёзная просьба Кондо, Окита бы к нему и на пушечный выстрел не подошел. Подумаешь, лёгкая температура.
Да он, капитан первого отряда Шинсенгуми Окита Сого, переживал такие серьёзные ранения, по сравнению с которыми температура – мелочь, пустяк. Но Кондо так просил, так искренне переживал, что Окита не мог отказать.
– У вас грипп, – лекарь убрал свои нехитрые инструменты в саквояж, щёлкнул застежкой, поправил воротник кимоно. Всё же он немного нервничал.
Глупости, думал Окита. Неужто это ничтожество думает, что я стану марать об него руки? Даже не смешно. Он, лучший мечник, не знающий усталости, будет пачкать меч об этого презренного? Какая чушь. Пусть проваливает. Пусть…
– Вы что-то ему пропишите? – спросил Кондо, выглядывая из-за сдвинутых сёдзи.
– Прописать? – лекарь пожевал губами. – Нет, ничего не пропишу… Изоляцию разве что – ему, а вам – выпуск новостей и терпения.
– А жаропонижающее?
– Температура удовлетворительная, – шаркающей походкой лекарь подошел к выходу, бросил взгляд через плечо на Окиту. – В таких случаях прописать можно только одно – добродетели. Но, к сожалению, в таблетках их пока не выпускают.
Окита с раздражением смотрел ему вслед. Сам не понимал до конца, почему так бесится. Навязчивая мысль, что его унижают, не отпускала – держала намертво.
Кондо просил отлежаться. Хорошо, что просил.
Иначе Окита бы и его слушать не стал.

Четверг. Гнев

С самого утра всё было не так.
Если всю предыдущую неделю он терпел и боролся с тупостью и недалекостью окружающих, то теперь, кажется, терпению пришел конец.
Кондо с самого утра смотрел с плохо скрываемой жалостью и сочувствием, но ничего не объяснял. Спрашивал, как давно Окита стал замечать за собой странности. Приходилось терпеть и отвечать сквозь зубы.
Офицер, принесший завтрак, шарахнулся от него, как от прокаженного.
– Ну не при смерти же я?! – угрожающе прошептал Окита и хватился оружия. Ни базуки, ни катаны под рукой не оказалось. Их словно след простыл.
Окита в бешенстве запустил в офицера подносом. Тот кое-как умудрился увернуться, зыркнул через плечо, пролепетал что-то неясное и сбежал.
В коридоре было пустынно и тихо. Словно все казармы вымерли. Только опьяненная весной муха где-то жужжала, как ненормальная.
К счастью, Кондо был у себя. Вместе с Хиджикатой они сидели с таким видом, словно им только что сообщили о надвигающемся Конце Света. Окита мог бы с легкостью им его организовать, но прежде чем он успел что-то сказать, Кондо поднял руку в предостерегающем жесте, застыл на секунду, задумавшись. Его брови сползлись к переносице.
– Тоши, – тихо попросил он. – Включи телевизор.
Хиджиката кивнул, не открывая глаз, щёлкнул пультом управления и снова замер, каменным изваянием.
Новости. По телевизору показывали чертовы новости. Окита ненавидел их. В них всегда врали – про погоду, про экономику, про политику…
– Что происходит, Кондо-сан? – протянул он.
– Слушай.
– ...таки образом, – сказала ведущая, глупо улыбаясь чему-то, – информация о том, что вирус не опасен для жизни, подтвердилась. Тем не менее, учитывая особенности, здравоохранение рекомендует быть внимательнее к близким. Грехи иногда принимают крайне затейливые формы и ведут к преступлениям. Считается, что семь грехов испытывают заболевшего на протяжении всей недели, а потом, если жертва им не потворствует, отступают. В настоящий момент выдвинуто предположение, что тот, кто оступится, будет вынужден жить под гнетом вируса всю жизнь. Правительство обещает, что все преступления последней недели будут подвергаться тщательному анализу, и виновным могут предоставить амнистию или послабление…
– ...ты же не поддался, Сого? – Кондо смотрел с затаенной надеждой. – Ты же ничего не позволил себе лишнего с тех пор, как…
Окита развернулся и вышел.
Не смотря на душивший его гнев, срываться на одного из самых дорогих людей ему не хотелось. Выход был один: запереться и ждать. Душить в себе порывы и поддаваться.
В крайнем случае, можно было представлять, что это изощренный метод пытки, которому его подвергают.

Пятница. Похоть

Раннее утро началось так, как оно должно начинаться у любого семнадцатилетнего парня: словно часовой на дежурстве, стоящий член уверенно приподнимал одеяло кокетливым бугорком, намекая, что давно не получал свою порцию тепла, ласки и всего того, что должен получать детородный орган в самом расцвете сил. Ничиго удивительно или запредельного в этом не было, так что с этой проблемой Окита справился ловко и привычно.
И всё же даже после необходимых действий в теле чувствовалось какое-то смутное томление.
Окита вышел на энгаву и глубоко вздохнул. Весенний воздух приятно холодил кожу, наполнял тело странной лёгкостью. Природа шептала, звала куда-то. В кустах громко и настойчиво два жирных кота делили кошку, облезлую и тощую как велосипед. Кошка грелась на солнце, косила в сторону кавалеров янтарным глазом – одним, второй – подбитый, вероятно, одним из предыдущих любовников, – заплыл и не открывался. В ветвях дерева щебетали какие-то птахи, ругаясь из-за несвитого гнезда: обычная ссора, когда мужчина уже требует крепеньких сыновей, а женщина желает быть уверенной в его финансовой стабильности.
– Ну и дура, – сказал Окита вслух.
Из-за стены доносились тихие шорохи, скрипы и вздохи – достаточно томные, чтобы Окита почувствовал лёгкое возбуждение. Оглядевшись, он припал ухом к стене и прислушился, быстро соображая, кому принадлежит комната – по всему выходило, что Хиджикате.
Представилось сенсационное: замком водит к себе шлюх под покровом ночи, нарушая собственный правила! или, того хуже, развращает ряды Шинсенгуми. Да не просто развращает, нет! Любит побыть снизу, выставляя крепкий зад и взглядом прося, чтобы взяли. И не одни, не два любовника… Интересно было бы поймать его на тепленьком и шантажировать, тогда, возможно, и ему перепадет.
Окита на цыпочках подкрался к сёдзи и в предвкушении едва заметно сдвинул одну створку – на самую малость. Внутри действительно был Хиджиката. Один, практически нагой, в полутьме комнаты его кожа влажно поблескивала от размеренных движений – то вверх, то вниз, то снова вверх, то опять вниз…
Окита задвинул сёдзи, и прокрался обратно. Протер глаза, выдохнул. Зад у Хиджикаты действительно был хороший. Крепкий такой, сочный… Можно было бы и воспользоваться. Наверное.
Окита помотал головой: придумается же такое! Естественно, что Хиджиката по утрам выполняет комплекс физических упражнений, потому что фанат дисциплины. А вот то, что про него Окита думает – это уже совсем неестественно. А ведь день только начинается…
Окита с тоской посмотрел на котов: им определенно было проще.

Весь день он терпел, но бой был неравен. Гормоны делали своё дело, обостряя болезнь. Оставалось прятать глаза под повязкой, отрабатывать удары и несколько раз уединиться в туалете. Ситуацию ухудшали неожиданные фантазии, в которых попеременно фигурировали Хиджиката, Кондо, весь первый отряд, проститутки Йошивары, сёгун, младшая сестра сёгуна, сумасшедшая из Мимаваригуми, снова Хиджиката – и далее по кругу.
Плюнув на всё, Окита решил прогуляться и развеяться.
Стараясь выкинуть из головы всё лишнее, он уже в сумерках прокрался из казарм и зашагал, куда глаза глядят.
Глаза глядели в район Кабуки, по пятницам до отказа набитый пьянствующими, играющими и предающимися другим порокам. Можно было бы снять проститутку или сразу несколько, но денег с собой он преднамеренно не взял. Бессмысленно прошатавшись несколько часов по улицам, непредумышленно он оказался перед покосившимся зданием Йорозуи.
Почему нет, подумал Окита. Можно зайти. Хуже не будет.
Да и какой соблазн в Йорозуе? Никакого.
Он поднялся по ступенькам и постучал. Ответа не последовало.
Он постучал увереннее. Внутри послышались тихие шорохи. Что-то крадучись приблизилось к дверям и остановилось в нерешительности.
Окита третий раз постучал. Наверное, было не слишком прилично объявляться в такое время на пороге. Наверное, у Йорозуи могли быть свои дела. Наверное…
Неожиданно пришло в голову: они ведь живут вдвоем: Гинтоки и Кагура. И сколько бы Гинтоки ни относился к Кагуре как к ребенку на людях, сколько бы они ни дрались по шуточным поводам, как бы невинно ни выглядели их одношения со стороны, кто знает, что скрывается за этим? И эта простая мысль была оттого ещё более отвратительна, что казалась Оките чем-то почти естественным.
Он сделал шаг назад, готовый уйти, но створки сёдзи медленно разъехались, открывая его взгляду тёмный коридор.
– Данна? – позвал Окита. Собственный голос показался ему неуверенным.
Он шагнул за порог и оглянулся. Сёдзи за ним тут же захлопнулись. В следующее мгновение кто-то навалился на него. Первый удар пришелся в скулу. За ним последовал ещё один – в живот. Даже в темноте характер удары выдавал противника с головой.
Окита ухмыльнулся. В голове сразу же стало пусто и легко. Он отлично знал, что делать с этим маленьким стихийным бедствием. Это был вопрос везения: кому сегодня улыбнется удача. Впрочем, любая их драка заканчивалась “ничьей”.
– Грязный ублюдок, – торжествующе захохотала Кагура, щёлкая зубами в опасной близости от уха. – Я проучу тебя! Больше никогда тебе не придет в голову нападать на беззащитных одиноких девушек!
– Беззащитной я бы тебя не назвал, – заметил Окита, отпинываясь и стараясь хорошенько её боднуть. – Ты похуже иного преступника будешь.
На секунду она остановилась он неожиданности, и он успел подмять её под себя, скрутить, прижимая к полу, и только яростно извиваться.
– Что ты тут забыл, придурок?
– Ничего, – признался Окита и неожиданно почувствовал – она замерла, напряглась под ним, словно готовая в любой момент снова набросится. – Поздороваться зашел.
– У тебя кровь, – Кагура не спрашивала, утверждала. Голос звучал глухо и странно, немного отстранено.
Окита почувствовал, что она права – разбитая губа кровоточила, оставляя на языке соленый привкус. Он отпустил её руки и сел.
– Не надо на людей кидаться.
– Не надо так поздно приходить… когда не надо, – Кагура сначала села, потом поднялась – в темноте её движение было едва заметно, но постепенно глаза привыкали. – Гин-сана нет дома. Он ушел. Тебе лучше проваливать…
– Я подожду, – Окита чувствовал сожаление. Даже не потому, что она просила его уйти, а потому что он сам её отпустил – такую теплую, яростную и понятную.
– Нет.
– Да.
– Ты не слышишь?
– Это ты не понимаешь.
– Ах… – она вздрогнула, когда он резко дернул её к себе.
– Ты правда не понимаешь, да?
– Это ты не понимаешь, – Кагура постаралась отбиться, но он неожиданно почувствовал слабину.
– Хочешь, попробуем понять вместе?
– Только не говори…
– Не говорю.
– Ну и мерзкий ты тип…
В её движениях чувствовалось всё меньше сопротивления и всё больше натиска.
С ней было хорошо.
– Знаешь, я тебе сделаю больно, – с удовлетворением пообещал Окита ей в шею. Под ладонью вздымалась маленькая крепкая грудь. – Ты уж попробуй потерпеть немного, ладно?

Суббота. Лень

Утро давно вступило в свои права, когда его разбудил грохот вышибаемой двери, и на пороге, помятые и опухшие появились Гинтоки и Хиджиката. Окита поднял голову, посмотрел на них, потом – на мирно посапывающую под боком Кагуру и снова откинулся на футоне.
– Я их убью, – пробормотала Кагура, натягивая на голову одеяло. – И тебя, кстати, тоже.
– Ага, – согласился Окита.
– Когда-нибудь.
– Ага.
– Потом.
– …
– В понедельник, например. У тебя в понедельник что?
– Обжорство.
– Вот и повод для гнева. Тогда не забудь, я обещала.
Окита закрыл глаза.
Где-то рядом стенал Гинтоки, то ли предвкушая кару от Умибозу, то ли жалуясь на похмелье.
Лениться вдвоем было хорошо и приятно.

Название: Что дороже уговора
Автор: Oui, mon colonel!
Бета-ридер: OkiKagu SM
Пейринг: Окита/Кагура, Гинпачи-сенсей
Размер: 3100 слов
Рейтинг: R
Тема дня: PWP/UST
Подтема дня: «Последний раз»
Краткое содержание: в классе 3-Z скоро экзамены, а у Кагуры очень плохо с японским

Окита искренне пытался казаться внимательным и заинтересованным, но получалось плохо. Сначала ему удавалось фокусировать взгляд на царапине на доске, но она была совсем неинтересная, а Гинпачи-сенсей продолжал свой прочувственный монолог, конца которому в ближайшем будущем не предвиделось. Монолог Оките казался нудным даже с тем условием, что полностью был посвящен ему и его недостойному поведению. Окита отчаянно скучал, мечтал закрыть глаза и провалиться в тёплую дрёму или хотя бы пойти домой. Но надежды его таяли с каждым произнесенным словом.
Виной всему было рыжее недоразумение, сидевшее рядом и так же отчаянно изображавшее внимание. Нужно отдать должное, с огромным успехом.
Началось с того, что они подрались на уроке. Окита себя виновным не считал: у него-то с самообладанием было всё отлично. Подумаешь, отпустил пару-тройку комментариев. Чего заводиться-то сразу? Так что она первая начала, Гинпачи-сенсей. Ну, двинул пару раз промеж глаз всех, до кого руки дотянулись в потасовке. Ну, длинные руки, хорошие рефлексы, высокая приспособляемость. Разве ж это плохо в нашем жестоком мире? Ну, не горячитесь, Гинпачи-сенсей, давайте все домой пойдем? Завтра будет новый день – там и разберемся.
– Вы слушаете меня? – прервался Гинпачи-сенсей, словно подслушав чужие мысли. – Это очень серьёзный вопрос.
– Сенсей, – Окита подпер рукой щёку, чтобы голова не падала. – Я всё понял. Может быть, оставите своё занудство для кого-нибудь другого?
Рыжее недоразумение даже не пошевелилось. Заснула, не иначе – вот и слюни пускать начала. А глаза открыты, потому что на очках нарисованы. Хитра, стерва малолетняя.
– Мне надоели ваши драки, Окита-кун. Они отвлекают остальных учеников, – Гинпачи почесал в затылке и вздохнул с искренним сожалением. – Наверное, мне придется вас наказать, Окита-кун.
– Давайте, я тогда дома посижу? – предложил Окита. – Буду думать о своем недостойном поведении.
“А также спать, играть в видеоигры, читать мангу и злорадствовать над неудачниками, сидящими в это время на уроках”, – подумал он, но вслух добавлять ничего не стал.
– Нет, – Гинпачи-сенсей постучал карандашом по столу и задумчиво покачал головой. – Мне с этого никакой пользы. Давай-ка…
Его взгляд рассеянно скользнул с Окиты на успевшее захрапеть рыжее недоразумение и обратно. Оките очень не понравился этот взгляд – уж больно осмысленным он был.
– Кагура-чан, – позвал Гинпачи-сенсей, вставая и подходя ближе. – Кагура-чан, у меня кое что для тебя есть…
– Есть! – вскакивая с места, завопила Кагура спросонья. – Конечно буду есть! Где еда?
– Не еда, – занудел Гинпачи-сенсей. – Я придумал вам двоим наказание. Ты!..
Он ткнул Кагуру в щёку и задумался. Потом продолжил:
– Если бы меньше слушала этого олуха, а больше – меня, то… – палец наставительно взметнулся к потолку, – то твой японский был бы много лучше. Но нет, пять баллов за тест – твой потолок!
– Четыре, – поправил его Окита. – Один балл пришлось накинуть, чтобы не выглядело так, словно вы её проклинаете.
– А ты! – возвысил голос Гинпачи-сенсей. – Ты умный парень – слишком умный, надо заметить! – но вечно цепляешься к этой дурёхе.
– Вы уж если оскорбляете людей, то хоть делайте это украдкой, а не прямо друг перед другом, – заметил Окита.
– Короче, я придумал, как избавиться от вас обоих, – Гинпачи-сенсей, видимо, подошел к кульминации речи, и теперь выглядел заправским злодеем из какого-нибудь третьесортного боевика. – Если через месяц Кагура-чан не сдаст экзамен по японскому языку, вы оба останетесь на второй год. Понял, Окита-кун?
– Если бы вы сказали “Сого”, то я бы подумал, что в вас вселился Хиджиката-сан, – Окита поморщился. – Сенсей, я не думаю, что эта обезьяна обучаема. Вы ставите невыполнимые задачи.
– Кого это ты назвал обезьяной, мелкий уродец? – Кагура угрожающе преподнялась.
– О, проснулась, – хмыкнул Окита. – Время кормежки что ли?
– Проваливайте оба! – махнул Гинпачи-сенсей. – Возлагаю на тебя надежду и благословвляю, Окита-кун. Теперь твою будущее в твоих руках. Будь хорошей девочкой, Кагура-чан. Теперь ты в надежных руках.
С этими словами он развернулся, сгреб со стола классный журнал и быстренько ретировался.
Окита был недоволен.
Не то, чтобы всё было плохо, нет. Всё было отвратительно!
– Нужно тебя убить, – заключил Окита, кладя голову на стол и закрывая глаза. – А труп я спрячу в шкафу у Хиджикаты. Это решит все проблемы.
– И почему мне так нравится этот деловой подход? – не без одобрения фыркнула Кагура.
– Как же тебя убить? – вслух размышлял Окита. – Всегда хотел попробовать разные виды пыток… Для некоторых, пожалуй, будет затруднительно найти оборудование, но ведь что-то ещё можно придумать.
Кагура поднялась, закинула на плечо сумку и ухмыльнулась:
– Не воображай особо. Ты ничего не сможешь мне сделать. Я смогу вытерпеть всё, что ты только себе напридумываешь. Никому не сломить меня…
– Знаешь, ты ведешь себя слишком самонадеянно для такой малявки.
Кагура вскинулась, заскрипев зубами.
– Хочешь опять драться?
– Вот ещё, – Окита пожал плечами. – Ты и так уже, посчитай, осталась на второй год.
– Вместе с тобой! – напомнила Кагура. Она убрала очки, зевнула и оскалилась:
– Теперь это дело чести – остаться на второй год ради тебя!
– У меня есть идея получше, – Окита тоже поднялся. – Я не буду с тобой заниматься японским или что-то ещё, чего придумал сенсей. Я не буду тебе помогать вообще. Но я буду давать тебе списать на тестах. В обмен на… Скажем так, на одну пытку. Ничего серьёзного для тебя, если ты говоришь, что тебя не сломить, правда?
Он подошел к ней вплотную и тонко улыбнулся.
– По рукам?
– Я расскажу брату, – пообещала Кагура с мстительным удовлетворением. – И он сделает из тебя отбивную.
– Как только мы с тобой закончим, – согласился Окита. Ему нравилось ломать игрушки.

Слово Окита честно сдержал на ближайшем же промежуточном тесте через неделю. Понятное дело, все правильные ответы давать он Кагуре не собирался – это вызвало бы лишнее подозрение у Гинпачи-сенсея, – но проследил, чтобы выглядело так, словно их совместные занятия приносят свои плоды.
– Задержись в классе после того, как все уйдут, – велел он с усмешкой перед тем, как задремать. – Отдашь долг.
Когда он проснулся, было уже поздно. Столы и стулья отбрасывали длинные тени, а в приоткрытые окна лился желто-оранжевый свет, казавшийся густым и тягучим, как яичный желток.
Как ни странно, Кагура была рядом – спала за соседней партой, глупо пуская слюни.
– Вот ведь, – вслух подумал Окита. – И что же мне с тобой такого сделать?
Он приподнялся, обошел парту и наклонился к Кагуре. Спать на закате было плохой идеей – все мысли улетучились, оставив вместо себя тупую ноющую боль и тяжесть. Голова раскалывалась.
А главное, было страшно обидно, что пропадает такая замечательная возможность. Было ужасно жаль, что он не обдумал своих действий заранее. Окита знал, что можно было бы позволить себе чуть больше. В бахвальстве Кагуры крылась немалая толика правды – терпеть боль она умела. Можно было бы сделать что-то действительно интересное…
– Это моя порция, глупый старший брат… – пробубнила во сне Кагура и вздрогнула, резко просыпаясь.
То ли с братом у неё были отношения не лучше, либо это был хитрый финт, но взметнувшийся кулак едва не расквасил Оките нос – тот едва успел увернуться.
– А, ты не сдохла ещё… – Окита тяжело вздохнул и посмотрел на неё сверху вниз. – А воняешь, как разлагающийся труп. Готова к экзекуции?
– Готова… – Кагура потерла глаза. – А отвечать можно?
– Нет.
– Обмен репликами?
– Нет.
– Режим диалога?
– Ты спрашиваешь про одно и то же, мелкая, – Окита невесело улыбнулся. – Страшно?
– Размечтался!
Нужно было что-то делать, а в голову всё так же ничего не шло. Окита сделал вид, что примеривается, обходя вокруг.
– Не забудь, ты должна терпеть, – напомнил он лениво. – Один звук, одна жалоба, одно неверное движение, – и я иду признаваться учителю, что давал тебе списывать.
– Поняла я, – Кагура нахохлилась. – За дуру не держи. Маньяк недоделанный…
После сна выбившиеся из прически пряди волос смешно торчали во все. Растянутый свитер съехал на одно плечо.
“Жаль, что договорились по одной пытке на одну контрольную”, – с тоской размышлял Окита. Всё же нужно было приготовиться заранее. А то столько всего, что не выбрать.
Ну вот, хотя бы удушение! Всегда мечтал попробовать, да как-то всё не складывалось. С другой стороны, у них договор особый. Куда интереснее её раскрутить на что-то такое, что точно не выдержит.
К Гинпачи-сенсею Окита не собирался, но сама мысль, о том, чтобы переиграть, будоражила.
И всё же – только один шанс! Как неосмотрительно с его стороны.
– Эй? – стоя за спиной, позвал Окита.
– Чего?
Он успел!
Она ещё не успела договорить, оборачиваясь, а он успел наклониться к самому лицу, замереть на долю секунды и – укусить за нижнюю губу.
Реакция была потрясающая: сначала Кагура дернулась было назад, распахнув глаза, и без того огромные, словно две пиалы для саке, а потом окаменела и зажмурилась – смекнула, что любое её движение будет истолковано как попытка сопротивления.
Он успел, но не смог добиться своего. На языке явственно проступал солоноватый привкус. Окита по инерции облизнулся, не спеша отстраниться. Наверное, всё ещё ждал реакции.
– Всё? – спросила Кагура. Голос казался слабым, словно ей не хватило дыхания.
– На сегодня… – согласился Окита. – Пожалуй.
Она развернулась и быстро вышла из кабинета.
Окита ещё успел заметил лёгкий румянец у неё на щеках.
“Проняло”, – злорадно отметил он.
На следующий день на вопрос сенсея про губу Кагура ответила, что оступилась и разбила её об лестницу. Сенсей сделал вид, что поверил и даже не смотрел в сторону Окиты. Видимо, сносно написанный тест обеспечивал приличное алиби.

До следующего раза пришлось ждать целых две недели. Это был предэкзаменационный тест, очень важный, по уверениям Гинпачи-сенсея. Окита уже было решил, что Кагура отказалась от их соглашения, так как две недели старалась не пересекаться с ним нигде, но когда он ближе к концу урока протянул черновик с ответами, безропотно взяла. Он с удовольствием наблюдал краем глаза, как она пишет, высунув язык.
Теперь у него был план.
Конечно, Кагура могла терпеть любую боль – Окита не раз проверял это на практике. Конечно, она брыкалась в отместку и орала как ненормальная, но больше для привлечения внимания. Все дикари издают боевой клич – вот это был как раз её случай. Но беда заключалась в том, что раньше Окита и не ждал, что она будет молчать. Теперь же он понял – Кагура решила во что бы то ни стало следовать поставленным условиям, значит, будет терпеть до последнего. Беда заключалась в том, чтобы его такой ход дел не устраивал совершенно. Оките хотелось видеть её слабость.
Она ждала его в классе, хмуро пялясь в окно.
Такой настрой заранее внушил ему уверенность, что сделанные после прошлого раза выводы оказались верны.
– Ждёшь?
Она бросила на него уничтожающий взгляд исподлобья, но промолчала.
– А я кое-что придумал для тебя, – с удовольствием продолжал он. – Думаю, тебе понравится.
– Придурок…
Неспешно подойдя, он уселся за парту позади неё.
Кагура напряглась. Её плечи чуть заметно дрогнули. Сегодня свитера на ней не было – слишком жарко в классе.
– Знаешь, я тут подумал, а может быть, ты мазохистка? – предположил Окита, наклонившись. – Нормальный человек бы на мои условия не согласился.
– Лысый сказал, что я не могу остаться на второй год, – пробубнила она. – Давай уже, бей… Или что там ещё.
Но Окита хотел потянуть время. Мучить её ожиданием было так же весело. В конце концов, что такое счастье, как не ожидание? Предвкушение желанного? Вот она, тут, сидит перед ним и ждет. Полностью в его власти… Заставь бояться неизбежности. Протяни руку. Прикоснись.
Нет, ещё немного… Ещё немного, и не придется ничего делать – она уже готова вскочить, разразиться проклятьями, накинуться с кулаками. Хорошая жертва в ожидании неотвратимости.
– Знаешь, выставлять напоказ свои слабости – это так… Банально, – Окита поднял руку, и Кагура, заметив это движение, вздрогнула. Предсказуемо и приятно. – Может, ты сама чего-то хочешь? Только скажи.
– Хочу сплясать на твоей могиле.
– Ага.
Считанные сантиметры между занесенной рукой и её плечом. Ещё немного – пусть ждет, что же он собирается с ней сделать. Истинное удовольствие.
– А… это вы? – в класс просунулась кудрявая голова Гинпачи-сенсея – очки съехали на переносицу, сигарета привычно дымиться. – А ну, пошли вон отсюда! Нечего тут шляться.
Словно ожидая этого, Кагура вскочила, словно ошпаренная, походя оттолкнула руку Окиты и вихрем вылетела из класса.
– Жаль, – едва слышно, вздохнул Окита.
– Что вы тут делали? – с подозрением прищурился Гинпачи-сенсей. – Ох, не нравится мне это. Прекращайте!
– Гинпачи-сенсей, – Окита поднялся и неспешно подошел к двери. – Мы просто занимались. Вы же хотели, чтобы эта дуреха сдала японский?
– Хотел, – неуверенно согласился тот.
– Так должны же мы хоть где-то с ней заниматься, – Окита сделался мил и приятен. – Вы понимаете, верно?
– Понимаю, – протянул Гинпачи-сенсей. – Смотрите мне: ещё одна драка – и никакой экзамен не спасет.
– Конечно, Гинпачи-сенсей, – пообещал Окита. – Конечно.

Оставшуюся до экзаменов неделю она избегала его. Демонстративно смотрела в глаза, но делала всё, чтобы не остаться наедине. Наблюдать за ней было смешно. Окита даже стал меньше спать на уроках, ловя на себе её взгляды украдкой, потом не удержался, подкинул короткую записку: “за тобой должок”. Эффект оказался ожидаемый и удовлетворил его полностью.
Изводить кого-либо никогда раньше не было так весело. Он даже забыл на время о желании убить Хиджикату.
Лишь одно обстоятельство омрачило его настроение в день тестов – поднявшаяся так некстати температура. Злорадствовать не получалось. Ожидание того момента, когда в конце дня она всё-таки останется с ним, поблекло и смазалось. Тест он писал из последних сил и, передавая черновик с ответами, не смотрел особо по сторонам. Кагура, тем не менее, от него не отказалась, что обнадеживало.
После урока заметивший неладное Гинпачи-сенсей всё-таки отправил Окиту в медкабинет. Окита пытался отказаться, подозревая, что Кагура обязательно воспользуется этим, чтобы сбежать, но его рвение остаться уверило всех, что он слишком тяжело болен. Пришлось тащиться, куда послали. Там он завалился на кровать и, хотя был уверен, что не сомкнет глаз, провалился в полусон-полубред.
Ему чудилось, что его качает по волнам в маленькой лодочке на самом солнцепеке, и нигде не скрыться от палящего зноя. Окита ворочался, стараясь засунуть голову хоть куда-нибудь, но не находил, куда. А потом неожиданно откуда-то появилась рыба и шмякнулась ему на лоб. Рыба была неправильная – хоть и холодная, но совсем не мокрая. Ещё она почему-то не двигалась – опустилась и осталась там лежать.
Окита поднял руку и схватил рыбу, которая только тогда и забилась. Он приложил её к обожженной щеке и рыба затихла.
– Отпусти, извращенец, – потребовала рыба знакомым голосом.
– Тебя прокляли или это твоя настоящая форма? – спросил её Окита.
– Дурак…
Он открыл глаза.
В кабинете было сумрачно и душно. У койки на стуле сидела Кагура, немного встревоженная и нахохлившаяся.
– Дурак, – повторила она. – Домой пора. Могу проводить.
– Домой… – Окита закрыл глаза. – И вправду чокнутая мазохистка, да?
Кагура не ответила – сидела рядом и молчала, опустив голову. Кажется, кусала губы, или Оките просто так казалось.
– Ты делаешь вид, что не понимаешь? – Окита с силой дернул её за руку, которую она так и не отвела, к себе. Кагура от неожиданности поддалась, упала сверху, но тут же уперлась свободной рукой в заскрипевшие пружины. – Мелкая, да ты та ещё идиотка.
Не сказать, чтобы это было весело. Просто Окита чувствовал, что другого случая не представится. Если он и мог заставить её испугаться, то только сейчас, когда она не была готова к этому.
– Помнишь, что ты мне должна? Уже вдвойне.
– Помню, – Кагура дернулась. – Температура же…
– Лучшее средство от всех болезней – чужие страдания, – шепнул Окита, переворачиваясь, подминая её под себя и стягивая с неё блузу. – Не обессудь, ты сама пришла, хотя знала…
– Ты… Дурак… Больной ублюдок…
Наверное, она сопротивлялась, но не сильно – он понял это уже гораздо позже. Тогда казалось, что они ведут борьбу на равных.
– Я рад, что ты всё понимаешь и так ответственна. А теперь – молчи и терпи. Впрочем, можешь стонать – в таком случае это будет уместно. Только не переусердствуй.
– Не надо.
Она была маленькая и гибкая. Её светлая кожа казалась чуть прохладной, и к ней было приятно прижиматься всем телом. Жар понемногу отступал.
– Мы пойдем к Гинпачи-сенсею?..
– Пожалуйста, не надо… Не!..
Он раздвинул коленями бёдра, одной рукой удержал ее руки, второй неловко стаскивал одежду. Она жмурилась, но не плакала. Сжимала зубы.
– Если это первый раз, то будет немного больно. Но в этом суть – ты сможешь потерпеть?
Окита не ждал ответа. Говорил что-то, что казалось достаточно отвратительным – первое, что приходило в голову.
– Мы же сдали японский? Значит, это последний раз, когда я могу воспользоваться нашим договором… Ничего страшного, если возьму чуть больше.
Маленькие груди с острыми сосками в розоватом ореоле, рыжие волоски тонкой дорожки в паху. Кагура ещё старалась сжать колени – совсем немного, закрываясь инстинктивно. Если бы хотела – могла бы ударить, да так, чтобы дух вышибло. Не ударила.
– Не надо.
Окита наклонился, провел языком по шее – от ключицы до уха, прикусил – так, чтобы след остался. И ещё один – на плече. Пальцы обозначили путь от груди до промежности, сжались, надавили.
Кагура дернулась.
Прекратить больше не просила. Обмякла.
В голове было туманно, пусто и тяжело. Во всем теле было тяжело и очень жарко. Даже Кагура перестала казаться оазисом прохлады.
Окита поднял её бедра, вынуждая сжать коленями бока, отпустил руки. Она осталась лежать перед ним, закрыв ладонью лицо, едва заметно вздрагивая. Нет, не плакала – он был уверен.
В глазах плыло. Наверное, от возбуждения. Скорее всего – от жара.
Ну и ладно.
Он взял её несколькими короткими толчками. Опыт был – совсем небольшой, но пару раз ему удавалось сорвать куш. Ничего особенно тогда он не почувствовал. То же самое, что и с рукой, только с девушкой. Так банально.
Кагура не проронила ни звука. Он наклонился к ней, с удовольствием уткнувшись в худое плечо, тяжело выдохнул и почувствовал – она сопротивляется. Не внешне, внутренне. Её тело не приемлет того, что с ним делают.
И это неожиданно оказалось приятно. Осознание сопротивления захватило Окиту. Если бы он не запретил ей сопротивляться, возможно, было бы ещё интереснее.
В следующий раз… В следующий раз он позволит ей делать всё, что угодно: кусаться, драться, пинаться и вырываться до последнего. Обязательно, в следующий раз так и будет.
Надолго его не хватило.
Кагура не двигалась, пока он лежал на ней, мокрый от пота, и восстанавливал дыхание. Удовольствие судорогой сжимало горло. Голова кружилась, падала, тело отказывалось слушаться.
Кагура спихнула его с себя, сползла с кровати на пол, отыскала вещи. Пока одевалась, ни разу не обернулась. Окита смотрел, не хотел отпускать. Просто не хотел – животный, не поддающийся логике порыв: вернуть обратно.
На границе сознания маячило: что-то происходит не так. Дело – дрянь.
Он провалился в сон до того, как она ушла.

Разбудил его Гинпачи-сенсей.
В голове немного прояснилось. Окита тер глаза, пытаясь осознать, когда закончился сон про рыбу и начался про Кагуру.
– Пойдем, – позвал Гинпачи-сенсей. – Отвезу тебя домой. Кагура-чан сказала, ты совсем плох.
Не оборачиваясь, он почесал в затылке.
– Вообще-то, она выразила надежду, что ты скоро сдохнешь, но как-то без энтузиазма.
Окита помотал головой.
– Она заходила?
– Да, – Гинпачи-сенсей кивнул. – Думаю, хотела выразить благодарность.
Окита не ответил, медленно соображая, что сон сном вовсе и не был.
– Кстати, знаешь, – Гинпачи-сенсей остановился. – Сначала я думал, что ты просто даёшь ей списывать, Окита-кун. Я нашел твой черновик у неё под партой. Но когда принялся проверять работы… – он с сожалением покачал головой. – Наверное, всё дело в твоем дурном самочувствии. Если бы у Кагуры-чан ошибки были те же, я бы без сомнений отправил на пересдачу обоих. Но она, в отличии от тебя, на всё ответила верно.
Окита по инерции кивал и соглашался. Смысл слов доходил до него с опозданием.
– ...Так что я просто исправил у тебя несколько ошибок, – продолжал Гинпачи-сенсей, ничего не замечая. – Ты хорошо поработал, Окита-кун. Может быть, в следующем году подтянешь ей математику?
Окита остановился, как вкопанный.
– Нет.
Вот оно.
– М? – Гинпачи-сенсей удивленно оглянулся. – Не будь таким категоричным.
– Нет, – севшим голосом повторил Окита. – Я же сам сказал, что сегодняшний экзамен – последний раз.
– Эх… – Гинпачи-сенсей прошел к выходу. – До чего принципиальная молодежь нынче пошла.

@темы: gintama

---

Автор: Oui, mon colonel!
Форма: сет перашков
Рейтинг: G

Название: Поучительная история
Пейринг: Окита/Кагура, Гинтоки, Хиджиката, Мацудайра
Количество: 13 штук

зимой холодной где-то в мае
к ней постучало счастье в дом
ты выйдешь за меня спросило
вот это сразу поворот

сперва она убить хотела
ну как убить ну так слегка
об стену об пол и ступеньки
ого живучий паразит

садист унылый и убийца
пугает весь он свой отряд
тут кагура заулыбалась
а что хороший кавалер

согласье дать не поспешила
решив обдумать втихаря
вдруг брату тоже приглянется
вот неудобно будет всем

прикинула ещё смекнула
что папа может быть не рад
но с папой это проходили
вторую руку оторвем

как объясниться ей с гин чаном
решила быстро и легко
пускай приходит хиджиката
общий язык они найдут

подумала ещё немного
жилплощадь где бы им найти
но раз гинтоки с хиджикатой
то это тоже решено

продумав свой ответ решилась
пришла в казармы поутру
слегка смутилась для приличья
ну суженый бери меня

старик суровый мацудайра
услышав это загрустил
малыш но ведь тебя посадят
ты всё же лучше обожди

тут окита не упирался
кому захочется в тюрьму
забыл напомнить мацудайре
что ей всегда тринадцать лет

и что это такое было
спросила кагура его
и не забыла хорошенько
об землю мордой приложить

а дело в том что мацудайра
решился окиту женить
тот быстро выдумал решенье
короче взбучку заслужил

мораль сей басни однозначна
слова на ветер не бросай
но кто сказал что это шутка
вдруг окита серьёзен был

Название: Переходный возраст
Персонажи: Садахару и др.
Количество: 6 штук

кусать гин-чана стало скучно
гин-чан ленивый и больной
да нужен мне ваш диабетик
любые джои подойдут

я белый милый одинокий
я много места не займу
молил глазами садахару
а сам продумывал рецепт

зурако самых честных правил
в шахидском поясе в чулках
тональник тени тушь помада
ну кто бы лучше посолил

какая стать скажи на милость
и не пытается удрать
ой нет не надо он же с ромом
пойду трезвее поищу

я бог и царь и власть имущий
террор и хоррор имя мне
орал брыкаясь такасуги
а садахару всё жевал

вернулся поутру печальный
голодный раненый больной
родная белая макушка
не понял ты сменил шампунь

Название: Семейный праздник
Персонажи: Садахару и др.
Количество: 6 штук

с утра ничто не предвещало
но позже подошел шинсен
вокруг летают кони люди
у садахару нервный срыв

забился в угол выл в бессилье
дрожал и телом и душой
он хоть и бог но не настолько
они и бога пришибут

желал еды желал вниманья
желал простите в туалет
но не был вовремя услышан
решил что это их вина

хозяйка та ещё тиранша
её сожитель раздолбай
три идиота при параде
очки бывают ничего

у садахару плохо с сердцем
и аллергия на табак
и зубы поломал о швабру
и можно всё же в туалет

кабуки чо лежит в руинах
не видно этому конца
а нет постой пускай резвятся
то игры брачные у них

@темы: gintama

---

Не надо в Обзоры.

Название: Если день не задался с самого утра, значит кому-то это нужно
Автор: Oui, mon colonel!
Бета: Мурлыканье
Персонажи: Хиджиката, Ямазаки, Окита, Гинтоки, Кагура, Отосе
Тип: джен, гет
Рейтинг: PG
Жанр: драма с элементами юмора (или наоборот)
Саммари: «В тесном коллективе становишься психологом.» (с)
Дисклеймер: абсолютно ничего моего.
Предупреждения: один пейринг и два непечатных слова

Фанфик был написан для Февральского Фестиваля

1855 с.

1.
У заместителя командующего Шинсенгуми Хиджикаты Тоширо день не задался с самого утра. Винить было некого, но бумажная волокита рождала плохо контролируемое желание убивать всё живое, а всё неживое — оживлять и убивать с ещё большей жестокостью. Несколько раз Хиджиката хватался за катану, жаждущую крови невинных и виноватых, что для бездушного металла было без разницы. Он даже подумывал о сеппуку, но вовремя спохватился, полагая столь постыдное бегство от жизненных трудностей недостойным самурая.
Бумаги не кончались. За докладными шли отчеты, за отчетами — приказы, за приказами — прошения, за прошениями — счета… Счета, счета, счета! Счета удручали больше всего, а за порчу городского имущества — как-то особенно. Хиджиката курил и злился, злился и курил.
В казармах царила зловещая тишина, словно там, в ожидании чего-то неотвратимого, затаилось чудовище.
Хиджиката смотрел на отчеты, потом на докладные, потом на бесконечные счета — и тушил в пепельнице очередной окурок.
Гордость, думал Хиджиката. Если перебороть гордость, то, вполне вероятно, можно найти выход из любого, даже самого затруднительного положения. Гордость была камнем преткновения, и именно это чувство он старался побороть в себе.
Последний кордон на пути к решению проблемы.
Он достал пачку чистых листов. Гордость обвила его шею, словно змея, но Хиджиката уже решился. Короткое письмо, написанное каллиграфическим почерком без единой помарки спустя час лежало перед ним.

2.
У Ямазаки Сагару день тоже не задался. Правда, для разнообразия, кто-то криворукий примерил на себя роль Творца, и причиной очередной личной катастрофы стал даже не обожаемый заместитель командующего Хиджиката Тоширо, а добрейшей души капитан первого отряда Окита Сого. Ямазаки встретил капитана при выходе из казарм, и его сердце забилось в томительном предвкушении беды.
Капитан выглядел таким расслабленным и удовлетворенным, что не оставалось сомнений в его злонамеренности.
— Добрый день, капитан, — приветствовал его Ямазаки, коривший себя за неосторожность быть замеченным.
Капитан окинул его быстрым взглядом, лишь на секунду задержав внимание на краешке конверта, так невовремя вылезшим из нагрудного кармана и явившим себя миру, и уголок его губ дрогнул.
— Добрый, — согласился он. — Снова Хиджиката гоняет?
Приметы, думал Ямазаки. Должны быть какие-то дурные приметы о капитанах, пересекающих дорогу честному шпиону, о капитанах, которые так сочувственно улыбаются, и о капитанах, которые знают твои самые слабые места… Ямазаки! Не иначе, сегодня ты отхватил джекпот! Спасайся! Беги, пока не поздно! Убегай и никогда не возвращайся!
— Сегодня моё дежурство, — с показной ленцой протянул капитан. — Не утруждайся так, Ямазаки. Я могу доставить это за тебя.
— Моя обязанность… — растерянно пролепетал Ямазаки. — Лично в руки!.. Со скорейшим ответом!
Поздно!
Конверт перекочевал во внутренний карман капитанова пиджака и скрылся из вида.
— Турнир по теннису, Ямазаки. Ты ещё успеешь, — напомнил капитан и нехорошо сощурился. Он знал о слабостях Ямазаки достаточно.

3.
У Сакаты Гинтоки день не задался сразу несколько раз за утро. Сначала Садахару просился гулять, потом Кагура проспала, и Садахару перестал проситься, пристыженно уткнувшись мордой в угол, а когда Гинтоки всё-таки поднялся ближе к полудню… вероятно, криками он разбудил не только Кагуру, но и поднял мертвецов с соседнего кладбища.
Дерьмо, думал Гинтоки. Собачье дерьмо! Много! Много собачьего дерьма в моем доме!
Он думал это так громко, что Кагура подумала ему в ответ, что это дерьмо божественной собаки, а потому обязательно должно быть добрым предзнаменованием. Потом она забрала Садахару и гордо удалилась с ним на плечах, игнорируя требования Гинтоки убирать за своим божественным производителем божественного дерьма.
На этом беды Гинтоки не закончились, потому что на запах или слишком громкие мысли явилась Отосе, чтобы полчаса думать под дверью о просроченной за три месяца арендной плате. Гинтоки подумал было мысленно огрызнуться, но счел за лучшее сделать вид, что никого нет дома, и лёг спать обратно.
Кагура вернулась через некоторое время заметно повеселев и метким пинком по почкам разбудила Гинтоки, вручив ему конверт, подписанный аккуратным каллиграфическим почерком.
— Лежало у входа, — пожав плечами, пояснила она и направилась куда-то в сторону кухни.
Гинтоки распечатал конверт и только тогда понял, насколько его день не задался. Он собрался было съесть это вопиющее недоразумение, которому не было места в мире, но оно казалось таким отвратительны, что он просто выбросил его в корзину для бумаг и собрался решать новую проблему старым проверенным способом — проще говоря, напиться.
К сожалению, за порогом его всё ещё ждала Отосе, которой надоело просто думать об арендной плате, что она и озвучила в ультимативной форме.

4.
Если чего Гинтоки и не любил, то это думать о проблемах.
И всё же пришлось вернуться на продавленный диван и предаться печальным размышлениям об арендной плате. Вопрос денег его занимал не слишком. Куда больше его интересовало, как можно задурить голову старой карге, повернутой на материальной выгоде.
Если бы у Гинтоки была совесть, он бы так не думал. Но совесть то ли потерялась, то ли уснула, то ли вовсе умерла, так что пришлось углубиться в пучину отчаяния, перебирая возможные хитроумные выходы из положения. Найти необходимую сумму Гинтоки не считал возможным. Мысль об убийстве старухи казалась слишком затасканной и приевшейся. Оставалось только одно — отвлечь! Но чем можно отвлечь от денег Отосе, повидавшую на своем веку достаточно?
Гинтоки так углубился в эту мысль, что даже задремал, когда Кагура выдернула его из блаженной неги внезапным вопросом.
— Что в письме?
— А? — Гинтоки почесался, переворачиваясь на бок. — В каком письме?
— В каком письме? Да в том самом, что я принесла тебе! — Кагура уселась на спинку дивана и заинтересованно оглядела его сверху.
— Ах, в том… — Гинтоки посмотрел на неё одним глазом, потом другим, потом немного полежал, закрыв оба — и, подпрыгнув, словно горный козел в брачный период, кинулся к корзине.
Злополучное письмо было на месте. Оно словно дожидалось своего часа, даже почти не помятое и чарующее, как пресловутый запретный плод.
Гинтоки достал его двумя пальцами, аккуратно положил на стол и перечитал несколько раз, убеждаясь, что жизнь начинает налаживаться.
Письмо было коротким, но слишком ёмким, на взгляд Гинтоки.

4,5
«Раньше я думал, что любовь — это когда точно знаешь, что любимый человек просто существует где-то в этом мире, и он счастлив даже без тебя.
Но теперь всё изменилось. Я уступаю в спорах там, где раньше мне не позволяла этого гордость. Я
мечтаю сталкиваться с любимым каждый день, поэтому исполняю свою работу на улицах города с непривычным рвением, и проклинаю выходные, если не могу найти причины для встречи. Я хотел бы слиться с этим человеком в оргазмическом экстазе и ласкать его там, где запретно. Я хочу полностью принадлежать ему одному.
Мне страшно осознавать, что эти чувства могут быть невзаимны. Но я больше не хочу молчать и взываю к тебе, о, греза!
Как стемнеет, приходи на кладбище, чтобы я мог поведать о своих чувствах открыто и получить ответ незамедлительно.
Вечно твой, Х.»

4. 75
— Отвратительный стиль, — сказала Кагура, выглядывая из-за плеча Гинтоки. — Наверное, он специально.
— Ммм… — протянул Гинтоки и ещё раз проверил конверт, на котором значилось его имя.
— Я бы точно не дала, — заметила Кагура доверительно. — Но сколько искренности!
Гинтоки отвесил ей подзатыльник в воспитательных целях.
— «Х» — это как «Хуй» или как «Хер», Гин-чан? — оживилась Кагура. — И, кстати, хотела спросить, в чем разница?
Гинтоки как можно громче подумал, что подзатыльника, пожалуй, будет мало, и Кагура с независимым видом снова удалилась на кухню.
Он проводил её взглядом и с болью посмотрел на письмо. Брать грех на душу не хотелось, но арендная плата казалась непомерно высокой и абсолютно недосягаемой.
— Живите долго и счастливо, — подвел итог Гинтоки и убрал лист, исписанный знакомым каллиграфическим почерком, в девственно-чистый конверт.
Казалось, день не задался у всех сразу.

5.
— Куда ты? — спросила Кагура вечером, высовываясь в коридор и наблюдая за натягивающим сапоги Гинтоки.
— Прятаться от осознания ничтожности своего поступка, — драматично заявил он, почесав в затылке.
— Много не пей, — напутствовала Кагура. — Кустами сильно не шуми — могут заметить и отомстить. Домой не возвращайся до утра… пока не протрезвеешь.
Гинтоки покачал головой и выскользнул в наступающие сумерки.
Кагура постояла ещё немного в коридоре, слушая звук его затихающих шагов и вернулась на кухню — заканчивать последние приготовления. В доме прокралась зловещая тишина, подобная той, что утром навещала казармы Шинсенгуми.
— Trick or treat!
Шепот, раздавшийся у самого уха, заставил Кагуру подпрыгнуть. По инерции она развернулась в прыжке и контратаковала шутника. Тот тоже оказался не промах и, поймав её руку в захват, ловко уложил на обе лопатки броском через себя.
— Придурок, — проворчала Кагура и от души пнула его по голени.
— А вот это уже больно, мелкая! — возмутился Окита, прыгая на одной ноге.
— Я думала, Гин-чан вернулся.
— Я думал, он вообще не уйдет.
Кагура встала, демонстративно отвернувшись.
— Ну и ладно, — неопределенно согласился Окита, заглядывая ей через плечо. — Где мой шоколад?
— Никакого шоколада!
— Врешь…
— Если не отойдешь, врежу, — предупредила Кагура.
— И я подделывал почерк Хиджикаты только чтобы услышать это?
— Ты подделывал почерк Хиджикаты только чтобы досадить ему.
— А вот и нет.
— А вот и да.
— А вот я тебя сейчас…Может всё-таки посмотришь на меня?
Медленно обернувшись, Кагура состроила самую свирепую гримасу. Встреченный взгляд не сулил ничего хорошего.
— А знаешь что?
— Нет.
— У меня там… зубы!
Выражение лица Окиты оставалось неизменно плотоядным. Кагура успела подумать, что на неё так не смотрели даже монстры, которых ловил Лысый.
— А у меня — когти, — спокойно парировал Окита. — Мы идеальная пара.
На такой ответ Кагура явно не рассчитывала.
— Может всё-таки начнем с шоколада? — насупилась она.
Окита резко отвернулся.
— Ладно, — согласился он со смешком. — Шоколад из твоих рук, дорамы по телевизору… С чего-то же нужно начинать. Но учти, когда-нибудь…
Он не договорил.
Кагура посмотрела на приготовленную коробочку и неожиданно подумала, что ему тоже может быть неловко.
— Даже не думай! — отозвался Окита из комнаты, включая телевизор. — Просто мне нравится смотреть, как ты смущаешься.
Кагура закрыла глаза и сосчитала до трех.
— Матушка на небесах, — взмолилась она. — Дай мне сил не убить этого замечательного парня хотя бы до тех пор, пока я не представлю его Лысому. Иначе мне будет очень-очень обидно и даже немного грустно из-за потерянной возможности увидеть этот цирк…

6.
— Саке! — потребовал Гинтоки.
— Саке! — согласился Хиджиката.
— Деньги вперед! — желчно предупредила Отосе. — За аренду — отдельно, за саке — отдельно. А то ведь спрошу натурой, — всё, как в письме!
Гинтоки критично оглядел её с ног до головы — для этого ему пришлось приподняться и опасно наклониться, перегнувшись через стойку.
— За твой счет, — подвел неутешительный итог он и пихнул Хиджикату локтем.
— Это ещё почему?
— Потому что это меня выперли из дома! Меня нужно жалеть и утешать! — пьяно, но уверенно объяснил Гинтоки. — А если они там… если!..
— Заткнись, — предупредил Хиджиката. — Даже думать не хочу.
— Тогда ещё саке! — потребовал Гинтоки
— Ещё! — согласился Хиджиката и кивнул Отосе. Откровенно говоря, у него тоже был план. Возможно, не такой дурацкий, как у влюбленного Окиты, но куда более изощренный по части садизма. Хиджиката верил, что сможет заставить Гинтоки заплатить по всем тем счетам о возмещении ущерба, которые пришли Шинсенгуми за последний квартал и не давали свести бюджет.
День не задался с самого утра, думал Хиджиката. Но если день не задался, возможно, повезет ночью.

@темы: gintama

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Название: «Никому не рассказывай»
Автор: Oui, mon colonel!
Бета: thegamed
Герои: Скалл, Реборн, ОП в количестве
Категория: джен с элементами гета
Рейтинг: R
Жанр: романс, приключения, юст
Размер: 11356 слов
Саммари: Ещё один путь к бессмертию.
Дисклаймер: медиафраншиза Katekyo Hitman Reborn! © Амано Акире и студии Artland
Предупреждение: АУ,

спойлер

кроссдрессинг
Примечания: фик написан для команды Облака на конкурс Reborn Nostra-13, тема «С чистого листа»
Ссылка на скачивание: mediafire

1. Здесь и сейчас

– Итак, встречаем нашего следующего участника... – орет комментатор, и его голос тонет в шуме болельщиков.

Реборн в раздражении поправляет шляпу и оттягивает ворот рубашки. Арабские ночи слишком жаркие, а от света прожекторов, бьющего в глаза, прохладнее не становится. Стадион заполнен почти под завязку, если не считать нескольких VIP-лож, в одной из которых и скучает Реборн. В этом секторе всего пятьдесят мест, из которых больше половины пустуют. Дурацкое место для встречи с клиентом.

Реборн размышляет, не было ли с его стороны большой ошибкой согласиться прийти сюда. Слишком много посторонних глаз и ушей, которым может быть дело до того, что привело сюда господина в дорогом костюме, слишком официальном для подобных мероприятий.

Динамики сотрясаются от грохота музыки. Толпа на взводе. Реборн готовится встать и уйти, когда рядом с ним присаживается неприметный субъект с повадками китайской мартышки. Субъект смотрит на Реборна и хихикает, чем раздражает похлеще шума и вспышек пиротехники.

– Как вам шоу, мистер Реборн? – спрашивает субъект и кивает на арену, где среди искусственных песчаных барханов мечется красная «Ямаха». – Крайне занимательно, верно?

– Ничуть, – сдержанно отвечает Реборн. Он плохо слышит, но старается читать по губам. – Вы не могли придумать что-то получше?

– О, прошу прощения... – говорит субъект и утыкается взглядом в арену.

– Почему наше дело нельзя было обсудить в более... подобающем месте? – спрашивает Реборн, снова поправляя шляпу и незаметно оглядывая окружающих. Похоже, что все соседи впрямь больше заинтересованы происходящим на арене. Но он всё равно не дает себе расслабиться.

– А? – переспрашивает субъект. – Простите, я отвлекся.

Реборн подавляет в себе желание покинуть ложу без объяснений и тут же решает, что это в последний раз.

– Оторвитесь ненадолго, – вкрадчиво говорит он. – Я хочу знать, что вам от меня надо.

– Это не совсем по вашему профилю, видите ли, – облизывая губы и не поворачиваясь к нему, отвечает субъект. – Кроме того, у вас будет напарник.

– Заранее отказываюсь, – отрезает Реборн и встает. – Вынужден откланяться.

– Останьтесь, – субъект всё так же не поворачивается и хватает его за руку. – Мой хозяин готов заплатить тройную – вдумайтесь в цифру! – таксу. Да, нам известны ваши расценки. Сядьте же, умоляю!

Реборн садится и прикладывает палец к губам, чтобы скрыть улыбку. Он совсем не жаден, но такая готовность платить говорит о том, что это либо очень интересное дело, либо подстава, а вероятнее – всё сразу.

– Продолжайте, – приказывает он.

– Терпение, мой друг, – говорит субъект.

У Реборна нет друзей, поэтому подобное обращение вызывает у него злое веселье. Он делает замечание, но собеседник его, вероятно, не слышит. Красная «Ямаха» пытается взять самый крутой трамплин на арене, но человек не справляется с управлением, машина падает и идет юзом, таща за собой неудачника. Ветер хватает поднятый песок и бросает в зрителей. Барабанным боем гремит пиротехника, мигают все прожектора. Тело укладывают на носилки и увозят с арены в один из дальних проходов вниз, кто-то увозит поверженную и пристыженную «Ямаху» с песчаных барханов. Зрители орут оскорбления, некоторые кидают пластиковыми стаканами и пакетами из-под чипсов. Здесь, как и много лет назад на аренах Рима, не судят только победителей, да и то – спорный вопрос.

Шоу продолжается.

Комментатор сетует, что на фестиваль в этом году пропускают зеленых новичков.

– Я не работаю с напарниками, – повторяет Реборн.

– О, – хмыкает субъект, – вы и телохранителем не работаете, верно?

Реборн закрывает глаза и повторяет как мантру: тройная такса! тройная такса, будь она неладна...

Когда он снова смотрит на арену, субъект прислушивается, улавливает что-то интересное и начинает радостно подпрыгивать на месте, присвистывая и улюлюкая. Реборн оглядывается и понимает, что их ложа ведет себя не менее глупо. Он переводит взгляд на арену и видит худощавого растрепанного парня, с ног до головы затянутого в черное. Кожаный комбинезон с фиолетовыми вставками бликует под прожекторами, подшлемник похож вязанный чулок, что носят грабители банков и штурмовики. Парень на арене запрыгивает на фиолетовый мотоцикл с бело-голубым пацификом на баке и машет публике рукой – та приветственно ревет и кидает на арену женские трусики.

Реборн морщится.

– Что за красавец! – говорит субъект. – И зрители его любят.

– Кто он? – дергает бровью Реборн.

– Вы не знаете? – судя по тону, это Леонардо да Винчи, Альберт Эйнштейн и Адольф Гитлер в одном флаконе, и не знать его – тяжелое преступление. – Последние несколько лет он работает на Голливуд – снимает им самые эффектные дубли, а они потом подрисовывают туда лица знаменитостей. Видели фильм про Индиану Джонса? Сейчас его крутят во всех кинотеатрах мира... Не видели? Кинотеатры не для вас? Очень жаль. Посмотрите, презабавная история! Шепчутся, большая часть трюков исполнялась вот этим человеком. Ну вот, а когда у него выдаются выходные, он заезжает приглашенным гостем на подобные фестивали.

– Американец? – уточняет Реборн.

– Сложно сказать, – субъект пожимает плечами. – Вероятнее всего, европеец. Ходят слухи, что выходец из какого-то цирка, ныне канувшего в небытие. Это домыслы, скорее всего. Он появился в Америке в семьдесят восьмом и очень пригодился.

Реборн лениво наблюдает, как парень надевает шлем и газует.

Именно в этот момент субъект склоняется к Реборну и шепчет:

– Заинтригованы, верно? Я вас познакомлю!

Реборн дергает бровью, но этот жест скрыт в тени шляпы. Ему очень хочется ответить, что, пожалуй, он как-нибудь переживет без столь ценного знакомства, но не успевает.

– Собственно, именно с ним вам придется работать, – заканчивает мысль субъект и улыбается так, словно осчастливил Реборна по меньшей мере вечной жизнью.

– Сколько ему лет?

– О! Это ещё одна интересная история. Опять же, по слухам, немного за сорок или около того, но... Он просто человек без возраста – больше двадцати не дашь.

– Надеюсь, хотя бы среднее образование у него есть? – ворчит Реборн.

– Спросите сами...

На этих словах трибуны снова взрываются ликованием. Черно-фиолетовый всадник на фиолетовом мотоцикле разгоняется перед тем-самым-опасным-трамплином. Зрители забывают, как дышать, когда черно-фиолетовая стрела взлетает на вершину и рушится с неё вниз, поднимая волну песка. Пиротехники вспоминают, что забыли поджечь «фонтаны», и тут же их поджигают в надежде, что никто не заметит. Когда песок оседает, а «фонтаны» прогорают, становится видно, что парень вольготно сидит на мотоцикле и крутит на руке шлем. Комментатор орет, зрители орут, субъект рядом с Реборном тоже орет, потом хватает его за рукав и тащит за собой. Реборн чувствует себя участником нелепого фарса и мечтает пристрелить кого-нибудь просто ради успокоения нервов.

Они пробираются сквозь толпу вниз, субъект не замолкает ни на секунду.

– Всё очень просто, мистер Реборн, – говорит скороговоркой он. – Мы сейчас в Дамаске. Завтра в ваше распоряжение будет прислана машина. О паспортах и билетах не беспокойтесь – утром можете забрать их у портье. В машине окажется один немаловажный чемоданчик. Вы поедете с ним в Бейрут и там сядете на лайнер «Аркадия», а на нем уже спокойно доплывете до Туниса, оттуда на частной яхте до Неаполя – рукой подать. Ничего сложного или опасного. Конечно, если вас не подобьют вражеские истребители, что маловероятно, ха-ха...

– Кому предназначается чемодан?

– Неважно.

Они идут по коридорам. Вокруг снуют люди, не обращая ни на кого внимания. Реборн думает, что сошел с ума.

– Что в нем?

– Это не ваше дело.

Они останавливаются перед дверью с надписью «Skull». Субъект тяжело дышит, но продолжает улыбаться. Реборн попросту взбешен.

– Я не сказал «да»!

– Разве у вас есть выбор?

Дверь открывается и субъект толкает Реборна внутрь.

– Скажите хотя бы, кого я должен убить?

– А это правильный вопрос...

Дверь захлопывается прямо перед носом Реборна. Он делает глубокий вдох, чтобы успокоиться, оборачивается и понимает, что находится в каком-то старом административном кабинете, переоборудованном под гримерку. У противоположной стены на обычном офисном столе стоит засиженное мухами зеркало. Перед зеркалом на стуле любимец публики со скучающим видом и высунутым языком рисует на правой щеке фиолетовой губной помадой крупную слезу, придирчиво смотрит, подкрашивает такие же фиолетовые губы и оборачивается к двери.

Реборн думает, что уже нашел потенциальную жертву. Он прикрывает глаза и трет переносицу. Из-за жары у него разболелась голова, поэтому осознание, что любимца публики зовут Скалл, и мерзкая обезьяна хочет, чтобы они работали вместе, приходит к нему не сразу.

– Блеск! – говорит Реборн.

– Спасибо, – кривится Скалл. – Вы принесли мне минералки?

– Нет, – пожимает плечами Реборн.

– Пресса? – хмурится Скалл.

– Нет, – Реборн поправляет шляпу.

– Фан-клуб? Организаторы? – Скалл выглядит заинтригованным.

– Нет и нет, – качает головой Реборн. – Мне поручено доставить какой-то таинственный чемодан и твоё тело в Неаполь.

– А. – Скалл отворачивается к зеркалу и цепляет серьгу в губу. – Ясно.

Кажется, Реборн его больше не волнует.


2. Там и тогда

В 1943 году, когда немцев уже выдворили из Неаполя, но обстановку в стране это ещё не улучшило, ему должно было быть около пяти-шести лет. С головой у него тогда было неважно, и, судя по шраму за правым ухом, виной тому было осколочное ранение, полученное при бомбежке. Когда его нашли, он вел себя и выглядел как помесь крысы с собакой и совершенно не походил на человека. Простейшие навыки, такие как речь или ходьба на двух ногах, у него отсутствовали полностью, а перемещался он на четвереньках. Маугли в послевоенных каменных джунглях. Возможно, именно это сослужило ему добрую службу, и вместо того, чтобы приторговывать фривольными открытками и собой на железнодорожной станции, как это делали некоторые его одногодки, он каждый день забивался в подвал одного из разрушенных домов в районе окраинных доков и пересиживал там, выходя на поиски еды только в самые темные часы перед рассветом.

А вот женщине, взявшей его под опеку, повезло меньше. Её звали Марыська, и ей было немного за двадцать. Каким образом английскую полячку забросило на итальянский сапожок, сказать было трудно, а сама она сознаваться не желала. Городские дел с ней не имели: кое-кто предполагал, что девица промышляла полковой шлюхой в одном из немецких подразделений. На самом же деле у Марыськи имелось непомерное для того времени чувство собственного достоинства, не позволявшее ей предлагать себя проезжающим мимо солдатам за банку консервов или ещё какую подачку. Тем не менее, силы работать у неё были, а в разрушенном городе это особенно ценилось.

Именно она дала ему второе – первое кануло в небытие вместе с началом войны – имя. Марыська назвала его Анджей, но пока он привыкал к ней, сокращала до Джи. Позже, окончательно осознав себя одним из Homo sapiens и научившись ходить, говорить и даже смеяться, он стал отзываться и на полное имя. А до тех пор Марыська приучала его к себе, как дикого зверя, едой и лаской. Он помнил эти времена смутно. Его могло испугать всё, будь то гомон ребятни или скрип покосившейся под ветром металлической балки, военная гимнастерка или резкое движение. Отучаться от этого ему пришлось долго.

Из Неаполя они уехали уже после окончания войны – в конце 1946 года. Где-то на побережье к югу были большие оливковые плантации, разграбленные и местами выжженные, – туда они и подались вдвоем. Первым его отчетливым воспоминанием стали заросшая дорога в колдобинах от разрывных снарядов и обгоревший с одного боку, но чудом выстоявший амбар. Несмотря на ощущение разрухи и запустения, ему почему-то было хорошо и легко. Он думал, что жизнь начинается заново, больше не придется голодать и драться за каждый кусок хлеба. Яркое солнце, чистая зелень и свежий ветер без примеси запахов гари и мазута – он и мечтать об этом не смел.

А потом, разбирая завалы амбара, чтобы хоть как-то приспособить его для жизни, они нашли мотоцикл. Он тогда не сразу рассмотрел крест с загнутыми концами на бензобаке, красноречиво свидетельствующий о старом владельце, зато его привлек огромный белый череп, который скалился лукаво, и, словно на что-то намекая, зыркал пустыми глазницами. Мотоцикл был так огромен и так тяжел, что даже Марыське оказалось сложно с ним справиться. Оставалось только гадать, бросили ли его тут из-за поломки или кости хозяев уже давно обглодала свора местных одичалых собак.

Сначала приходилось туго, но Марыська, вероятно, в мирное время жившая в деревне, каким-то образом обустраивала быт, приучая и Анджея к работе. Оставаясь хмурым и неразговорчивым, он, тем не менее, выполнял все её указания. Послевоенное десятилетие оказалось тяжелым не только из-за недостатка продовольствия, но ещё немалую долю беспокойства доставляли беженцы и бродяги, путешествующие по полуразрушенным и заброшенным дорогам. Некоторые были настроены далеко не доброжелательно, так что приходилось прятаться от них, а иногда и обороняться. Но последствия травмы и возраст сказались на памяти, и Анджей забыл многое. Возможно, он просто отсеял эту часть воспоминаний, оставляя для себя только хорошее.

Марыська понемногу учила его грамоте, письму и счету. Ещё она нашла Библию. Анджею совсем не нравились нудные байки о странных людях, поклонявшихся кому-то на небесах, но одобрение Марыськи значило для него гораздо больше, чем собственное мнение, и он смиренно читал вслух по утрам несколько скучных страниц, а потом отправлялся помогать по хозяйству.

Потом дорогу, пролегавшую через их оливковую плантацию, начали отстраивать, и появились новые люди. Время от времени заходили рабочие – иногда мужчины, но всё чаще женщины – в грубых комбинезонах, перепачканных гудроном и песком. Они просили воды или возможности переночевать, а в обмен пересказывали слухи, которыми полнилась Европа.

После того как дорога стала более или менее спокойным местом, Марыська начала ходить в город и продавать освежеванные тушки кроликов, которых они разводили, козий сыр, который готовила сама, и оливки. Позже к ним приехали несколько женщин, которые стали помогать ей и остались надолго. Они сажали новые деревья, по вечерам рассказывали истории, а ещё у них был маленький грузовичок. Однажды Анджею повезло – его посадили на шофёрское сиденье и показали, как рулить. Ему понравилось это гораздо больше, чем всё то, чему обучала его Марыська, включая освежевание кроликов и латание дыр в крыше амбара. Женщину, которая водила грузовичок, звали Инес. Она была немного младше Марыськи и всё время смеялась, демонстрируя белые кривоватые зубы. На зубы Анджей не смотрел, потому что Инес умела обращаться с грузовичком так, как ему и не снилось. Заметив его интерес, Инес начала понемногу обучать его тому, что знала сама. Быстро Анджей уяснил, что всё во внутренностях машины подчинено своей логике. Он внимательно слушал, о чем рассказывала Инес, запоминал, что к чему крепится и как работает. По вечерам же Инес учила его водить, а через несколько месяцев начала разрешать ездить с ней в город.

В городе Анджею не нравилось, хотя к людям он уже успел привыкнуть. Наверное, где-то в посознании у него всё ещё хранился отпечаток, оставленный войной, – звуки разрывающихся снарядов, панические крики, плач и стоны, сирены и вонь пожарищ. Всего этого он, конечно, не мог вспомнить, но чувствовал себя особенно неловко и шарахался при виде остовов разрушенных домов. Не замечал он одного: стоило Инес пустить его за руль, паника исчезала. Иногда они заезжали в доки, и тогда местные механики, перемежая объяснения отборной бранью, демонстрировали Анджею внутренности малых и больших катеров. В первые визиты Инес ходила вместе с ним, но позже стала отлучаться – на час, на несколько часов, а потом и вовсе оставляла на весь день. Его учили не только устройству, но и вождению всего того, что можно было водить в то время в Неаполе.

В один из вечеров, когда Инес и Марыська думали, что он спит, Анджей случайно подслушал их разговор. Инес говорила, что хочет устроить его, Анджея, в доки. Она говорила очень неопределенно, но он понял: это потому, что у него очень хорошо получается обращаться с лодками и машинами и вообще со всякой подобной техникой. Только Марыська почему-то была не в восторге от этой идеи. Она говорила, что он ещё мал и не очень хорошо соображает для такой работы. О какой работе речь, Анджей не понял, но по словам Марыськи выходило, что это ещё и опасно. Он лежал, разглядывая темный потолок, и пытался придумать какую-нибудь опасность, связанную с работой в доках, и под утро решил, что Марыська просто не хочет доверять ему ничего серьезного. А потом у него появилась Идея.

Для воплощения Идеи в жизнь ему пришлось постараться – он даже не знал, с чего начать, но после нескольких месяцев неуклюжих расспросов и копания в запчастях он всё-таки победил. Через много лет Анджей понял, что эта его победа была чистым везением. Но тогда у него всё получилось, и мотор, молчавший, возможно, целое десятилетие, мерно заурчал под его руками. Он вывел мотоцикл на темную дорогу сел и нажал на газ, просто зная, что у него получится.

К счастью, в ту ночь Анджей ничего не сломал. Правда, пришлось зашивать дыры на штанах и отстирывать кровь. Зато эйфория глушила боль от ушибов лучше любого болеутоляющего.

Оставалось только закрасить желтый крест, а череп Анджею даже нравился.

Инес была взволнована, когда он позвал её прогуляться перед сном, а увидев его сокровище, долго не решалась что-то сказать.

– Ты... сам? – спросила она.

Вместо ответа он предложил ей прокатиться.

Ветер свистел в ушах и бил по лицу наотмашь, Инес прижималась к нему, обнимая под ребрами. Он слышал, как быстро бьётся её сердце. Темная масса деревьев стремительно летела назад, а дорога казалась ровной и бесконечной. Анджею неожиданно захотелось, чтобы это не прекращалась никогда, но он помнил о том, что путь ограничен ёмкостью бензобака. Когда начинается половое созревание, о таких вещах думать не принято – принято делать глупости, но Анджей тогда не знал об этом. Он просто гнал тяжелый немецкий мотоцикл вперед, мысленно просчитывая в уме, когда стоит остановится, а, достигнув оказался на большом скошенном поле, полном стогов душистого сена. Инес неловко поднялась, чтобы размять затекшие ноги, и засмеялась.

– Ты удивительный, – сказа она, отсмеявшись, а Анджей смотрел на неё и не мог оторвать взгляд.

Инес потянула его к обочине, где рядом с дорогой стоял один из стогов.

– Давай отдохнем, – попросила она.

Они лежали, зарывшись в сено, Инес нахваливала его, а он глупо улыбался и слушал. Потом она поднялась на локте и посмотрела на него – долго и очень пристально, так что Анджей почувствовал себя как-то особенно. Он словно снова выводил отремонтированный мотоцикл на дорогу, ещё не зная, чем это закончится, но предвкушая что-то удивительное, а в животе сворачивалась тугая пружина.

Инес поднялась на локте и приложила палец к его губам, а потом повела вниз. На самом деле она была не намного старше – может быть, лет на шесть или семь. Анджей по инерции облизнул губы. Дышать стало трудно, словно ночь сделалась невыносимо душной.

– Если хочешь?.. – спросила она, оставив вопрос незаконченным.

Он хотел. Он хотел с того момента, когда почувствовал, как она усаживается на мотоцикл за ним, как елозит по сидению, устраиваясь удобнее, как обнимает, прижимаясь к его спине всем телом. Или может быть, он хотел гораздо раньше, но не задумывался об этом, занятый всеми этими машинами, моторами и катерами, руганью в доках и молчаливым неодобрением Марыськи.

Тогда он просто кивнул.

Пожалуй, это была лучшая ночь в его жизни – и он готов был в этом поклясться, даже несмотря на то, чем всё обернулось. В тот год ему, наверное, должно было исполниться пятнадцать.


3. Здесь и сейчас

Перед тем как вернуться в отель, Реборн заходит в бар, чтобы обдумать свою задачу. Дельце выглядит и пахнет неприятно. Он понятия не имеет, во что его втянули, но и цена велика.

«Тройная такса», – продолжает повторять он, поднимаясь к себе в номер и смакуя вкус слов, – «тройная такса».

Когда он подходит к своей двери, сзади кто-то гремит ключами.

Реборн оборачивается и вытаскивает револьвер.

В противоположном конце коридора стоит его новый знакомый, Скалл, всё так же затянутый в кожу и густо напомаженный. С этим гримом, который язык не поворачивается назвать макияжем, он похож на грустного Пьеро, сбежавшего из плена злого кукловода. Да и в общем вид у него такой, словно ниточки обрезали, и ноги абсолютно не слушаются. Судя по всему, Скалл здорово набрался.

– Чем всё закончилось? – спрашивает Реборн.

Скалл вздрагивает, смотрит на него и хмурится, стараясь сфокусировать взгляд.

– «Гран При», как всегда! – разводит он руками и едва удерживается в последний момент, чтобы не упасть. – Они меня любят. Публика в восторге от самоубийц!

Реборн кивает, запоминает дверь, которую пытается открыть Скалл и заходит в свой номер.

«Тройная такса, – крутится у него в голове заезженная пластинка, но теперь там есть продолжение: – Тройная такса и безмозглый позер в придачу».

Утром он просыпается рано. Заказывает завтрак по телефону в ресторане отеля и обещает спуститься через полчаса. Потом идет к двери в противоположной стороне коридора и громко стучит. На стук никто не отзывается, так что приходится повторить ещё несколько раз. Из соседних номеров высовываются взъерошенные постояльцы.

Реборн низко кланяется и говорит:

– Простите, господин Скалл очень просил его разбудить, но он крепко спит.

Наконец открывается нужная дверь, и заспанная физиономия высовывается в коридор. Реборн отмечает, что выглядит любимец публики без косметики куда лучше и даже почти симпатичен, а вот предполагаемых сорока ему точно не дашь – едва ли он старше двадцати.

– Кто ты, и что тебе надо? – хрипло спрашивает Скалл, пытаясь разлепить глаза. Потом ему это удается, он узнает Реборна и сильнее кутается в простынь, хотя она и так замотана вокруг него на манер кокона, из которого торчит только голова. – А, я помню тебя... Зачем ты пришел?

– Собирайся, – приказывает Реборн. – Даю тебе пять минут, иначе мой эспрессо остынет.

Скалл пытается возразить, но осекается под взглядом Реборна.

– Ладно, – бурчит он и хлопает дверью, из-за которой доносится продолжение: – Подожди снаружи!

Вываливается из номера Скалл только через двадцать минут, зато полностью экипированный и накрашенный, как и за день до этого. Реборн мысленно отмечает, что они опаздывают к завтраку всего на пять минут, но вслух ничего не говорит.

Эспессо подают сразу, как только они садятся за столик. Завтрак состоит из омлета, тостов с джемом и сырной тарелки. Напиток – на выбор. К удивлению Реборна, Скалл просит сока и свежую газету, потом отодвигает омлет и густо мажет джем на тосты. На Реборна он подчеркнуто не смотрит, потом приносят газету, и он утыкается в неё, быстро пролистывает, пробегая глазами политические и криминальные сводки, и остается недоволен. Статья о прошедшем фестивале с крупной фотографией улыбающихся победителей, которую замечает Реборн, Скалла как будто не волнует.

– Даже не взглянешь? – спрашивает Реборн и кивает на газету.

– Они всегда пишут одно и то же, – натянуто фыркает Скалл, увлеченно разглядывая толстый слой джема.

– Ясно, – кивает Реборн и продолжает сверлить Скалла взглядом, прихлебывая кофе.

Скалл ерзает на стуле, то и дело поглядывая в ответ и тут же отводя глаза. Чувствуется, что ему не по себе. Это странно, потому что он похож на тех, кто любит внимание.

– Ну, что? – не выдерживает он наконец и вскакивает, с грохотом роняя стул. Реборн про себя отмечает, что Скалл куда неуклюжее, чем может показаться с трибуны.

– Ничего, – спокойно отвечает Реборн. – Просто рассматриваю своего напарника. Мы же теперь напарники, знаешь?

– Знаю! – Скалл срывается на крик и дает петуха. Ранние посетители ресторана удивленно оборачиваются.

– Сядь, – холодно просит Реборн, и Скалл подчиняется, утыкаясь носом в тарелку с надкусанным тостом.

Официантка у стойки о чем-то шепчется с менеджером, потом они оба подходят к столику.

– Простите, что прерываем вашу беседу... – подобострастно блеет менеджер. Для араба у него очень хороший английский, но интонации совсем не даются.

– Простите нас, – улыбается Реборн. – Возможно, мой спутник слишком... эмоционален.

Он делает ударение на последнем слове.

Менеджер складывает руки на груди и качает головой. На Реборна он не смотрит.

– Нет, что вы... Простите, но это же вы... Ваше фото в газете?

Реборн поднимает бровь и смотрит на Скалла. Скалл преображается, но уж точно не под его взглядом. Он словно расцветает: выпрямляет плечи, выпячивает грудь и усмехается, демонстрируя ровные белые зубы. На взгляд Реборна он похож на молодого петушка, но менеджер с официанткой явно так не думают.

– Верно, – говорит Скалл и тычет в пальцем в газету. – Там – я!

– Могли бы вы оставить нам автограф? Наше заведение будет крайне счастливо...

Реборн раздражается: необходимость работать с напарником – полбеды, но то, что этот клоун привлекает к себе столько внимания, – уже слишком. Он резко поднимается из-за стола, пугая официантку, бросает несколько купюр и, не говоря ни слова, идет к выходу. Скалл догоняет его в дверях, оборачивается и машет.

– Блеск! – бормочет Реборн себе под нос и сдвигает шляпу.

Не оглядываясь, он идет в холл отеля и просит рассчитать обоих. Пожилой араб, похожий на джина, смотрит в свою книгу и говорит, что всё уже оплачено, а им осталось только сдать ключи от номеров. Скалла это, похоже, абсолютно не удивляет. Реборн спрашивает, нет ли каких-нибудь посланий. Араб кланяется, словно собирается сказать «слушаю и повинуюсь», и достает откуда-то из-под регистрационной стойки объёмный пакет желтой бумаги.

Реборн берет его, расписывается и идет в номер. У самой двери он выныривает из своих мыслей и понимает, что Скалл продолжает следовать за ним по пятам.

– Собери вещи, – бросает ему Реборн.

– У меня всё собрано, – отвечает Скалл и смотрит на пакет так, как собака смотрит на миску в руках хозяина. – Что там?

Несколько секунд Реборн колеблется, потом открывает дверь и кивает Скаллу, чтобы тот проходил вперед.

– Сейчас посмотрим.

Скалл бесцеремонно входит и с ногами забирается на чистенький бежевый диван. Реборн находит нож для бумаги и вскрывает конверт, высыпая его содержимое на журнальный столик. В их распоряжении оказываются два поддельных загранпаспорта, билеты на «Аркадию», водительские удостоверения, документы на машину и прогулочный катер, пришвартованный в Тунисе, и связка ключей.

– Блеск! – повторяет Реборн и переводит взгляд на Скалла.

Тот придирчиво рассматривает фотографии на документах, потом поднимает голову и обиженно говорит:

– А мне отказали, когда я просил сфотографировать меня с макияжем!

– У тебя есть фотографии без макияжа? – удивляется Реборн.

– Нет, конечно! – самодовольно заявляет Скалл. – У меня просто нет документов.

Судя по его роже, ему кажется это смешным, а Реборну хочется достать пистолет и сделать предупредительный выстрел в упор. Вместо этого он собирает документы, складывает их в конверт и делает звонок на регистрацию. Просьба подогнать ко входу машину, якобы принадлежащую Реборну (он называет другое имя, сверяясь с паспортом, в который вклеена его фотография), кажется, никого не смущает.

Реборн отправляет Скалла за вещами и неторопливо собирает пару сменного белья и чистую рубашку в дорожный чемодан. Когда он выходит из номера, Скалл уже стоит в коридоре. Спортивная сумка у него через плечо выглядит наполовину пустой.

– Я заждался! – театрально закатывает глаза Скалл. – Почему так долго?

– Где остальное? – кивает Реборн на сумку.

– Ещё про косметичку пошути! – обижается Скалл и первым идет к лестнице. По дороге он бубнит себе под нос: – Конечно, очень смешно, можно подумать...

Реборну на секунду становится действительно смешно, глядя на сутулую фигуру впереди. Ему даже начинает казаться, что Скалл неловко чувствует себя без мотоцикла.

Они сдают ключи и выходят из отеля.

– Вот это – наша! – кивает Скалл на коробкообразный внедорожник.

– Почему ты так решил? – кривится Реборн. Он предпочел бы что-то более... в своем стиле.

– Потому что это единственная тачка, в багажнике которой поместится мой байк, – ухмыляется Скалл и протягивает руку: – Давай сюда ключи.

– Я поведу, – безапелляционно говорит Реборн, снова подавив желание пристрелить Скалла. – Ты вчера пил.

– Ты тоже вчера пил! – встает в позу Скалл.

– Но я не надирался как скотина.

– Эй! Эй! – на этот раз Скалл кажется по-настоящему задетым. – Я тоже не надирался!

Реборн идет к машине, игнорируя вопли.

– Сукин сын! – кричит Скалл ему в спину. – У меня просто плохая переносимость алкоголя.

Реборн медленно поворачивается и холодно говорит:

– Либо ты заткнешься и сядешь на переднее сидение рядом с водителем, либо поедешь на заднем, но с дыркой в башке, понял, пижон?

Скалл некоторое время стоит на тротуаре с открытым ртом. Потом всё-таки подходит и садится в машину. Реборн отъезжает, мимоходом замечая, что на заднем сиденье под газетой лежит небольшой кейс.

– У меня правда плохая переносимость алкоголя, – жалобно говорит Скалл, так что это даже похоже на извинение. – Пьянею с глотка шампанского, словно...

– Словно дешевая блядь, – заканчивает за него Реборн.

– Да, – тихо соглашается Скалл. – Вроде того. Нас, кстати, не представили. Меня зовут Скалл, хотя ты знаешь, наверное.

– Реборн, – после паузы, говорит Реборн. – Но для тебя – мистер Реборн. Усёк?

– Да, – голос звучит ещё тише. – Слушай, мистер Реборн, ты знаешь, кому предназначается этот чемодан?

– Нет, – Реборн не показывает, что его это задевает. С другой стороны, интересно то, что Скалл достаточно хорошо осведомлен. – Это не наше дело. Или у тебя свои источники?

Предположение глупое. Реборн делает его, чтобы поддеть Скалла.

– Нет у меня никаких источников, – отворачиваясь, вздыхает Скалл и совсем тихо добавляет, сползая по сиденью: – Просто чувство паршивое.

Реборн поворачивает на дорогу в Бейрут.


4. Там и тогда

Они приехали в доки перед рассветом.

Накануне Инес уезжала в город на неделю, так что Анджей не знал, куда себя деть. Марыська в его сторону не смотрела, а с Инес держалась подчеркнуто холодно. Словно знала об их ночных поездках и не одобряла этого. Анджей чувствовал себя виноватым, но ничего не мог с собой поделать – то, что происходило между ним и Инес, казалось каким-то волшебством. Он делал всю работу на плантации на автомате, благо большинство его обязанностей не требовало много внимания. А в силу своей неопытности он даже не задумывался, откуда Инес может столько знать.

Когда она вернулась поздним вечером, то выглядела особенно встревоженной. Они долго о чем-то шептались с Марыськой на повышенных тонах. Анджей пытался подслушать, но Марыська каждый раз замечала его и замолкала до тех пор, пока он не отходил подальше. Закончилось тем, что Инес хлопнула дверцей своего грузовичка и, не попрощавшись, уехала. Он не мог дождаться, когда Марыська наконец заснет – всё казалось, что она ворочается в кровати. Прождав почти всю ночь, Анджей всё-таки решился: стараясь ступать бесшумно, вышел на улицу и прокрался туда, где в наспех сколоченном сарае из прогнивших досок стоял мотоцикл. Уверенности не было, но он хотел увидеть Инес, поэтому знал, что нужно ехать в город и искать там.

Она ждала его на полпути к Неаполю. Сидела в грузовичке и курила – вокруг валялись не меньше дюжины свежих окурков. Он первый раз видел её с сигаретой, но не придал этому значения.

– Почему так долго? – неожиданно зло бросила она, но тут же исправилась, улыбнувшись. – Я знала, что ты приедешь.

– Прости, – рассеянно отозвался Анджей, не понимая причин такой перемены. У него даже закралось сомнение: не сделал ли он что не так? – Марыське сегодня не спится.

– Конечно, – закивала головой Инес с каким-то сарказмом. – Поехали.

Она завела мотор и дала по газам.

Всю дорогу Анджея грызло сомнение, но он постоянно отвлекался: судя по звуку, у грузовика Инес что-то было не так с двигателем.

В доках их ждали. Хотя, может быть, это было совсем не так, и встретивший их заспанный человек просто вышел по нужде.

Инес дождалась, когда Анджей поставит мотоцикл под брезентовый навес, где стояли другие, более легковесные – итальянские – модели. Они прошли мимо нескольких доков, пока не оказались перед дверями маленького покосившегося склада.

– Подожди, – велела Инес и улыбнулась своей обычной улыбкой, так что Анджей списал её раздражительность на недосыпание. Чего ждать, он, в общем, и не знал толком, но верил, что так нужно.

Она вернулась через десять минут – высунулась из-за двери и кивнула следовать за ней. Анджей скользнул внутрь, и дверь за ним захлопнулась. Свет в маленькой комнате, где они очутились, был красноватый от шёлка, обтягивающего абажур. В середине стоял стол, вокруг которого расположены были мягкий, но видавший виды диван и несколько разномастных кресел. Обшарпанные обои на стенах оказались приклеены кое-как, а на потолке, судя по характерному запаху, обитали колонии плесени. В одном из кресел на противоположной стороне комнаты сидел обрюзгший седоватый мужчина. За его спиной была прикрытая дверь.

– Я привезла его, – сказала Инес.

Анджей хотел поправить её, сказав, что приехал сам, но промолчал. Наверное, ей лучше знать.

– Поздновато, – заметил мужчина. – Были проблемы?

– Старая наседка... Она вряд ли бы согласилась! – отмахнулась Инес. – Но это не её дело. Такие сокровища на дороге не валяются.

Анджей не совсем понял, о чем речь, и счел за лучшее пожать плечами в ответ на внимательный взгляд мужчины. Тот, вероятно, остался недоволен, потому что снова посмотрел на Инес.

– Он справится?

– Подучить придется, конечно, – признала она. – Но у нас же есть немного времени в запасе?

– Немного... – повторил мужчина, катая слово на языке так, словно пробовал вино.

Анджей почувствовал, как напряглась Инес.

– Хорошо, но пусть будет немного, – наконец кивнул мужчина и поднялся, протягивая Анджею руку – тот удивленно посмотрел на неё. – Добро пожаловать в Семью.

Через месяц он перевез свою первую партию героина. Позже подробности стерлись из памяти, к тому же тогда он понятия не имел, что везет. Всё, что ему нужно было знать, – место и время разгрузки. Никто не должен был видеть Анджея. Но тогда всё было гораздо проще – береговая охрана получала деньги не за охрану населения, а за то, что просиживала штаны и не рыпалась. Проблемы могли возникнуть разве что с конкурентами, а это уже не было заботой Анджея. Чаще всего к нему приставляли охрану – какого-нибудь большого и неповоротливого с плохо смазанным пулеметом. То, что оружие находится в отвратительном состоянии, Анджей научился определять очень быстро – зная простейшие принципы механики, это не составляло никакого труда. Анджей в глубине души считал, что это понятно и ребенку, но, видимо, тем, кто заправлял этим балаганом, не было нужды вдаваться в подробности.

К Марыське он так и не вернулся, отчего чувствовал себя виноватым. Инес своим присутствием глушила это чувство, но появлялась гораздо реже, чем ему бы хотелось. Большую часть времени он проводил в сотне километров от Неаполя. Там было что-то вроде деревни и небольшого причала, с которого обычно отвозили грузы. Анджей занимался катерками, грузовыми фургончиками и другой рухлядью, которую ему поставляли в количестве – начинял их новенькими моторами и прочей дребеденью, от которой могла зависеть чья-то жизнь.

Главных правила было два: делать, что велят, и не задавать вопросы.

С первым он справлялся на отлично: всё, что ездило и плавало, – было его стихией. Он действительно забывал обо всем, окунувшись в мир шестеренок и винтиков, в запахи бензина, керосина и машинного масла. Про нефть он вообще узнал случайно, попробовал в домашних условиях провести пару опытов и чуть не спалил хижину, в которую его поселили. После попытки, закончившейся так плачевно, пришлось приостановить свои изыскания, тем более, что пришел очередной груз, а когда Анджей вернулся с рейда, у причала качался самый настоящий гидросамолет, больше похожий на дырявое ведро. Анджей воспринял его как личный вызов, не подозревая, что Семья уже довольно потирает руки, предвкушая новую прибыль.

Он отремонтировал – практически заново собрал – гидроплан и выучился управлять им с помощью старика арийский наружности. Тот, вероятно, дезертировал из Третьего Рейха ещё до конца войны; он плохо говорил по-итальянски, несмотря на большой опыт жизни в Италии, но всё чаще ругался по-немецки. Анджей перенял у него несколько особо красивых выражений – не для того, чтобы использовать, а просто себе на заметку. Он сам не заметил, что день ото дня всё лучше понимает немецкий и иногда даже отвечает старику. Старик был от этого не в восторге – он вообще оказался нервным и дерганным, а, заслышав родную речь, вжимал голову в плечи.

Инес перестала появляться совсем, но Анджея это уже не особо волновало. Он начал ощущать некую пустоту, которую нечем было заполнить, но всё больше его беспокоила физиологическая сторона вопроса. Единственное, что позволяло тогда немного отвлечься, – быстрая езда. Когда становилось совсем невмоготу, он садился на свой старый мотоцикл с черепом на бензобаке и гнал до тех пор, пока бензина не оставалось ровно половина. Потом Анджей возвращался в свою хижину и заваливался спать. Ему снились теплая ночь, запах сена и кривые зубы Инес, а утром простынь можно было выжимать.

Вся его жизнь стала состоять из гонок по морю и небу, моторов и ворчания механиков. Последние, правда, менялись – им или наскучивала однообразная работа, или они лезли, куда не следует. Анджей проработал на Семью, кажется, миллион лет, и, по старому договору, не вдавался в подробности. Скорее всего, за это его и ценили. Со временем стали доходить разные слухи – по последним выходило, что мужчина, к которому привела его когда-то Инес, сдает позиции и не устраивает ни подчиненных, ни партнеров. Береговая охрана обнаглела, после чего в сопровождение Анджею стали присылать не одного, а двух амбалов с оружием, и они даже начали пускать его в дело. Присутствие на лодке с грузом посторонних раздражало Анджея, он даже допускал мысль, что в одиночку мог бы пройти все кордоны лучше. Поэтому доставки на гидроплане ему нравились куда больше – в кабине было всего одно место.

Наверное, оно и не удивительно, что началось всё тоже с гидроплана. Он доставлял очередную партию в тот день. Ничего примечательного, кроме разве что штиля над морем. Задача была простая: прилететь, дождаться разгрузки и вернуться обратно домой. Гидроплан шел легко – Анджей совсем недавно полностью перебрал мотор. После спуска на воду ребята, которых он уже запомнил по голосам и телосложению, быстро разбросали тюки по машинам. Дело было сделано, как и положено, в срок и без проблем. Он уже готов был подняться в воздух, когдак к причалу подъехал автомобиль; даже в тусклом свете луны – они не использовали освещения, чтобы не привлекать внимания, – Анджей заметил, что это что-то дорогое и блестящее. Четыре двери открылись почти одновременно и из них выскользнули четыре полностью идентичные тени; они вскинули что-то вроде больших сковород с длинными погнутыми ручками, и Анджея ослепило рыжее зарево.

Каким образом ему удалось взлететь, Анджей не знал, как и не знал того, как с чихающим и кашляющим мотором и простреленным плечом он смог дотянуть до родного причала, встретившего его запахом горящей резины и дымом. Причал был сожжен полностью, так что от гидроплана до берега пришлось добираться вплавь. Анджей вышел и осмотрелся, но никого не увидел. Деревня оказалась почти выжжена. Больше всего пострадали, конечно, ближайшие к причалу дома и обитые железом сараи – Анджея никогда не пускали туда. В расплавленном асфальте кое-где виднелись гильзы. Чуть поодаль от дороги тлела большая кукла – когда Анджей подошел ближе, ею оказался один из механиков.

Не осознавая, что делает, он направился на окраину деревни – к своей покосившейся хижине. Её плачевный и нежилой вид сослужили добрую службу – погромщикам, кто бы они ни были, даже не пришло в голову обыскать её. Анджей проверил бензобак, долил его под завязку из канистр, проверил остатки – ещё две были полные. Он привесил их к заднему колесу – там были специальные крепления, но он никогда ими не пользовался, иначе велик был соблазн уехать от деревни дальше, чем следовало. Теперь отказывать себе в этом удовольствии не было необходимости. Потом он вернулся в хижину, нашел под кроватью рюкзак, оставленный когда-то Инес, покидал в него всё, что подвернулось под руку, и сел на кровать. Только тогда стало понятно, что у него трясутся колени. Это не было страхом. Это было ужасом, сравнимым с тем, что он испытал в детстве, и там, где отказывала память, пробуждались инстинкты. Анджей сполз с кровати и повалился на пол, подтягивая колени к груди и пряча лицо в ладонях.

Когда он очнулся, было раннее утро. На негнущихся ногах он доковылял до мотоцикла и кое-как выкатил на дорогу. Дым догорающей деревни стелился за ним следом. До главной дороги он шел пешком и только там завел мотор. Сначала Анджей думал вернуться в Неаполь, но что-то толкало его в противоположную сторону. Стоило ему нажать на газ, всё исчезло, слилось в многоцветное неразличимое месиво. Но это было лучше ночной паники. Когда закончился бензин, он долил остатки, потом прицепил канистры на всякий случай обратно и поехал дальше, выжимая максимальную скорость. У него не было ни карты дорог, ни представления, куда ехать, – он бессмысленно стремился убраться подальше от того, что было его домом на протяжении долгого времени, а теперь превратилось в горящие руины. Под утро следующего дня бензин закончился совсем. Он дошел до опушки рощи на краю незасеянного поля, немного отошел от дороги и повалился спать в высокую траву в надежде, что его не заметит. Спина болела нещадно.

Оживленный говор разбудил его, как показалось, сразу же, стоило только закрыть глаза. Он приподнялся на локтях и увидел странную вереницу разноцветных фургончиков. В трех или четырех из них играла музыка, а ещё несколько тех, что стояли позади, непрестанно сигналили. У трейлеров стайками стояли женщины и дети, одетые так ярко, что рябило в глазах.

Анджей встал и, приложив ладонь козырьком ко лбу, вгляделся. Несколько мужчин, одетых по женски ярко, сгрудились вокруг черно-рыжего грузовичка с открытым капотом, из-под которого валил дым. Анджей подошел ближе. Хотя речи их он не разобрал, проблема казалась ясна.

– Эй! – позвал он, преодолевая мучительное желание дать деру. – Эй!

Никто не обратил на него внимания, и он подошел ближе.

– Эй! Я могу починить! – заорал он, стараясь перекрыть гвалт. – За бензин!

И снова не последовало никакого ответа. Мужчины словно не видели его. Именно поэтому он вздрогнул, когда чья-то ладонь опустилась ему на плечо.

– Ты сделаешь работу и за это получишь бензин, – произнес глубокий женский голос. – Right?

Анджей сглотнул, оценив краем глаза длину ногтей, и кивнул.

На него с ослепительной улыбкой смотрела высокая, немного полноватая женщина. Он никогда не видел такого количества косметики, поэтому поначалу опешил. Женщина, судя по всему, умела обстряпать все дела лучше любого мужчины. Ещё она умела считать любые деньги и извлекать выгоду даже из трупов лошадей. Мадам Коко заведовала финансами передвижного цирка «L'oiseau Bleu», но об этом Анджей узнал уже после того, как закончил с ремонтом и, перемазанный машинным маслом, тщательно пережевывал похлебку из чечевицы и буженины.

Ему было немного за двадцать.


5. Здесь и сейчас

Реборн в апартаментах на борту «Аркадии» ждет Скалла уже двадцать минут. Какой-то старый хрен дает сегодня торжественный ужин в честь окончания плавания – через несколько дней они прибывают в Тунис. На ужин приглашены все, так что отвертеться не получится.

Реборн бросает взгляд в зеркало и остается доволен: белый костюм, купленный им в салоне уже на борту, сидит отлично. Он поправляет манжеты и галстук – уже который раз – и смотрит на дверь спальни Скалла.

В номере, зарегистрированном для них, оказывается три комнаты: две спальни, зал, душ – один на двоих. В спальнях стоят такие траходромы, что Реборн при первом взгляде не сдерживает улыбки. Скалл, наоборот, сначала выглядит растерянным, а потом запирается в своей спальне и напрочь отказывается выходить оттуда даже в ресторан, не говоря о том, чтобы посетить всевозможные казино, корты и бассейны. Реборну приходится устроить ему легкую встряску. Скалл отговаривается морской болезнью, но это мало похоже на правду – выглядит так, словно он чего-то постоянно боится, и выходит прогуляться только по вечерам. Из своего чертова кожаного костюма он не вылезает, поэтому Реборну вдвойне интересно, как он будет выглядеть в смокинге.

Когда дверь спальни открывается, Реборн узнает его не сразу: Скалл причесался, вынул похабную серьгу из губы и даже почти не накрасился, на нем костюм цвета кофе с молоком, бежевая рубашка и шелковый шейный платок. В таком виде он похож на какого-то пидараса-модельера – разве что не улыбается во весь рот. Скалл выглядит отлично, но в костюме ему неловко. Он теребит манжеты, стараясь их застегнуть.

– Ненавижу всю эту лабуду, – бормочет Скалл. – Ненавижу все эти запонки, галстуки, воротнички... Кто их вообще придумал?

– Какой-то пидарас, – говорит Реборн, подходя почти вплотную. – Дай сюда руки.

Скалл шарахается и шумно сглатывает, но под взглядом Реборна всё-таки вытягивает руки. Реборн заметил это ещё по дороге в Бейрут: Скалл терпеть не может, когда к нему подходят слишком близко.

– Хорошо выглядишь, – лениво комментирует Реборн. – Почти похож на человека.

– Иди в жопу! – шипит Скалл и отдергивает руки. Реборн с удивлением замечает, что он покраснел, и чувствует прилив веселья. Интересно, Скалл всегда такой впечатлительный?

Они выходят, запирают дверь и поднимаются на верхние палубы, где уже вовсю празднуют.

– Держись ближе ко мне, – говорит Реборн и тут же теряет Скалла из виду.

Он чертыхается и идет его искать, попутно расшаркиваясь с новыми знакомыми из числа гостей «Аркадии», среди которых банкиры, нефтепромышленники, модели и деятели киноиндустрии. Возможно, сегодня удастся завести парочку полезных знакомств и заодно затащить какую-нибудь красотку к себе в номер. Второе предпочтительнее, потому что у Реборна за время всего путешествия никого не было, а просыпаться утром с каменным стояком, словно подростку в период пубертата, ему совсем не нравится. Конечно, с парочкой светских львиц он успел свести приятное знакомство, но пока это ничем не кончилось.

Знакомые дамы в платьях, не скрывающих прелестей, и дорогих украшениях, приветственно улыбаются, предлагают выпить с ними за компанию, делают намеки, что не отказались бы потанцевать, а чуть позже – потанцевать в более приватной обстановке. Реборн каждый раз ставит в уме галочку, обещает, что обязательно вернется чуть позже, чтобы продолжить вечер, и снова устремляется вперед. Когда кажется, что поиски Скалла его ни к чему не приведут, удача всё-таки ему улыбается.

Реборн заходит в маленький бар на корме лайнера и видит стайку загорелых длинноногих девочек, собравшихся у барной стойки. Они восторженно щебечут по-французски и смеются. Реборн подходит ближе и замечает, что они стоят полукругом, обступив Скалла. Тот как раз берет у бармена бутылку шампанского и наливает девицам, а остатки залпом выпивает прямо из горлышка.

– Mesdames et Messieurs! – громогласно объявляет он. – Seulement aujourd'hui et seulement ici! Je tiens à vous présenter...

Скалл делает несколько широких жестов и чуть не падает с высокого барного стула. Ближайшие слушательницы подхватывают его с дурацким хихиканьем и сажают обратно. Скалл якобы случайно хватается за грудь одной из девушек и в притворном ужасе восклицает: «Excusez-moi, madame! Je n'ai pas l'intention de...», вызывая новую волну веселья.

– О, Скалл, – говорит кто-то, и у подслушивающего разговор Реборна сводит низ живота от приятного глубокого голоса с хрипотцой. – Значит, это правда, что ты несколько лет путешествовал по Европе с каким-то цирком?

– Пр-равда, – тянет Скалл, потом оборачивается к бармену и требует ещё шампанского. То, что он вдрызг пьян, не оставляет сомнений.

Реборн подходит к девушкам и галантно просит позволения ангажировать Скалла на пару слов. Те отпускают, но очень неохотно. Скалл с кислой миной смотрит на Реборна, но не сопротивляется. Нестройным шагом они идут к своим апартаментам. Реборн чувствует, что звереет: ему совершенно непонятно, почему безмозглые курицы так легко ведутся на это подобие человека.

– Идиот, – тихо говорит Реборн. – Если знаешь, что тебе нельзя пить, зачем продолжаешь?

– Это случайно... – заплетающимся языком оправдывается Скалл. – Просто так забавно снимать этих шлюх... Они только и думают, как бы урвать кусок побольше и затащить тебя в постель, использовать и выкинуть.

– Разве мужчины не то же самое делают? – спрашивает Реборн, достает ключи, заводит Скалла в номер и закрывает дверь. Они оказываются в зале в полной темноте, и только аквариум с рыбками светится бледно-зеленым.

Скалл без сил виснет у Реборна на шее и утыкается куда-то в плечо.

– Не все, – сонным полушепотом говорит он. – Бывает иначе.

– Неужели?

– Да, – продолжает Скалл, приподнимая голову, так что Реборн чувствует его дыхание у себя на щеке. – Женщинам от него всегда было что-то нужно...

– Правда? – Реборн прислоняется спиной к двери и закрывает глаза. Хотя в бальном зале «Аркадии» его ждет с десяток эффектных женщин, из которых можно выбрать любую, ему в голову приходит странная мысль, что у Скалла очень красивые полные губы, длинные ресницы и хорошая физическая форма. Рука зависает над выключателем.

– Вы с ним похожи, – продолжает Скалл. – Только он не такой самовлюбленный козел, как ты.

– Вот как, – Реборн усмехается. – Тогда где же он? Согласись, я-то здесь, с тобой, хоть и козел, а он...

– Не надо, – просит Скалл.

Реборн слегка наклоняет голову. Губы у Скалла мягкие и пахнут сладко. Они стоят у дверей целую вечность, потом вспыхивает яркий свет. Скалл вздрагивает. Реборн сбрасывает его руки со своей шеи, и Скалл падает на пол. Реборн перешагивает через него, развязывает галстук резким движением и бросает его на одно из кресел.

– Так и думал, что ты из этих, – голос у Реборна дрожит от гнева. – Весь вечер к чертям из-за тебя!

Скалл поднимается с пола, пошатываясь; смотрит на Реборна. Тот идет к бару, плещет в стакан виски на два пальца и выпивает залпом. Потом поднимает голову и смотрит в ответ с вызовом.

– «Из этих»? – спрашивает Скалл и улыбается, хотя Реборну кажется, что глаза у него блестят. – Да, ты абсолютно прав, я тоже «из этих».

Он разворачивается и по стенке плетется к себе в спальню. Реборн смотрит, как Скалл закрывает за собой дверь и щёлкает замком. Больше не слышно ни звука.

Всю ночь Реборн ворочается, мучается от сильнейшей эрекции и злится на себя себя и на Скалла. На себя даже больше, потому что каждый раз, засовывая руки под одеяло, он вспоминает не одну из знакомых красоток, а чертова размалеванного байкера. Под утро он идет в ванну и становится под холодный душ, который ни капли не помогает. Реборн ругается сквозь зубы, потом, смирившись, закрывает глаза и начинает дрочить, представляя Скалла. Мысли о собственной ориентации он задвигает куда подальше, и дело сдвигается с мертвой точки. Спуская, он стонет сквозь зубы. Становится легче, но ненамного. Теперь Реборн почти жалеет, что не трахнул Скалла сразу, и только потом замечает тёмную фигуру у приоткрытой двери.

– Ты ещё и вуайерист? – фыркает Реборн.

– Я не смотрю, – отзывается Скалл хрипло. – Только жду, когда ты выйдешь.

– А с закрытой дверью подождать нельзя? – иронизирует Реборн. – У меня тут романтическое свидание с правой рукой, а ты нам мешаешь.

Тень в дверном проеме съёживается и оседает на пол.

– Слушай, мистер Реборн, я просто хотел извиниться за испорченный вечер...

Реборн выключает воду и берет полотенце, вытирается и выходит из ванной. Включает свет и усаживается на диван, широко раздвинув ноги. Полотенце он набрасывает на шею, в остальном он совершенно голый.

Скалл, сидя в простыне на полу у двери в ванную, подтягивает к себе колени и утыкается в них лицом, а голову закрывает руками.

– Ты хочешь извиниться? – кивает Реборн. – Это очень мило с твоей стороны. На самом деле, я думаю, простить тебя можно. При одном условии...

Скалл поднимает голову, – его взгляд утыкается в пах Реборна, – и он едва слышно стонет и снова закрывается руками. Волосы, аккуратно уложенные накануне, оказываются в привычном беспорядке, так что Реборн живо представляет, как в них можно запустить пальцы, сжать и потянуть...

– Раздевайся, – кивает Реборн. – Я трахну тебя, и будем считать извинения принятыми. Это же не проблема? Ты сам хотел.

Скалл молчит.

– Нет? – удивляется Реборн. – Ладно, тогда просто отсоси. Это не полноценный трах, но тоже неплохо. По крайней мере, мне не придется видеть и чувствовать твои яйца. А ртом мужчины и женщины не отличаются. Я слышал, пидарасы знают в этом толк.

Скалл несколько минут сидит сжавшись, потом поднимает голову. Его заметно трясет.

– Ты правда этого хочешь? – с болезненной гримасой спрашивает он, стараясь смотреть только Реборну в глаза.

– Да, – упрямо бросает Реборн. – Что не так?

Скалл кусает губы, словно собирается заплакать, но сдерживается.

– Я думал... А ты совсем на него не похож, – он выглядит глубоко разочарованным. – Он был добрый, хоть и странный, а ты – просто самовлюбленный козел со стояком. Иди найди шлюху и трахни её.

Скалл встает и семенит обратно в свою комнату.

Реборн несколько минут сжимает кулаки, не давая себе крушить всё подряд в номере. В конце концов он справляется с собой, переодевается в чистое и следует совету Скалла. До захода в порт в апартаменты Реборн не возвращается, проводя время в обществе пышногрудой блондинки, скучающей без мужа-миллионера.

Со Скаллом они сталкиваются только в последний момент.

– У тебя ключ от сейфа с документами и чемоданом, – напоминает Скалл торшеру, стоящему рядом с ним. – Надеюсь, ты ещё не забыл, зачем мы тут?

Реборн считает до трех, потом ещё раз и ещё, умножая их на привычную таксу. Плохо, но ненадолго это помогает.


6. Здесь и сейчас

Яхта «Апата», если верить поддельным документам, принадлежит типу, похожему на Скалла, и напоминает уменьшенную «Аркадию», только без бассейнов, кортов, баров, ресторанов и прочих салонов. В порту, когда они приходят зарегистрировать отплытие, их дожидается конверт с краткой инструкцией и адресом, куда в Неаполе нужно отвезти чемодан.

Реборн предлагает выйти рано утром, ввести курс и дежурить в рубке по восемь часов, хотя, если верить инструкции, автопилот всё сделает сам. Скалл соглашается, и больше они не разговаривают. Погода стоит отличная, и Реборн позволяет себе при возможности вздремнуть на свежем воздухе по утрам и вечерам. Скалл же предпочитает всё время оставаться внутри. Через несколько дней к концу своего дежурства он зовет Реборна и раскладывает перед ним какие-то карты.

– Мы сбились с курса, – говорит он. – Пока не сильно, но если кончится горючее... Кстати, мне кажется, с рацией что-то не то. Словно кто-то глушит сигнал.

Реборну это не нравится, но он ничего не понимает в морских картах. Он смотрит на Скалла и отмечает его необычную собранность. Потом мысли сворачивают с верного пути, а взгляд исследует фигуру, затянутую в водолазный костюм, на который Скалл поменял свой комбинезон. Молния застегнута полностью, под самое горло, так что даже шею не видно. Правда, руки оголены.

– Эй! – злится Скалл. – Это серьёзно! Пока у нас есть время всё исправить.

– Объясни, я не понимаю, – командует Реборн.

– Дела обстоят так, – начинает Скалл и водит пальцами по карте. Реборн не смотрит на карту, вместо этого косясь на движения губ. – Нам нужно попасть сюда. Сейчас мы тут. Наш курс проходит вот здесь. Пока погрешность невелика, но мы постоянно отклоняемся. Вариантов несколько: либо нам дали неверные данные, либо барахлят приборы.

– Учитывая название яхты, я склоняюсь к первому, – бурчит Реборн.

– Нет, – мотает головой Скалл. – Я перепроверил курс перед твоим приходом вручную. Трижды. С ним всё нормально.

– Значит, проблема в приборах, – кивает Реборн.

– И ещё, – продолжает Скалл. – Судя по показаниям, мы идем верно, но ночью я заметил, что звёзды расположены не так, как должны. И не работает рация, как я уже упоминал. Значит...

– Значит?

– Значит полетела система, мистер Реборн, – Скалл ёрничает, но всё равно заметно, что волнуется.

– И что теперь? – Реборн чувствует, что должен быть озадачен, но аппетиты, которые он удовлетворил на «Аркадии», снова возвращаются, а они со Скаллом вдвоем на поломанной яхте в открытом море. – Дрянь...

– Я посмотрю, что можно сделать, – неожиданно спокойно говорит Скалл. – Но нам придется остановится на какое-то время. Я объясняю всё это к тому, что у тебя, мистер Реборн, есть ещё возможность, понежиться на солнышке.

Скалл отворачивается и идет к рулю, щелкает приборами, и моторы в глубине начинают замолкать. Реборн замечает на полу ящик с инструментами.

– Не думал, что ты разбираешься в этом, – замечает Реборн.

– Может, я и «из этих», как ты выразился, – не оборачиваясь, пожимает плечами Скалл, – но деньги мне платят не за минеты. Кстати, чтоб ты знал, я этого не умею, так что, кроме слов, ни на какое извинение можешь не рассчитывать.

Реборн делает глубокий вдох и быстро уходит на кухню. Может, он и не великий кулинар, но выместить свою агрессию сейчас, пожалуй, лучше на отбивных. Через час он возвращается к Скаллу, неся ужин и застаёт его, обвешанного проводами. Вокруг валяются потроха каких-то измерительных приборов. Реборн мысленно выказывает надежду, что Скалл действительно знает, что делает, оставляет тарелку и уходит на палубу, где на несколько часов забывается тревожным сном, а когда просыпается, то не помнит, что ему снилось. Он чертыхается и пытается привести мысли в порядок.

Реборн снова идет к Скаллу. На этот раз проводов меньше, и все они аккуратно разложены. Скалл старательно засовывает их в нутро яхты и что-то бормочет на английском. Реборн размышляет некоторое время, сколько же языков на самом деле знает Скалл, потом вспоминает байку про бродячий цирк. Пустая тарелка стоит на прежнем месте. Реборн тихо забирает её и разворачивается к выходу.

– Спасибо, – неожиданно говорит Скалл. – Мясо получилось очень нежное. Это какой-то специальный рецепт?

Реборн не отвечает, спускается в спальню, находит какую-то книгу и полтора часа пытается её читать. Осилив четыре страницы, из которых ничего не запоминает, не выдерживает и возвращается к Скаллу. Скалл спит, сидя на стуле и подперев голову рукой. Проводов нет, инструменты собраны, приборы слабо моргают в полутьме рубки.

Реборн подходит ближе и становится перед Скаллом, тот смешно хмурится, но не просыпается. На столе поверх карт лежит катушка с намотанной медной проволокой. Реборн протягивает руку, убирает со лба Скалла несколько прядей – волосы мягкие, а лицо очень юное, словно бритва его никогда не касалась. Реборн думает, что в этом дело: Скалл – не только человек без возраста, но ещё и пола. Он похож на некрасивую девчонку, впрочем, не лишенную обаяния. Этим же объясняется его популярность: девушки любят геев и страшненьких, на фоне которых выглядят эффектнее.

Реборн наклоняется совсем низко.

Скалл вздрагивает и просыпается. Несколько секунд ошарашенно хлопает ресницами. Этого времени Реборну хватает, чтобы выпрямится и напустить на себя недовольный вид.

– Я пришел спросить, как дела, Спящая Красавица.

Скалл проводит ладонью по глазам.

– Всё нормально, – сипит он. – Я собирался включить моторы и задремал.

– Ясно, – кивает Реборн, хотя ни черта ему не ясно.

@темы: reborn

---

Название: Всё зло от недосыпа, а недосып - от дурных мыслей, поэтому думать - вредно!
Автор: Oui, mon colonel!
Бета: Мурлыканье
Пейринг: Окита/Кагура
Рейтинг: PG-13
Жанр: UST, романс
Размер: 1639 слов
Дисклеймер: Сорачи - человек и чизбургер, а я - жалкий подражатель

– Душно, – говорит Окита, не снимая повязки с глаз. – Хиджиката-сан, душно!
– Да чтоб ты задохнулся! – орет Хиджиката.
– Душно, – рассеянно повторяет Окита в сотый раз за вечер, чем уже довел Хиджикату до бешенства. – Заснуть не получается.
Под повязкой темно, но это не спасает от мыслей. Казалось бы, взять и сложить, как складывают штабеля рабочие на стройке. Раньше всегда получалось. Даже ненависть к придурку-замкому можно было отложить на специальную полочку в подсознании, мимоходом стирая пыль с воспоминаний о сестре. Убрать в дальний ящик пару едких шуток, припасенных для главнокомандующего – он и без них себя дураком отлично выставляет. Позабыть о прошении на выдачу снарядов к базуке – Мацудайра сам помнит. Отвернуться от новых и старых недописанных рапортов. И вообще, здоровый сон для Окиты – не проблема. Это такое занятие, на которое у него всегда если время и место, а даже если и нет... Значит, надо просто убить виноватого, и всё тут же найдется. Но только не сегодня.
Окита – далеко не самый впечатлительный юноша, но некоторые вещи в голове не укладываются. Он переворачивается на бок, даже не замечая раздражения Хиджикаты, чьи вопли обычно звучат волшебной колыбельной.
Накануне Оките приснилась девчонка из Йорозуи, и занимались они отнюдь не самым любимым занятием обоих. Хотя, на взгляд Окиты, что-то от хорошей драки там тоже было.
– Ду-ушно! – тянет на одной ноте Окита, поднимается и стягивает повязку.
– Пошел вон! – вскакивает Хиджиката и тычет куда-то в пространство пальцем. Наверное, его не учили, что так делать нехорошо.
– «Вон»? – переспрашивает невинно Окита. – Кто «вон»?
– Пошел вон! – брызжет слюной Хиджиката. – Пошел вон... на дежурство сходи!
Окита вздыхает: нужно как-нибудь при случае преподать Хиджикате пару уроков хороших манер, а то совсем за него стыдно... Слюни, пальцы... Рот бы зашить да руки отрезать. Только в другой раз.
– Конечно, Хиджиката-сан, уже иду, Хиджиката-сан, умрите, Хиджиката-сан...
– Я всё слышал! – Хиджиката бросает вслед Оките чернильницу, но промахивается.
День обещает быть долгим.

Они медленно едут по улицам. Окита скучает и пытается заснуть, но у него снова не выходит. Он смотрит из окна на пешеходов и размышляет, не пострелять ли сегодня для разнообразия. Горожане ползут сонными мухами, а в мух стрелять совершенно неинтересно.
Окита думает, что неплохо бы встретить девчонку из Йорозуи – она умеет оживить пейзаж одним своим присутствием. И костюмчик что надо – красный цвет отлично смотрится в качестве мишени. Окита закрывает глаза и пытается вспомнить последнюю потасовку: азарт погони, ветер, взрывы и круглое личико с курносым носом... Вместо этого вспоминается сон, медленный и тягучий, как растаявшее мороженое, но жаркий, как воздух в летний полдень. В нем красный шёлк бесформенной тряпкой падает под ноги, обнажая бледную кожу. Окита открывает глаза и вздыхает, вызывая у офицера рядом нервную дрожь.
Вообще-то, «мокрые сны» для Окиты не в новинку, да и парочку злачных мест в Йошиваре, откровенного говоря, он успел приглядеть. Только дело совсем не в этом. Раньше сны были безликой картинкой из глянцевого журнала или, на худой конец, хентайной манги. Ничего примечательного. А тут – засело в голове. И кто? Эта плоскогрудая сумасшедшая? Не девчонка – недоразумение одно!
Окита пытается вспомнить образ из сна и не может. Только ощущение чего-то хрупкого в руках, и голубые глазища из под рыжей взлохмаченной челки, и триумф победы, и удовольствие, нарастающее где-то внутри. А вместе – никак, туманная мозаика из вспышек-воспоминаний.
– Капитан, – блеет офицер на соседнем сиденье.
– М? – оборачивается Окита.
– Я прошу прощения, капитан... – очень испуганно выдавливает офицер и смотрит на руки Окиты. – Не могли бы вы...
– А, – говорит Окита, откладывая гранату. – Я задумался. Останови.
Дальше он идет гулять пешком.

Не замечая того, Окита доходит до квартала Кабуки, и дальше ноги несут его сами уже почти привычной дорогой.
– Что ты тут делаешь? – спрашивает Гинтоки, открывая дверь. Он выглядит всклокоченным и сонным.
– Решил зайти в гости, данна, – пожимает плечами Окита и входит, не дожидаясь приглашения.
– Ой-ой, не заходи, если тебя не приглашают! – бурно протестует Гинтоки.
– Не будьте таким социопатом, данна, – говорит Окита. – Кажется, у меня была ещё хорошая идея, как убить Хиджикату-сан.
– Я-то тут причем?
– Вы не можете мне не помочь, иначе я донесу на вас, как на государственного преступника.
– Твоя логика чудовищна, – обреченно констатирует Гинтоки. – Может, для начала, просто попробуешь довести своего замкома до самоубийства или хотя бы нервного срыва?
– У него иммунитет, – сетует Окита.
В Йорозуе сонное царство. Даже телевизор говорит еле-еле, словно на последнем издыхании.
Рыжая девчонка спит на диване, закинув одну ногу на спинку. Один из пучков растрепался, и волосы разметались по подлокотнику – солнце сквозь жалюзи ложится на на них косыми полосами. Окита впервые замечает, что ресницы у девчонки тоже рыжие. Он никак не может определиться, что ему сейчас больше хочется: пнуть её, чтобы проснулась, или погладить по волосам, чтобы узнать, какие они на ощупь.
Когда он шел сюда, ему пришла в голову мысль, что если он её увидит и сможет представить без одежды, то наваждение уйдет. Но сейчас почему-то ему совсем не удается это. Вот она, перед ним, спит и во сне смешно перебирает пальцами на ногах, а выражение лица ужасно глупое. И с чего она вздумала сниться?
– Так что ты хотел? – сонно чешет в затылке Гинтоки.
Окита замечает, что одежда у того в полном беспорядке. Да и кому придет в голову спать посреди дня? Окита не в счет – его сон не зависит от времени суток, как и нормированный оклад на работе.
Он снова смотрит на девчонку, замечая несколько расстегнутых петель на красной рубашке. В голову лезут странные мысли. Окита смаргивает их, как пушинку, попавшую в глаз. Вообще-то, его это не должно касаться. Спят люди – или аманто – днем, и пусть спят. Мало ли, чем они ночью заняты.
Окита представляет, что в докучливом сне вовсе и не он вжимает в футон упругое тело, а кто-то старше, сильнее и опытней. Когда ему это удается, он чувствует себя усталым и разочарованным. Глупости – это от недосыпа. Он закрывает глаза.
– Ты что, спать сюда пришел? – спрашивает Гинтоки, зевая.
– Нет, данна, – говорит Окита. – Да, данна. Просто отлыниваю от работы.
– Ясно, – с довольным видом кивает Гинтоки. – Тогда, конечно, оставайся. Только в холодильнике ничего не трогай.
Окита облегченно вздыхает и встает.
– Простите, данна. Всё же мне лучше уйти.

Весь остаток дня Окита шляется по городу с базукой на плече в поисках террористов, но те, видно, обнаглели вконец и то ли научились прятаться, то ли вообще устроили себе выходной, лишив честного шинсенгуми работы и возможности отвлечься.
Вечером он забредает в парк и идет искать самую темную аллею. Но солнце ещё достаточно высоко, и, несмотря на длинные тени, все аллеи остаются хорошо освещенными. На одной из них его кусает за голову большой белый пес.
Окита проходит ещё несколько шагов и замечает скамейку, на которой мирно посапывает хозяйка пса. В каком-то смысле это лучше всех темных аллей разом. Он подходит совсем близко и наклоняется к спящей. Лицо у неё всё ещё глупое, так что хочется ущипнуть её за нос или написать на лбу что-нибудь неприличное или... Во сне у неё немного приоткрыт рот. Окита наклоняется ещё ближе и чувствует на щеке её дыхание.
Он закрывает глаза и в ту же секунду его хватают за отворот и перебрасывают за скамейку. Окита успевает схватить за руку, и они кубарем катятся по траве, пиная друг друга. Это кажется правильным и естественным, но отчего-то особенно обидным.
Азарт борьбы охватывает обоих. Окита замечает усмешку и, увлекшись, получает удар в скулу, потом в живот и ещё пинок по голени, но потом ему удается прижать её, навалившись сверху. Она бьёт по ушам, но промахивается, удар оказывается недостаточно сильным, чтобы оглушить. Окита ловит её запястья и прижимает к земле, коленями раздвинуть ноги, не позволяя себя пнуть ещё раз, и чуть не получает лбом по носу. То, что лоб у неё крепкий, он успел усвоить за множество потасовок.
– Что удумал, идиот? – обиженно говорит она.
Он молча смотрит.
Она делает ещё одну попытку освободиться, но только даёт ему возможность удобнее перехватить запястья.
– Убью.
– Не сможешь, – улыбается Окита, ловя её взгляд. – Или, может быть, уже не захочет?
– Я расскажу Гин-чану, – неуверенно говорит она. – И Лысому. И, может быть, глупому старшему брату... хотя нет. Брат глупый, обойдется.
Оките хорошо. Он наконец чувствует то самое, что было во сне – ослабевающее сопротивление, тяжелое дыхание, неровный пульс в ладонях. Хватка слабеет сама собой, пальцы сплетаются в замок. Хорошо. Она завороженно смотрит. Он ловит губами её дыхание. Ещё немного – и он второй раз за десять минут летит спиной вперед. Она фурией опускается сверху, ловит его лицо в ладони и всё-таки бьёт лбом в переносицу.
Окита чувствует металлический привкус на языке и откидывается в траву. Силы есть, но продолжать ему не хочется. Пока не хочется, потому что это далеко не последний раз, когда есть возможность почувствовать её вот так сразу, всем телом.
Она встает над ним победителем, выпрямляется и наставительно говорит:
– В следующий раз думай, прежде чем подходить ко мне, понял?
Окита понял. Понял то, что она уже дала слабину, которая с каждым разом будет только расти. Это главное. Хорошо.
– Чайна, – спрашивает он гундосо и аккуратно трогает нос. – Как думаешь, грудь у тебя ещё вырастет?
Она смотрит на него с открытом ртом, потом резко разворачивается и бьёт сверху. Удар уходит в землю – Окита успевает увернуться.
– Идиот, – бормочет она, разворачивается и уходит.
– Нет так нет. – Несколько минут Окита лежит на спине, глядя в темнеющее сквозь кроны деревьев небо, потом встает и выходит на дорогу.
Девчонка из Йорозуи сидит на своём чудовищном псе, зарывшись лицом в шерсть.
Пес гордо шагает проч, помахивая хвостом.
Окита смотрит им вслед.

– А я понял, – раздается довольный голос за спиной. – Я понял, в чем дело, Сого.
Окита не оборачивается и не отрывает взгляда от дороги.
– Ты что, Сого, влюбился? – басовитое хихиканье слегка досаждает.
Окита наклоняется, чтобы поднять с земли базуку.
– Я тебя посажу, Сого, – из-за плеча высовывается довольная рожа Хиджикаты. – За развращение малолетних посажу, так и знай! И тогда смогу отдохнуть!
– Умрите, пожалуйста, – со всем уважением, на которое только способен, говорит Окита и резко разворачивается. Базука бьёт Хиджикату пониже живота, и тот складывается пополам, держась за срамное место.
– Со-ого... – тянет Хиджиката, задыхаясь от боли и бешенства.
– Только попробуйте кому-нибудь разболтать, – говорит Окита и безмятежно улыбается.
В семнадцать лет понять, чего хочешь, не так просто, но, осознав свои желания, каждый воплощает их по-своему. Окита спешить не собирается. Только бы спать не мешали.

@темы: gintama

---

Автор: Oui, mon colonel!
Дисклеймер: моя только шизофрения, остальное - Амано Акиры
Жанр: romance

Название: Без ответа
Персонажи: Сквало/Дино
Рейтинг: R

2686 с.

Ещё на подъезде к общежитию становится ясно, что дело пахнет какой-то дрянью. Сквало бы предположил, что это порошок, но у высококачественного ни о каком запахе и речи быть не может, а плохому здесь просто неоткуда взяться.
Окна подсвечены разноцветными гирляндами и ещё бог знает какой мишурой — они открыты настежь, и из них грохочет какофония, гордое именуемая музыкой. Сквало заходит в общий коридор, открывая дверь пинком — та двигается с неохотой, потому что чья-то бесчувственная туша придавила её изнутри. На первом этаже и на лестнице стоит приторно-сладкая дымная завеса. Сквало пробирается наверх, прикрывая нос рукавом — он не фанат такого рода развлечений. По пути ему попадаются “любимые” однокласснички, даже в невменяемом состоянии шарахающиеся от одного его вида — и правильно, пусть боятся. Когда эти придурки, пускающие разноцветные слюни, получат папочкины активы, именно Сквало окажется тем, от кого будут зависеть их жизни, потому что он давно решил: заниматься политикой не с руки, но он хороший исполнитель и не боится марать руки.
Школьный психолог говорит, что Сквало слишком циничен и почему-то пытается вести себя намного старше, чем есть на самом деле. Сам Сквало согласен со старым хреном, пугающимся каждого шороха и каждой тени в закрытой школе для хорошо обеспеченных деток. Конечно, никто не говорит, что все эти детки — будущее мирового черного рынка, короли наркотраффиков, напомаженных шлюх и пугливых нелегалов, но для преподавателей и обслуживающего персонала это совсем не секрет.
Второй этаж встречает его неожиданно свежим ветерком. С другой стороны, если подумать, ничего в этом удивительного нет: придурки раскрыли все окна, видимо, в надежде повыпадать из них, и летние сквозняки курсируют беспрепятственно. На удивление, народа здесь меньше, и он ведет себя тише — то ли опоздавшие к началу празднества, то ли уже поймавшие отходняка за хвост.
Сквало спотыкается о кучу серпантина и чуть не падает в распахнутые объятья ковровой дорожки. Он чертыхается и пытается выбраться, но в итоге запутывается ещё больше и на секунду чувствует себя идиоткой-мухой, попавшей в сети. Сквало рычит не хуже матерого волкодава и клянется, что виновник не уйдет от возмездия, а если и уйдет, то уж ему точно придется лишиться чего-нибудь жизненно-важного — например, больших пальцев обоих рук, чтобы чертову старому извращенцу было неудобно дрочить на студенток в душе. Стоит только озвучит эту мысль, комендант предстает собственной персоной, испуганно икает, неловко распутывает блядский серпантин и в чем-то клянется. Сквало не разбирает, в чем именно — комендант пьян в слюни, и можно предположить, что в сегодняшний его ежевечерний коньяк студенты заботливо подмешали разного и, очень вероятно, противозаконного.
Сквало слышит визг, доносящийся из дальней ванной, и идет на звук, чтобы проверить. К его сожалению, все живы и, в некотором роде, даже здоровы. Одна смутно знакомая девица восседает на сидении унитаза — её здорово шатает, волосы спутаны и тушь потекла, но она странно хихикает и повизгивает; вторая сосредоточенно блюет в раковину — наверное, считает, что в этом случае не вызывает такого отвращения своим видом. Сквало раздражается ещё больше, потому что начинает подозревать, что учится со шлюхами, и тот факт, что им ещё не исполнилось шестнадцати, заставляет его только увериться в своей правоте. Шестнадцатилетие — самое время для расцвета карьеры. Впрочем, раздражение не идет ни в какое сравнение с тем бешенством, которое он испытывает, когда понимает, кто помогает придерживать волосы девицы, изрыгающей остатки полупереваренной пищи.
— Сука, — цедит Сквало, стоя в дверном проеме ванной. — Недоношенный мерин Каваллоне...
Все трое поднимают на него глаза.
Дино качается, чуть не падает, плохо держа равновесие, и пытается сфокусировать взгляд. Он даже улыбается — не потому что видит Сквало, конечно, — а потому что сразу узнает его по голосу.
Сквало подходит ближе, несколько секунд смотрит на Дино, потом отворачивается, сгребает обоих шлюх в охапку, засовывает в ванну и включает душ — те визжат как резанные и сыпят несвязными проклятьями.
— Вон пошли, шмары! — рявкает Сквало, и они послушно пятятся из ванной, бормоча проклятья в его адрес.
Дино продолжает глупо улыбаться. То, что он перебрал — это мягко сказано. Дино вообще не умеет пить, а если там было что-то кроме... Сквало боится подумать и в то же время злится на себя, что ему вообще есть до этого дело. Но Дино — с некоторых пор единственный среди местной кодлы, кто относится к Сквало как к человеку, и не шарахается, как от прокаженного. Наверное, он считает, что они чем-то похожи. Сквало чувствует, что это накладывает на него некоторые обязательства и бесится ещё сильнее. Тем более, что Дино — это одно большое недоразумение.
Сквало дергает его за подбородок, заглядывает в глаза и щурится.
— Чем догонялся? — отрывисто задает вопрос.
Дино пытается что-то сказать, но язык его не слушается.
Сквало отвешивает пощечину — не то, чтобы он надеется, что это поможет, просто срывает зло.
— Сс...сампанское, — выдавливает Дино обиженно. — Я не... не...
Он медленно начинает заваливаться в бок, но Сквало успевает его поймать.
— Ну и бревно, — говорит Сквало. — Если тебя так с шампанского развезло...
— Я фпарядке... — хихикает Дино и начинает оседать на кафельный пол.
— Падаль, — уже почти беззлобно сплевывает Сквало, ловит Дино на руки и с трудом спихивает в ванну.
Дино в процессе трепыхается, что-то обиженно мычит, потому что ударяется копчиком о дно — удержать его значительно сложнее, чем пьяных шлюх до этого. Мотает лохматой головой. Впрочем, хуже ему уже явно не будет — мозгов, по мнению Сквало, у него нет ни в голове, ни в жопе, как у динозавров. Дино пытается выбраться, но оскальзывается на мокрых стенах, из ванной торчат только его худые ноги в дорогих брюках с идеально отглаженными стрелками и ещё более дорогих лаковых туфлях.
Сквало включает холодную воду и старательно поливает Дино. Тот задыхается и хватает ртом воздух. Потом пытается отползти в сторону или закрыться руками — получается одинаково успешно — то есть, вообще никак. Сквало продолжает поливать его несколько минут, потом выключает душ и чувствует облегчение, словно сам посидел под ледяными струями. Глядя на сжавшегося Дино он даже ощущает некое подобие жалости — Сквало никогда не испытывал ничего подобного, так что подозревает, это именно оно.
— Х... холодно, — стуча зубами, говорит Дино. Язык у него всё ещё заплетается, но, как Сквало кажется, чуть меньше.
Кто-то хлопает дверью, и Сквало идет её закрыть изнутри, а по дороге берет подвернувшееся полотенце и бросает в Дино. Тот пытается вытереться, не снимая одежды.
Сквало снова начинает злиться.
— Дай руку, придурок, — говорит он и выдергивает Дино из ванной. На пол и на Сквало льется ледяная вода. Сквало чертыхается и пытается снять с Дино мажорную белую жилетку и небесно-голубую рубашку.
Дино изображает из себя тряпичную куклу и снова куда-то заваливается, но никак не может решить, куда, за что получает ещё одну пощечину — совсем легкую.
— Держись за меня и стой! — рычит Сквало.
Дино деланно серьёзно кивает, обнимает Сквало за талию и утыкается ему в шею. Сквало стоит опустив руки и сосредоточив внимание на маленьком пятнышке плесени под потолком. Не то, чтобы его заботит плесень, но она отвлекает и не дает окончательно озвереть и прибить раньше времени тупорылого дона Каваллоне, потому что сейчас это невыгодно и за это точно никто не заплатит.
— Ты теплый, — объявляет Дино куда-то в шею Сквало и трется носом. Его мокрые волосы щекочут Сквало щёку, ладони лежат на талии, а пах трется о пах.
— Последние мозги блядям отдал в качестве оплаты? — спрашивает Сквало. От того, что он долго вглядывается в одну точку, начинает кружиться голова.
Дино дрожит, и Сквало не сразу понимает, что тот смеется.
— Отпускает? — интересуется он.
С Дино на пол натекла лужа, да и Сквало чувствует себя как после осеннего ливня. Начинает казаться, что они стоят так вечность и, если не шевелиться, продержатся ещё одну.
Дино заметно клонит в сон, и он в который раз оседает. Сквало понимает, что сон — то, что сейчас нужно им обоим, но не оставлять же кретина спать в ванной? Поэтому приходится в который раз ловить его, удерживать и не давать заснуть. От него пахнет смесью пота и табачного дыма — странный запах, который нельзя назвать неприятным. Сквало ищет подходящие слова: навязчивый, раздражающий, будоражащий… в последнем явно не хватает негативного оттенка, но это самое верное определение, идущее на ум. Терпкость, сладость и капля здорового возбуждения, от которого сохнут губы и дышать хочется глубоко и медленно.
Дино тычится лицом Сквало в шею — его волосы лезут в рот. Сквало недовольно поднимает голову и отворачивается.
— Хватит, — он пытается говорить отрывисто, но выходит хрипло. Слипшиеся губы не слушаются.
— Ммм… — отвечает Дино и расслабляет руки. В какой-то момент кажется, что он готов отойти или упасть, но вместо этого только сильнее обнимает за талию, цепляется пальцами за шлейки брюк и тянет вниз. Потом качается на носочках вперед и хватает губами Сквало за мочку уха — тот от неожиданности дергается.
— Тссс… — пьяно шипит Дино. Сквало пытается высвободить руки, оттолкнуть его, а то и наподдать, но Дино хватает сил, чтобы удержать и надавить ладонями на ягодицы, прижимаясь всем телом.
Сквало обмякает и закатывает глаза к потолку, а потом и вовсе закрывает. На самом деле, он в бешенстве, но надеется, что эта блажь у Дино быстро пройдет. Он даже ничего не говорит, понимая, что сейчас это не поможет, потому что пьяные — хуже детей, и чем больше говоришь им чего-то не делать, тем выше вероятность, что они это и сделают. Надежда на здравомыслие медленно тает, уступая место ленивому удовольствию от приятной пустоты в голове, усталости во всем теле и чужих настойчивых ласк.
Дино, довольный отсутствием сопротивления, переступает с ноги на ногу, тянется руками под одежду — под рубашку, за пояс брюк, — рисует по коже пальцами.
— Хватит, — говорит Сквало. — Хватит меня слюнявить, идиот… Прекращай это.
Дино хмыкает, трется носом о шею, ведет по ней языком и прикусывает за подбородок.
Сквало приподнимается на цыпочки, отклоняется назад и смотрит сверху вниз. Выражение лица у Дино странное — глупое, сосредоточенное и отрешенное одновременно, пьяный взгляд из-под упавшей на глаза челки расфокусирован, губы приоткрыты. После душа волосы липнут к его лбу, вискам и шее, а сквозь рубашку видна грудь с бледными маленькими сосками. Сквало моргает, всё-таки высвобождает руки, упирается Дино в плечи и чувствует злое разочарование, когда тепло чужого тела и напор ослабевают.
Дино опускает глаза. Кажется, его больше интересует собственная ладонь, лежащая на ширинке Сквало и медленно двигающаяся снизу вверх. Когда ладонь доходит до пояса брюк, то замирает, затем пальцы сжимаются и разжимаются, теребят неподдающуюся пуговицу.
Сквало шумно вздыхает сквозь зубы, когда Дино удается наполовину стащить брюки вместе с трусами, обнажая головку. Кончики пальцев касаются её почти невесомо, игриво доводя по полноценной эрекции. Теперь отступать некуда, дело нужно доводить до конца. Сквало расслабляется, дышит ртом.
Дино свободной рукой освобождает себя от брюк, снова прижимается и обхватывает ладонью оба члена, качает бёдрами и зарывается лицом в ключицы Сквало, кусается, невнятно мычит и всхлипывает.
Они шатаются, опасно переступая и чуть не падая. Сквало хватается за бортик ванной. Оба оседают — ноги перестают держать. Во рту пересыхает.
Сквало оступается, пятится назад и падает на сиденье унитаза, увлекая Дино за собой. Дино усаживается сверху, трется пахом, качает бёдрами и крепко обнимает Сквало одной рукой за шею. Это похоже на лихорадку или бред.
Сквало кладет руку поверх его руки, переплетает пальцы, заставляя ускорить ритм, и вскидывает вверх бёдра, надрачивая одновременно обоим. Острый запах пота сводит с ума. А Дино двигается так, что начинает казаться: ещё немного — и он сам спустит брюки, опустится сверху, насаживаясь сверху на член Сквало.
Сквало успевает подумать и смутно удивиться этой мысли: если бы подобное произошло, возможно, стоило бы пересмотреть некоторые взгляды. Возможно, оказалось бы, что он многого не знает.
Но Дино привычно неуклюж, и ему хватает того, что происходит. Он цепляется за рубашку Сквало, комкает её пальцами, ловит зубами воротник в попытке заглушить стоны.
Сквало кладет свободную ладонь ему на загривок, прижимая к себе, и чувствует, как по второй руке течет теплое. Дино сбивается с ритма, содрогается всем телом и обмякает, продолжая всхлипывать.
Сквало откидывает назад голову, несколько раз вскидывает бёдрами, толкаясь в руку, и замирает, оглушенный. Стон застревает в горле.
Когда судорога перестает сводить всё тело, а сознание доигрывает в чертовых "Galaxian", и под веками становится статично темно, Сквало чувствует себя выжатой тряпкой и ещё больше чем раньше хочет спать. Вообще-то, в этом не было бы ничего удивительного или проблемного, если бы он лежал в кровати с какой-нибудь из шлюхой, а не сидел на толчке школьного общежития, перепачканный свой спермой и спермой Дино. Тут уж как-то не до сна.
Дино слабо протестует, но сил у него нет, так что Сквало удается вывернуться из объятий, чтобы встать и подойти к раковине. Он плещет в лицо прохладной водой и смотрит в зеркало, потом — на рубашку в желтоватых разводах. Попытка отстирать их и замести следы заканчивается ожидаемо, и Сквало оказывается промокшим окончательно. Голова у него уже давно работает в автономном режиме — у неё села батарейка. Сквало не соображает ничего, а на месте мыслей — приятный вакуум. Приятный...
Дино устраивается верхом на унитазе и обнимает сливной бочок, блаженно улыбаясь.
Сквало трясет головой.
— Можешь меня ударить, — совсем тихо замечает Дино. — Или ты предпочел бы сразу убить?
— Ну ты... — говорит Сквало и садится на край ванной. Это удобная стратегическая позиция — можно протянуть ногу и хорошенько пнуть Дино. Только Сквало пока не решил, стоит ли это делать, и не приведет ли это к глобальной катастрофе — крушению Дино на пол. — Зачем нажрался?
— Скучно... было, — мямлит Дино. Глаза у него закрыты. — Ты ушел потому что, и стало скучно.
— А я тебе клоун? — спрашивает Сквало с иронией, хотя стоит разозлиться.
— Нет... — смеется Дино, глупо дергая плечами. — Зря ты так... с девочками. Они не виноваты...
— Шмары подзаборные, — хмурится Сквало. Ему не нравится, что Дино о них вспоминает. Это необъяснимо, но он чувствует себя слишком усталым, так что подумает об этом позже.
— Они не виноваты, — повторяет Дино, и голос его отчего-то звучит грустно. — Младшие дочери... им сказали, что заполучить кого-то вроде меня — верный способ найти теплое местечко для себя и выгодного партнера — для семьи. Хотя Альянс всё ещё молчит мне в лицо, я в курсе, о чем они договариваются в кулуарах. У них всё схвачено. Они уже делят меня и делают ставки, как на ипподроме.... А девочки... знаешь, жалко их...
Сквало старается сделать вид, что слова Дино ему неинтересны, но ещё хватает мозгов, чтобы понять: без знания политической диспозиции все планы пойдут крахом. Дино валяет дурака очень естественно, но он медленно и эффективно вытаскивает — фактически, уже вытащил — из дерьма свою семью, что само по себе говорит о многом. Сквало иногда думает, не взять ли Дино в долю, посвятив в суть плана. Но у Дино, как сказано ранее, есть семья, за которую он отвечает, а Сквало — одиночка. Они с разных уровней этой системы — им совсем не по пути. Сквало оставит Дино за скобками уравнения, и всего добьется сам.
А пока они ещё здесь, стоит мотать на ус, о чем говорит глава одной из самых многообещающих семей в обозримом будущем.
— И что, ты собираешься кого-то выбрать? — спрашивает Сквало.
Дино машет рукой, потом пожимает плечами.
— Нет, конечно, — говорит он. — Я просто пока немного подыграю. До тех пор, пока ещё учусь тут, и мне бывает скучно. На самом деле, будь я чуть трезвее и чуть старше… Да у меня на них не встает — не мой тип.
— А на меня встанет, значит? — зачем-то спрашивает Сквало и добавляет ехидно: — Я в твоем вкусе?
Дино молча улыбается, обняв сливной бочок и положив на него голову. Размазанное пятно спермы вряд ли отстирается с его жилетки. Вид тот ещё.
— Эй, — говорит Сквало и в раздражении всё-таки бьет Дино ногой по бедру. — Эй, ты заснул что ли, бестолочь?
Дино смеется и поджимает ногу.
— Я думаю, — говорит он. — Ты задал интересный вопрос.
Сквало мало понимает, и ещё меньше пытается разобраться в произошедшем - так кажется проще. Несколько минут он смотрит на Дино, не мигая, поотом поднимается, подходит и трясет его за шкирку.
— Идем спать, — говорит Сквало сквозь зубы. — Как же ты меня бесишь, Каваллоне... как бесишь!..
— Хорошо, — отвечает Дино и негнущимися пальцами пытается расстегнуть жилет. — Прости. Я… тогда позже отвечу. Когда решу...
Сквало зачем-то кивает, разворачивается и идет к выходу из ванной, волоча за собой по полу когда-то белую рубашку.

Название: Право на ностальгию
Персонажи: Сквало/Дино
Рейтинг: R

1960 с.

Ночной ветер нес прохладу, игриво окатывал солеными брызгами, испуганно путался в волосах и, вырвавшись, обиженно бросал их в лицо. Море волновалось — провинившимся псом подползало к ногам, но тут же испуганно подавалось назад, облизывало мелкую гальку, ракушки и водоросли, раскиданные по пляжу. Пухлый месяц висел в розоватом мареве: где-то за горизонтом шел шторм.
Песчаный берег прогибался услужливо, охватывая светло-охристым кольцом маленькую бухту.
У причала гуляли, и даже отойдя на приличное расстояние, Сквало легко различал голоса: манерный смех Луссурии, открытый — Ямамото, басовитый — Рёхея...
Странная разношерстная компания. Удивительно, что Занзас пришел, да ещё и не разнес чертов причал по камешку, по щепочке... Сидел, потягивал марочный виски да недобро косился. Молчал, смущая пугливого Саваду, остающегося редкостной тряпкой до тех пор, пока курок у виска не взведешь. В смысле, не его виска, а чужого. Десятый Вонгола — та еще мать Тереза. Главное, чтоб они сейчас с Занзасом не сцепились — вот налакается босс шотландского пойла, устроит всем веселую жизнь... Ладно, какая разница? Насильно никого не держат, кто захочет — уйдет.
Сквало захотел.
Ушел гулять босиком, прихватив бутылку бренди.
Дышалось легко и почему-то спокойно. Сквало шел неторопливо.
Бары с небольшими пустынными террасами тянулись вдоль всего пляжа.
По песку, словно просеянному через сито, идти было приятно. Только края белых брюк уже порядком намокли — Сквало специально шел по линии прибоя, наслаждаясь теплыми морскими волнами.
Перестав различать шум празднества за спиной, он поднял голову и прищурился, тут же обнаружив то, что искал. В трёхстах метрах от него в окружении мирта и азалий в кадках, финиковых и кокосовых пальм, врезаясь в тропический лес стоял деревянный помост — то ли танцпол, то ли кафе с убранными столиками. Над ним разливался тусклый красноватый свет китайских фонариков.
Сквало обернулся, прислушался и втянул носом воздух: ничего не изменилось, веселье было в самом разгаре, а неприятностями пока не пахло.
Ветер, обижено притихший на время, снова рванулся, заметался, донося запахи дыма и жарящегося мяса. Не придав этому значения, Сквало бодро зашагал в сторону веранды: ночной пляж, приглушенная музыка, лёгкий бриз, хорошая выпивка — романтика, куда ни плюнь! Самому тошно. Хоть бы шлюхами на такой вечер запаслись. Вонгола, одним словом... всему их учить надо.
Сквало одним махом перепрыгнул три низенькие ступени и оказался под соломенной крышей. Сделал шаг в направлении бара и остановился, задумчиво разглядывая знакомую спину в гавайской рубашке.
Хмыкнув, Сквало обошел вокруг, наклонился поближе к спящему и громким шепотом поинтересовался:
— Пони, сколько раз ты на самом деле пересдавал географию в наш последний год в школе?
Каваллоне тяжело вздохнул во сне и поморщился, вспоминая что-то неприятное.
— Чтыр... за... - пробубнил он и причмокнул, уронив руку. Пустой стакан, который он держал, шумно загрохотал по деревянным доскам и закатился под одноногий барный табурет. Сквало захохотал, стуча бутылкой бренди по стойке.
Дино резко вскинулся, но не удержался и полетел спиной назад вместе с табуретом.
— А? — сонно пробормотал он, жмурясь и убирая растрепанные волосы с лица.
— Как был находкой для шпиона, так ей и остался, — Сквало тряс головой, продолжая смеяться.
— Что-то случилось? — Дино улыбнулся. — Который час? Помоги подняться, а?
Сквало успокоился и хмыкнул.
— Надо было её просто трахнуть, — со знанием дела пояснил он, подавая руку. — Ей нравились блондины. Но от меня она отстала неожиданно быстро.
— Ты о ком? — Дино расфокусировано глянул на ладонь, ухватился и потянул на себя, упираясь пятками в пол.
— Географичка, — Сквало зашипел, еле удержался, но успел в последний момент ухватиться за угол стойки и кое-как поднял Дино, которого заметно качало. — Ты что, напился?
Дино потер лоб и глаза, потом обхватив лицо ладонями и посмотрел на Сквало.
— Не спал три дня, не ел со вчерашнего вечера и добирался сюда на чертовом лайнере... Выпил всего ничего. Потом куда-то запропастился Ромарио, и я пошел его искать. Дальше не помню.
— Красавец, — Сквало хлопнул Дино по плечу. — Ты всегда любил делать глупости.
Тот улыбнулся, развел руками, задел тыльной стороной ладони бутылку и опрокинул её. Стекло весело звякнуло, ударившись о ножку табурета, зазвенело как-то по-особенному, и мелкими осколками разлетелось вокруг. Бренди щедро омыло пол и ноги Сквало, забрызгав обоих чуть ли не по уши.
— Твою мать, Каваллоне, — вздохнул Сквало и зыркнул исподлобья. — Первый раз за этот сумасшедший год хотел отдохнуть ото всех... Как у тебя получается всё испортить-то, а?
— Талант? — предположил обескураженно Дино и поскреб в затылке.
— Ага...
Стараясь не ступать на битое стекло, Сквало выбрался с веранды на пляж, сплюнул в сердцах и побрел к воде. Белые брюки, конечно, были уже испорчены, да и не больно-то их было жалко, но запах алкоголя на одежде раздражал. Сквало зашел в воду по щиколотку и остановился, прислушиваясь к ощущениям. Шуршание песка за спиной обозначило неровную поступь.
Расплескивая воду в невысоких волнах ночного прилива и неловко балансируя руками, Дино, не задумываясь, зашел в море по колено.
«Упадет, придурок», — оценил Сквало и ощерился: если бы взгляды могли быть материальны, Дино бы уже давно отплевывался от соленой воды.
Ветер доносил смех, крики и грохот выстрелов — на противоположной стороне бухты запускали фейерверки.
— Если ты утонешь в метре от берега, — весело заорал Сквало, — это будет самая нелепая смерть из всех, что я видел!
Дино обернулся и помахал, потом наклонился, зачерпывая воду горстями, чтобы плеснуть в лицо, и с громким плеском полетел вперед головой.
Второй раз за последние пятнадцать минут Сквало с ног до головы обдало брызгами.
Стало по-настоящему весело — без злости или ёрничества.
Сквало дошел до места, где барахтался Дино, и взялся за воротник его промокшей рубашки, но сам не удержал равновесия и, сбитый очередной волной, повалился следом. Тут же намокшие волосы стали тяжелыми, залепили глаза. Одежда сковала движения.
Дино сидел по шею в море и хохотал, тряся головой.
— Ах, так?! — Сквало, вошедший в раж, радостно кинулся вперед. Дино попробовал подняться и убежать, но был схвачен за ногу и утянут обратно в море.
Они барахтались, фыркали и лягались. Сквало несколько раз смог хорошенько пнуть Дино и макнуть его с головой. Выныривая каждый раз, тот слабо сопротивлялся и отфыркивался как настоящий конь, заставляя Сквало хохотать до колик. Из последних сил, хихикая и отплевываясь, они подползли к берегу. Дино упал на спину и уронил голову на песок. Глядя на него, Сквало провел по волосам и зашипел.
— Пони, да ты совсем охренел! Я теперь эту мочалку не прочешу!
— Да ладно тебе... — голос Дино незаметно изменился, стал серьёзнее. — Отрежь?
— Сдурел?! — Сквало ещё сильнее взлохматил и без того спутанные волосы.
— Отрежь, - повторил Дино и, неожиданно резко приподнявшись, перевернулся, подминая Сквало под себя. Взгляд в темноте у него был тяжелый и какой-то собачий, немного вопросительный, немного расстроеный.
— Не дури, — серьёзно попросил Сквало и нахмурился. — Не порть праздник.
— Не собираюсь, — Дино провел пальцами его по шее и наклонился совсем низко, касаясь губами губ Сквало. — Просто как старый друг... предлагаю выход.
Губы были солеными, а поцелуй — медленным. Дино долго не закрывал глаз, и это было странно — целоваться, не отводя взгляд друг от друга. Немного буднично, немного ностальгично. Пальцы путались в волосах.
Волны доходили до груди и выше, вымывали песок из-под спины. Прохладная вода контрастировала с прикосновениями к горячей коже.
Сквало закинул одну ногу Дино за спину, приподнял бедра и потерся об него пахом. Тот закашлялся на выдохе, но тут же прикусил его губу в отместку.
Сквало хрипло засмеялся, надавил Дино на затылок. Повел рукой, сжимая шею и заставляя немного откинуть голову назад. По-собачьи лизнул припухшие губы. Сжал коленями бока и перекатился. Дино погладил его бедра, провел ладонями по бокам и обнял за плечи, не давая выпрямиться. Сквало не стал сопротивляться поначалу, а когда попробовал сбросить ладони с плеч, Дино поймал его за запястья, прижал к телу и скинул с себя, снова оказываясь сверху.
Закружилась голова. Сквало уперся рукой в грудь Дино и оттолкнул его. Сделал глубокий вдох.
Дино опустил руку, погладил член Сквало через штаны, и только тогда оба смогли отвести взгляд.
— Ну и что?
— Ну и всё, — Дино ткнулся носом куда-то в шею Сквало, жарко вздохнул, но ничего больше делать не стал. — Плохо, что нельзя как раньше... А та учительница меня не потому невзлюбила. Она нас один раз в классе вместе застала — после этого и от тебя отвязалась, и меня возненавидела.
Сквало задумчиво поднял руку и положил Дино на затылок, намотал несколько слипшихся прядей на палец. Ладони были в песке.
— Ого, — сказал он и закрыл глаза. — А я где был, раз не помню?
— Сидел на мне и корчил умопомрачительные рожи, — Дино поелозил сверху, прихватил зубами шею и хмыкнул.
— Придурок ты... — спокойно заметил Сквало и хотел добавить что-то ещё, но с обратной стороны бухты подозрительно грохнуло. Поднявшийся горячий ветер донес запах тлеющей соломы и подгоревшего мяса.
— Вот же суки! — дернулся Сквало и легко вывернулся из рук Дино, отпихнул его и встал на колени, всматриваясь в разгорающееся зарево.
Желто-оранжевое пламя выплясывало по берегу. Темнеющие на его фоне фигуры людей ползали медленно и вальяжно. Искры полетели в бархатно-фиолетовое небо.
— Вот же суки... — повторил Сквало, поднялся и попробовал отряхнуться.
— Не ходи, — попросил Дино, приподнимаясь на локтях. — Они и без тебя...
— Да хрена с два они без меня! — сплюнул Сквало. — Всю жизнь с идиотами. Одного на другого поменял. Чтоб вас!.. чтоб...
Он запнулся, глядя на Дино сверху вниз: тот смотрел внимательно и чуть прищурившись, словно пытался высмотреть что-то конкретное.
Снова громыхнуло.
— Не ходи, — повторил Дино отрывисто-тихим свистящим шепотом.
— Не могу, — Сквало вздохнул, глядя на огонь. — Знаешь же, что не могу. Пора малышню спать укладывать, чтоб босса не нервировали.
— Помнишь, мы, когда детьми были, не спали, — Дино со смешком опустил голову.
— Говоришь как древний старик.
— Нет, я не об этом, — Дино уселся на песке, обхватив колени руками. — Ты вот в их возрасте всё переворотами занимался, интригами, свержением старой власти... А они на праздниках гуляют.
Сквало развел руками.
— Либо ты перестаешь тут сопли размазывать, либо я ухожу! - рявкнул он.
— То есть, — Дино поднял голову, — останешься, если я замолчу?
Сквало раздраженно зарычал, отворачиваясь и делая несколько шагов, но остановился.
— Нет, Каваллоне! Ты не пони, ты осел! — процедил он сквозь зубы, возвращаясь и второй раз за вечер протягивая руку. — Пойдем со мной! Уложим мелочь спать, чтоб в светлые головы с недосыпу никаких глупостей про перевороты не взбрело, а позже посидим ещё... До утра время останется.
Дино прищурился и медленно протянул руку, но когда пальцы Сквало сжали его ладонь, резко дернул на себя. Не удержавшись, Сквало полетел вперед. Дино одной рукой прижал его к себе, а второй перехватил запястья.
Смех и ругань смешались.
— Стой, слышишь! — Дино увернулся от очередного пинка. — Стой! Посмотри, Занзас прекрасно справляется с ролью няньки. Умотает так, что и сказок не понадобится... А понадобится, так он пару штук знает — с очень философским подтекстом и моралью, знаешь ли.
Сквало перестал брыкаться и с подозрением посмотрел на Дино:
— Смеешься, да?
— Смеюсь, — согласился Дино. — Только Занзас там развлекается, как умеет, а я тут без тебя порежусь, утону и напорюсь на нож для колки льда семнадцать раз подряд...
— Именно в такой последовательности? — уточнил Сквало.
— Именно в такой, — серьёзно кивнул Дино.
Сквало посмотрел на противоположную сторону бухты, где догорал пирс, пуская снопы искр в небо. Выглядело красивее любых фейерверков.
— Думаешь, мелкий уже вошел в режим посмертной воли? - спросил он.
— Цуна? — Дино смотрел туда же. — Думаю, да.
— Тогда отпусти меня, пони... нам нужен нож для колки льда.
— Зачем?
— Затем, — светским тоном протянул Сквало, — что с пунктами "порезаться" и "утонуть" ты уже справился. Прослежу, чтобы не напортачил, и займусь тем, чем занимаются все родители по ночам.
— Звучит заманчиво, — рассеяно пробормотал Дино, расстегивая на нем рубашку.
— Ещё бы, — Сквало закатил глаза. — Сам не помню, когда последний раз высыпался.

@темы: R, reborn

---

Автор: Oui, mon colonel!
Дисклеймер: ДжоДжо принадлежит Араки Хирохико

Название: Закат
Персонажи: Дио, Джонатан
Рейтинг: G
Жанр: drama

311 с.

Дио просыпается резко, словно выброшенный из теплых обьятий дремы. Красно-оранжевый закат слепит глаза и щедро сыпет песка под веки. Уголки глаз саднит. В теле неприятная тяжесть – он заснул на кушетке в зале, и никто из слуг не посмел его тревожить.
– Дио... – тяжело выдыхает Джонатан, сгибаясь пополам и прижимая ладонь к боку. Он глупо ловит ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба. Грудь вздымается и опадает. Джонатан поднимает голову, и его лицо словно испачкано красным.
Дио смутно припоминает, что отец, когда напивался, краснел точно так же. И одышкой тоже страдал.
Очень хочется ударить – зло и грязно – пока Джонатан не успел прийти в себя.
– Что? – спрашивает Дио и встает, грубо толкая плечом. Тут же делает наигранно виноватый вид: на месте Джонатана любой бы давно понял, что искренности в Дио нет и быть не может.
– Хотел сказать... – улыбается Джонатан, выпрямляясь. – Знаешь, спать на закате - плохо.
– Это какая-то примета? – Дио поправляет жилет и рубашку, встряхивает головой, прогоняя слабость. Он чувствует себя разбитым, но это лишь полбеды, главная проблема – идиотское добросердечие Джостаров, которое вгоняет его в бешенство.
– Нет, – объясняет Джонатан. – Дело не в приметах. Просто если спать на закате, будет болеть голова.
Дио хмыкает и отворачивается.
Джонатан частит:
– Я слышал! Так говорят...
– Меньше слушай простолюдинов, – Дио оборачивается, чтобы еще раз усмехнуться с презрением.
В следующую секунду закат сквозь высокие окна террасы набрасывать на него атласное одеяло, сотканное из пламени.
Гореть больно. Очень больно.
Когда становится невозможно терпеть, Дио просыпается, резко открывая глаза и хватая ртом воздух, чувствуя, как тяжело вздымается грудь. Кажется, что внутри него бушует и дерет горло вековое пламя. В ушах закладывает.
Дио сдвигает крышку гроба, не боясь попасть под прямые солнечные лучи, и садиться. Трет слезящиеся глаза и виски, взрывающиеся тупой болью. Собственное тяжелое дыхание слышится чужим.
Дио кладет ладонь на грудь, комкает ткань и цедит сквозь зубы:
– Твоя взяла, ДжоДжо. Я не сплю... не сплю на закате! Как ты и хотел!

Название: Обон
Персонажи: Рохан Кишибе, Коичи Хиросе
Рейтинг: G
Жанр: drama

624 c.

– Мистер Рохан! Мистер Рохан! – Коичи наклоняется над самым рабочим столом. – Мистер Рохан, вы опять меня не слушаете?
– Да, конечно, Коичи, конечно... – бормочет Рохан. – Не мог бы ты отойти? Свет загораживаешь...
На самом деле, это неправда. Рохан уже десять минут смотрит на раскадровку перед собой и не видит её. Мысли заняты совсем другим.
– Мистер Рохан, – скучающим голосом повторяет Коичи. – Я говорил о сегодняшнем вечере. Вы же не забыли?
– Я не могу забыть о том, что должен отправить главу редактору, – раздраженно говорит Рохан. – А ты мне мешаешь её закончить.
– Эта глава у вас была готова неделю назад, – замечает Коичи. – Я спрашиваю о другом.
– Что ещё? – сдается Рохан и круто разворачивается на стуле. – Что ты хочешь от меня теперь?
Коичи улыбается. Он из тех людей, кто может позволить себе немного надоесть Рохану Кишибе, даже если у того плохое настроение.
– Обон, – вкрадчиво говорит Коичи. – Сегодня будет фестиваль. Вы должны пойти.
– Я никому ничего не должен! – Рохан поджимает губы. Коичи для него – словно домашнее животное, которое иногда доставляет удовольствие, но чаще – только лишние хлопоты. Рохан сегодня в особенно дурном настроении. И хотя прямой вины Коичи в этом нет, Рохан всё равно предпочел бы выдворить его поскорее из дома.
– Вы знаете, что это не так, – Коичи тоже раздражается. Когда Коичи раздражается, Рохан чувствует себя неуютно. Этому нет объяснения даже у Рохана. И дело даже не в том, что Коичи – его фанат. У такого мангаки как Рохан Кишибе достаточно фанатов по всему миру. Даже Джозеф Джостар в свои восемьдесят читает мангу Рохана.
– Что? – пытаясь изобразить непонимание, спрашивает Рохан.
– Обон, – повторяет Коичи с нажимом. – Не разочаруйте Реми. Пожалуйста.
– Ей уже не важно, – пытается оправдаться Рохан ему в спину и осекается. Наверное, в это всё дело: Коичи настолько же искренен в своих чувствах, насколько Рохан скрытен.

Вечером он старается затеряться в толпе. Рохан не любит скопления людей, поэтому раздражается ещё больше, чем обычно. Раздражение – его способ отгородиться от мира.
Вокруг развешаны бумажные фонарики. Люди в юката спешат к храму. Кажется, там сегодня какое-то представление: девушка танцует, в её руках – жезл с колокольчиками, которые мерно позвякивают, когда она вскидывает руку. Небо очень высокое, словно оббитое фиолетовым бархатом, с яркими бриллиантами звезд.
Рохан выскальзывает из толпы и обходит храм по дуге, спеша туда, откуда люди к ночи совсем пропадают. Он не хочет признаваться даже себе, что Обон для него тоже что-то значит. Раньше – ещё год назад – было иначе.
Приходит в голову, что день – выходной, и никто не примет факс с черновиком новой главы в офисе издательства, потому что там пусто. Коичи помнил об этом, но не упрекнул Рохана во вранье. Это тоже раздражает – когда видят насквозь и даже пытаются покровительствовать.
Слышна молитва – началась служба в храме.
Рохан идет между рядами белых столбиков, пытаясь не потерять в мерцающем полумраке нужный. Здесь тоже развешены фонарики – такие же, как на улицах, только поменьше. Их свет отражается от белого камня, игра теней завораживает. Рохан наконец находит нужный и останавливается перед ним.
– Я вижу, у тебя уже были гости, – говорит он и рассеянно оглядывается на храм.
Над храмом играет зарево. Рохан смотрит и воображает, что это вовсе не зарево, а бесплотные призраки, которых тревожат каждый год глупые родственники.
– Мне не стоило приходить, – разводит он руками. – Мне нечего делать тут. Я совсем не скучаю, правда, – просто нет времени. Не думаю, что должен извиняться...
Рохан начинает злиться: можно подумать, он сумасшедший – стоит тут и разговаривает сам с собой.
– Я даже не помню тебя! – бросает он и надменно смотрит на свежие колокольчики, кем-то заботливо принесенные, потом опускается на одно колено, кладет лист бумаги на надгробную плиту и идет прочь.
Через несколько шагов ему что-то попадает в глаз – он останавливается и начинает его тереть.
Ветер треплет лист бумаги, где по красной реке, опасно раскачиваясь, плывет венок из черных лилий с еле теплющимся огоньком свечи в центре.
Пятнадцатилетняя девочка у надгробья беззвучно смеется, утирая слезы.

Название: Кофе
Персонажи: Фуго, Наранция
Рейтинг: G
Жанр: drama

764 с.

Фуго просыпается от солнечного луча, облизывающего его плечо, словно молодая требовательная любовница, выпрашивающая ласку и внимание.
Где-то рядом гремят посудой. Он различает по звуку: жестяное звяканье турки, скрип ручной мельницы, две чашки, отзывающиеся мелодичным перезвоном при соприкосновении. Шум воды, хлопки дверцей холодильника. Ветер шуршит виноградными листьями, и в их густой листве призывно воркуют голуби, пока не успевшие одуреть от жары.
Ещё совсем рано, но Наранция – чертов жаворонок. Мир благоволит ему и тем сумасшедшим, которым не спится.
Фуго зарывается лицом в подушку: утренняя нега не отпускает, ему хотелось бы урвать ещё кусочек – самую малость – этого чувства, когда можно балансировать на грани сна и яви, и когда пробуждение совсем не торопится, крадется, аккуратно ступая, стараясь, чтобы старые доски на полу или дверные петли ни дай бог не заскрипели, не выдали, стали вольными или невольными соучастниками.
– Ты всё равно уже разбудил меня, – притворно бурчит Фуго, натягивая на нос одеяло и пряча под ним улыбку. – Ты невозможен. От тебя на кухне столько шума.
От Наранции пахнет кофе – свежемолотым, терпким, дразнящим. Заполняющим легкие под завязку. Утренним.
Этот запах Фуго готов назвать запахом уюта, но звучит слишком высокопарно. Не то, чтобы он не любил высокопарности. Не то, чтобы ему не свойственно вешать ярлыки. Просто какая разница, как это называть. Когда мир кажется созданным только для тебя, и упрямые жаворонки, варящие кофе по утрам – обязательное и бесплатное к нему дополнение, слова становятся лишними.
Наранция опускается на пол рядом с кроватью и тянет одеяло, стаскивая его с Фуго.
– Вечно ты и слова доброго не скажешь, – говорит Наранция и дергает челку. – Убью. Когда-нибудь...
– После кофе, – предупреждает Фуго и тянет одеяло обратно, пытаясь попутно хлопнуть Наранцию по руке.
– Конечно, – хихикает Наранция. – Ты и кофе – созданы друг для друга. Кстати, я люблю сладкое.
– Дурацкая шутка, – говорит Фуго. – Кстати, почему ты здесь, а кофе – там? Что, если он убежит?
– Не дождешься!
Это правда.
Кофе у Наранции никогда не сбегает – он успевает разбудить, разозлить и заставить Фуго подняться с постели раньше. Он вообще отлично варит кофе. Это пока единственное доказательство его обучаемости. В остальном, впрочем, Наранция тоже неплохо, но делает всё назло Фуго. В отместку Фуго на него ворчит. Похоже на игру или что-то вроде.
Можно сказать, из Наранции выйти толк.
Кровать скрипит от того, что на неё облокачиваются.
Фуго чувствует на лице чужое дыхание – едва различимое. Похоже на происки сквозняка.
– Вставай, – просит Наранция неожиданно тихо. Наверное, если открыть глаза, они окажутся нос к носу. – У меня не получится больше тебя будить.
– Почему?
Запах кофе становится сильнее, рот наполняется слюной, и Фуго думает, что действительно пора подниматься. Но ему чего-то не хватает. Какой-то мелочи.
Наранция молчит.
Фуго слышит грохот падающей турки – судя по звону, она оказывается на кафельном полу и несколько раз подпрыгивает. Звук заглушается отборной мужской бранью.
Становится ясно, что кофе безвозвратно потерян, и его остатки догорают на залитой плите.
Фуго сквозь дрему думает, что это странно: Наранция так не ругается и уж точно никогда не позволяет кофе сбежать. Он всегда варит его так, как нравится Фуго. Это единственное, что готов признать сам Фуго. Это их маленький шажок навстречу друг другу, попытка найти взаимопонимание и, возможно, стать в чем-то ближе. В конце концов, простая человеческая благодарность.
Он поднимается на локтях, смотрит в окно и только тогда начинает соображать. Откидываясь обратно на подушку, трет глаза: солнце слепит. Одеяло, ещё минуту назад казавшееся таким уютным, начинает вызывать раздражение, а солнечный луч неприятно печет.
Переборов себя, Фуго поднимается, приводит одежду и волосы в порядок и выходит из маленькой съёмной квартирки в мансарде старого дома за два квартала от Колизея. По дороге он покупает кофе в картонном стакане, но не чувствует его вкус.
В старых стенах арены царит прохлада. Фуго быстро идет среди колон. Он не похож на туриста, гуляющего по галереям, – у него есть дело. Ничего особенного, просто личное.
Шаги гулко звучат, и это почему-то злит, сильнее подгоняет, заставляя почти бежать.
А потом Фуго находит его – пышный куст. Кубло вьюнка, плюща и винограда с крупными разноцветными цветами и пушистыми соцветиями. Несмотря на темное место, растения выглядят превосходно и тянутся вверх, цепляются за потрескавшуюся стену и окутывая острые металлические пики на её вершине облаком зелени.
– Двадцать один – это семь на три, – рассеянно говорит Фуго. – Три – это чуть меньше, чем количество лет, что ты здесь. Не знаю, что из меня вышло хуже – друг или учитель.
Потом он долго молчит. Ветер играет в листве. От горячего воздуха цветы пахнут сильнее.
– Всё-таки отвратительный кофе, – у тебя и то лучше получался, – говорит Фуго, разглядывая стакан в руках. – С днем рождения, Наранция. Прости, мне не стоило вытаскивать тебя из того дерьма и приводить к Буччиарати. Жаль, что ты больше не можешь меня будить...
На выходе из Колизея Фуго начинает казаться, что кофе стал немного лучше.

@темы: jjba

---

Автор: Oui, mon colonel!
Бета: Plinia, Морфи.
Пейринг: R27
Дисклеймер: медиафраншиза Katekyo Hitman Reborn! © Амано Акире и студии Artland
Примечание: написано на конкурс Mafia Wars-13

Название: Обещание
Рейтинг: G
Жанр: romance
Размер: 526 с.

Девочка была маленькая и очень милая.

Еще некоторое время назад Реборн бы сказал, что если бы только она не плакала, то выглядела вдвое милее. Но в данный момент ему самому хотелось упасть и зарыдать, оправдывая внешний вид. Конечно, менее опасным он не становился даже в теле маленького ребенка, но ситуация складывалась поистине идиотская.

Реборн привык быть любимцем женщин, гулять и делать все, что придет в голову, но нынешний его статус вряд ли позволял насладиться всем этим в полной мере.

Что касается девочки...

Ее он встретил в одной из комнат дома, принадлежащего старому знакомцу и должнику дону Вонгола, для Реборна — просто Тимотео. Девочка оказалась японкой, почему-то разряженной к тому же в национальный костюм: светло-бежевое кимоно с журавликами, танцующими в высокой осоке, меховой воротничок — в Италии сейчас не жарко, — короткие волосы убраны заколками. На вид ей было лет пять.

— Могу я предложить вам платок, мисс? — начал было Реборн на ломаном японском, который не успел еще выучить в должной мере, но тут же понял, что его манеры вряд ли могут впечатлить такую кроху. Поэтому он вынул из кармана платок, деловито подошел ближе и ткнул им девчонке: — Сопли вытри, мелкая. Чего ревешь?

Девчонка хлопнула длиннющими рыжеватыми ресницами, попятилась, но рыдать действительно перестала.

«Красавицей вырастет», — подумал Реборн машинально и как-то сразу весь подобрался. В общем-то, наводить мосты можно и заранее, решил он.

— Мама... потерялась... — пролепетала девочка.

— Ничего, — сказал Реборн и все-таки утер ей сопли. Она благодарно шмыгнула носом. — А сюда ты вместе с ней пришла?

— Да... мы к дедушке прилетели... — девочка начала храбриться и заговорила быстрей. — Летать совсем не страшно! Папа говорил, это важно!..

Реборн кивал, пытаясь сообразить, чей же перед ним ребенок. Не то чтобы это как-то касалось его — ровно до тех пор, пока не поступит заказ, конечно, — но помогало отвлечься от дурных мыслей о собственном незавидном положении.

— Видишь, если вы прилетели вместе, родители обязательно тебя найдут и заберут. Поняла? — он потянулся и щелкнул девчонку по носу. — Не реви, хорошо?

— Хорошо, — кивнула она и вдруг снова наморщила носик. — Но если мама найдет меня, то потеряешься ты?

Реборн задумался.

— Не страшно, — наконец решил он. — Как потеряюсь, так и найдусь.

— Обещаешь?

— Обещаю, — хмыкнул Реборн и сунул ей в руку носовой платок.

***

Когда вечером они с Тимотео наконец остались вдвоем и заверили друг друга во взаимной лояльности, Реборн не удержался.

— Что это за ребенок был в доме с утра? — как бы между прочим поинтересовался он. — Девочка лет пяти, японка... Еще один незаконный ребенок, а?

— Девочка? — Тимотео нахмурился, но тут же его лицо разгладилось. — Ах, ты про Цунаёши... старое японское поверье — если одевать мальчика в девичье, он вырастет сильным и здоровым.

— Мальчика? — переспросил Реборн. — Это шутка?

— Нет, — Тимотео вздохнул. — Более того, у меня будет к тебе просьба, Реборн. Когда этому мальчику исполнится четырнадцать, ты поедешь и сделаешь из него моего преемника... Даже если к тому времени меня уже не станет.

— Это официальное решение, — кивнул Реборн.

— Пообещай мне...

Реборн поправил шляпу и спрыгнул с кресла, в котором сидел.

— Прости, Тимотео, — сказал он. — Я стал быстро уставать из-за этого тела. Меня клонит в сон.

— Реборн, — Тимотео огладил усы. — Слишком мало людей, которым я оказываю доверие...

— Не горячитесь, дон Тимотео, — Реборн слегка поклонился и, обернувшись к двери, чуть слышно добавил: — Одного обещания на сегодня будет вполне достаточно.

Название: Авитаминоз
Рейтинг: PG-13
Жанр: drama
Размер: 542 с.

Была тьма.

И во тьме мигали разноцветные ламп.

Цуна вздохнул, закрыл глаза и сделал шаг вперед — и тут же на него обрушился шквал огня. Собственное пламя вспыхнуло так, что чуть не опалило ресницы, но жара не было. Цуна развел руки и услышал металлический звон — первая Моска отлетела к стене и там осела кучей металлолома. Воздух всколыхнулся. Запахло горелыми проводами и машинным маслом. Цуна оставался равнодушным.

— Следуй за мной, — безучастно попросил он.

Тень позади послушно качнулась к нему.

Послышался смешок.

«Получилось!» — подумал Цуна и сорвался с места.

Автоматные очереди впереди осветили колонны ангара. Цуна двигался быстро, успешно уворачиваясь от пуль, и тень следовала за ним неслышно, но неотступно.

Казалось, Москам не будет конца.

А потом они достигли центра ангара, и Цуна в свете пламени рассмотрел своего спутника: черный костюм сидел на нем как влитой, желтая шелковая лента на тулье шляпы слегка светилась в темноте. И ещё светились чистым алым светом немигающие глаза...

Одна из Мосок почти достала Цуну, и он бросился вниз, перекатываясь по полу, а его молчаливый спутник вскинул руки с двумя автоматами и легко спустил курки. Звук очереди заглушил звуки падающих гильз.

Цуна слышал острый пороховой запах и помимо воли вспоминал, как менялся он, смешиваясь с запахом пота на коже. Это дурманило и сводило с ума, но ему пришлось подняться, чтобы продолжать двигаться вперед. Где-то в груди под рёбрами ныло.

«Последнее испытание!» — приказал себе Цуна и бросился к ближайшей Моске.

Он был меньше, но маневреннее, он мог размозжить ее одним ударом. Он был сильнее. Он был Десятым Вонгола!

Он просто поскользнулся на разлитом масле, но не успел даже сосчитать до одного, как над ним нависла знакомая тень.

И снова вспыхнул огонь на конце автоматных стволов.

— Простите, Десятый, это моя вина... — различил Цуна тихий механический голос.

«Нет...», — подумал он, его затошнило.

— Хватит, — вполголоса проговорил Цуна, а потом поднял глаза к высокому потолку и закричал в ярости: — Я сказал, хватит!

В ангаре воцарилась тишина. Потом зажегся свет, и через несколько минут рядом с Цуной уже стояли Спаннер, Джаннини и Гокудера.

— Хорошо, — кивнул Цуна. — Хорошо. Остановимся на этом. С ними у нас будет чуть больше шансов на успех в бою с Бьякураном.

Он повернул голову и еще раз посмотрел на долговязую фигуру, стоящую чуть поодаль. Черный костюм, черная шляпа, светящиеся красные глаза... РБ-07 был хорошим андроидом, техники много работали с ним.

Но Цуна ненавидел его и собственный легкомысленный порыв, когда в начале работы он попросил сделать ему лицо — такое, чтобы пугало врагов и подбадривало друзей...

«Хватит искать замену», — подумал Цуна и ухватился за протянутую Гокудерой руку.

— Вы отлично поработали, — устало улыбнулся он Джаннини, и тот покраснел от удовольствия.

Спаннер хрустнул карамелью.

— У тебя есть еще пожелания? — меланхолично спросил он.

— Да, — сказал Цуна. — Да. Пусть у него будет другое лицо.

И, не дожидаясь ответа, он пошел в выходу. Проходя мимо андроида, Цуна понял: усмешка, которую он слышал вначале, была лишь звуком аварийного переключения в боевой режим.

— Десятый! Де... Цуна! — Гокудера догнал его только в коридоре и пошел рядом. — Ты плохо выглядишь в последнее время. И эта бледность... Может быть, сходишь к врачу?

Гокудера говорил просительно, нервно перекидывая между пальцев сигарету.

— Нет, не надо, — отмахнулся Цуна и вымученно улыбнулся. — Я в норме. Порядок, правда. А бледность... это от нехватки солнца.

— Авитаминоз, значит? — переспросил Гокудера.

— Да, авитаминоз, — отозвался Цуна, вытирая слезящиеся глаза.

Наверное, он всё-таки сжег ресницы.

Название: Краткий курс для начинающего
Рейтинг: PG-13
Жанр: humour
Размер: 650 с.

— У Цуны всё в порядке с головой вообще? — нависший над шезлонгом Колонелло выглядел бестолковее обычного.

Как ни странно, вопрос застал Реборна врасплох, но отвечать он не спешил.

— Он у меня знаешь что спросил? Как это у таких, как мы с тобой, все происходит.

— Что происходит? — не понял Реборн.

— Все! — отчеканил Колонелло.

Реборн приподнялся на локтях и спустил солнечные очки на нос.

— Давай сначала, — предложил он. — Какие еще «мы с тобой»? Нет никаких «мы с тобой»... Есть «я», возможно — «ты», ну и еще какие-то люди...

— Эй, я знаю, — зло фыркнул Колонелло. — Но он говорил не про это.

— А про что?

— Ну, про... — Колонелло замешкался. — Знаешь, что-то вроде «он, она, у них!..», только вместо «она» еще один «он». Понимаешь?

— Ничего не понимаю, — раздраженно отозвался Реборн и попросил: — Называй вещи своими именами!

— Эй, хорошо, — в тон ему кивнул Колонелло. — Твой ученик пришел и спросил у меня: «А как это у вас, педерастов, все происходит?»

— Так и спросил?

— Так и спросил!

— Именно этими словами?

— Ну, эй, нет... там было какое-то другое слово, — Колонелло задумался. — Длиннее.

— Гомосексуалисты? — предложил Реборн.

— Да.

— Отлично.

— Он назвал меня педерастом!

— Гомосексуалистом. Не путай понятия. И не принимай близко к сердцу. Говорят, сейчас в армии с этим проще.

— Да чтоб ты сдох! — заключил Колонелло и, не найдя больше аргументов, смачно выругался.

— Когда-нибудь придется, — Реборн поправил очки. — Ты, конечно, спустил его с лестницы?

— Конечно, нет...

— Нет?

— Нет! — Колонелло замялся и добавил: — Я хотел! Но рядом не оказалось лестницы.

Реборн удовлетворенно откинулся обратно на шезлонг и улыбнулся.


Тем же вечером в номер отеля «Мафия Ленд», принадлежащий Цунаёши Саваде доставили большую прямоугольную коробку без опознавательных знаков, к которой прилагалась записка со словами «Буду ждать на крыше ровно в девять. Не опаздывай». В коробке оказался дорогой белый костюм, рубашка, ботинки и даже нижнее белье. Если бы не размер, Цуна решил бы, что это ошибка, но одежда явно предназначалась ему. В назначенное время он поднялся на крышу, и благожелательный лифтер проводил его к кованым створкам.

— Цуна!

Цуна обернулся и обомлел: на крыше был накрыт стол на две персоны, и по бокалам уже разлили вино. Рядом на стуле сидел Реборн, по обычаю элегантный и собранный. В одной руке он держал бокал. За его спиной стояла обычная школьная доска.

Интуиция подсказала Цуне: быть беде. Но сделать что-то уже не представлялось возможным.

— Мне кажется, — наставительно заметил Реборн, — как учитель я упустил из вида один немаловажный курс лекций. По крайней мере, подобные мысли посетили меня после того, как я узнал, что ты ищешь совета на стороне.

На этих словах Цуна окончательно осознал, что влип.

— И потому, — продолжил Реборн, — я приготовил для тебя небольшой справочник.

Он взял со стола папку, которая поначалу показалась Цуне обычным меню, и принялся ее листать, читая вслух заголовки.

— «Знакомство», «Поиск взаимопонимания» и «Сближение» не являются чем-то новым для тебя, бесполезный Цуна. Главу «Первое свидание» я воспроизвел сейчас, пускай и не дословно, — Реборн разгладил страницы и поднял взгляд на Цуну. — А сегодня мне хотелось бы поговорить о первом гомосексуальном опыте. В сущности, он мало отличается от гетеросексуального, но раз уж ты не осведомлен и в этом, я распишу подробно.

Он отложил папку обратно на стол и поднялся.

— Реборн! — Цуна сжался и отступил на шаг. — Я не...

— Не перебивай, пожалуйста, — вкрадчиво попросил Реборн, подходя ближе. — Я не намерен повторять дважды. Итак, первое, что следует сделать — поцеловать партнера и проследить за его реакцией. Если реакция положительная — то стоит продолжать...

Цуна слушал не моргая.

— Затем, — продолжил Реборн, — стоит ненавязчиво коснуться гениталий партнера и проследить за его реакцией. Если реакция положительная — то стоит продолжать... Я понятно объясняю?

Цуна закивал.

— И потом придется спустить брюки партнера, чтобы снова проследить за его реакцией. Если реакция будет положительная — то... — Реборн слегка приподнял бровь, давая возможность закончить за него.

— Стоит продолжать? — испуганно просипел Цуна, у которого перехватило дыхание.

Реборн улыбнулся и, наклонившись к Цуне совсем близко, после минутной заминки качнул головой.

— Нет, — прошептал он. — Если реакция положительная — то стоит взять в рот. И раз уж на практике подобные вещи запоминаются лучше, ты можешь начинать прямо сейчас.

Название: Девушка с Капри
Рейтинг: G
Жанр: romance, humour
Размер: 1008 с.

Цуна знал, что неправ.

В такие моменты он особенно ненавидел хваленую интуицию Вонголы. Ему было понятно, что переговоры — лишь предлог, но вера в порядочность — то последнее, за что он продолжал цепляться, погрузившись в чуждый ему мир сделок, афер и интриг — заставляла поступать по совести. Цуне нужен был Альянс — крепкий, уверенный в себе и в том, что рядом всегда найдется кто-то, готовый прикрыть спину, а не стремящийся перегрызть любое неприкрытое горло, оказавшееся в пределах досягаемости.

Цуна понимал, что рискует, но согласился. Это не было чем-то важным. Это было актом доброй воли, демонстрацией уверенности в себе. Хотя какая, к черту, уверенность?..

Как и обещал, он велел Гокудере ждать на яхте, доставившей их к одному из грязноватых рыбацких причалов на задворках Капри. Там же Цуна оставил и оружие: пара новеньких магнумов легли на стол в маленькой каюте, и Гокудера демонстративно выдохнул струйку сизоватого дыма уголком рта, но не возразил. Вопрос был решен накануне: Цуна шел один, оставляя Хранителей и оружие вне пределов острова.

Причал скрипел под ногами, вызывающе красное солнце блестело в волнах, слепя глаза — видимо, даже ему не нравилось происходящее.

Входя в бар, Цуна подавил желание слегка наклониться — дверной проем казался низок даже для него. Сняв шляпу, он огляделся. Внутри было тихо и пустынно: слишком дорого для рабочих и рыбаков, слишком грязно для туристов.

— Меня ожидают, — в пол голоса заметил он, стараясь не выдать страха, граничащего с раздражением. То ли бармен, то ли хозяин у стойки кивнул — Цуна не понял, кому предназначался кивок, — постучал кривыми желтыми пальцами по деревянной столешнице и снова кивнул в сторону двери на противоположной стороне зала — на этот раз уже точно Цуне.

— Выпьете что-нибудь? — сипловатый прокуренный голос и странный акцент выдавали в нем бывшего моряка.

— А? — Цуна не сдержался, нервно дернул кадыком, сглатывая. — Нет, я ненадолго.

— Да, конечно, конечно... — закивал тот и отвел глаза. — Вы быстро. Вы... могли бы оплатить заказ заранее, синьор.

— Тогда... Вот, — проходя к указанной двери, Цуна положил на стойку несколько купюр. — Что-нибудь на ваш выбор.

Очень хотелось добавить: «Помяните...»

В комнате его ждали трое, двое из которых были вооружены.

Вопреки договору.

Цуна проклял возликовавшую интуицию — конечно, стерва оказалась права. Как и правы были Хранители вместе с Советником.

Кто? Мелкая сошка, рвущаяся наверх.

Обманет? Конечно.

А какой дурак станет принимать молодого дона Вонголу всерьёз? Просто смешно.

— Доброго дня, синьор! Прекрасная погодка на Капри сегодня, не находите?

Не дожидаясь приглашения, Цуна подвинул стул, физически ощущая на себе два ленивых взгляда сквозь прицелы. Он даже успел набрать в легкие воздуха, чтобы начать заготовленную речь: ни то, чтобы он верил в силу слов, но попробовать переубедить убийц стоило...

— Я принесла граппу! — донеслось от двери.

Цуна в ужасе обернулся на стоящую в проёме официантку. Необъятных размеров груди, больше похожие на баскетбольные мячи, обтягивало ядовито-розовое платье в невообразимых рюшах, поверх которого был повязан белый передник, который, впрочем, терялся на фоне остального. Воткнутые в коротких волосах дешевые заколки, вероятно, имитировали какие-то цветы, но Цуна не был в этом уверен. Ноги, торчавшие из-под юбки, оказались загорелыми, жилистыми и заметно волосатыми, а размер туфель на высоченном каблуке — к слову, таких же розовых, как и платье, — оставался для Цуны загадкой, но, пожалуй, в них бы можно было влить несколько бутылок шампанского. Хлопая накладными ресницами так, что тушь осыпалась на припудренные сизые щёки, официантка балансировала подносом одной рукой, второй упираясь в бок.

Цуна тихо застонал и зажмурился, а его так и не состоявшийся собеседник взвился и ткнул дрожащим пальцем в сторону двери:

— Вонгола! Ты... ты нарушил обещание! — голос его дрожал неподдельным гневом. — Ты заплатишь!

— Боюсь, заплатить придется вам, — касаясь висков пальцами, заметил Цуна. — Это вы пришли не один. Вы, а не я...

— Но это... этот... Кого ты притащил? — голос срывался на визг.

— Я пришел один, как мы договаривались, — отозвался Цуна. — Понятия не имею, как и зачем этот человек оказался здесь.

— Ma chérie! — официантка надула густо напомаженные губы. — Что вы такое говорите?

— Зачем ты здесь? — оборачиваясь, устало спросил Цуна. — Ты обещал, что не будешь вмешиваться в мои дела.

— Я не понимаю! — отозвалась девица невпопад. — Вы не заказывали граппу? Могла ли я ошибиться?

Она картинно прижала свободную руку к груди и понурила плечи, отчего фигура стала казаться ещё устрашающей.

— Перестаньте, — сдавленным голосом попросил один из телохранителей. — Это... не смешно.

— Не пытайтесь делать из нас дураков, — кивнул второй.

Оба теперь переключили свое внимание, больше не глядя на Цуну.

— Какая жалость, — неожиданно отозвалась девица мужским голосом без тени прежнего жеманства. — Вы и впрямь не такие дураки, как я надеялся. Вы чуть умнее...

— Ты видел себя в зеркало вообще? — пожал плечами Цуна. — Это несерьёзно, Реборн.

— Чаоссу, Цуна! А кто-то говорит здесь о серьёзном? — он наконец выпрямился, продолжая держать руку на покосившейся накладной груди, и недовольно дернул бровью. — Разве можно быть серьёзным и идти на переговоры без охраны? Не помню, чтобы учил тебя подобному.

— Я надеялся...

— Ты — что делал? Не повторишь? — было похоже, что Реборн злился, и оттого слегка переигрывает. Если бы не щекотливая ситуация, Цуна нашел бы это забавным.

— Всё-таки ты притащил сюда этого ублюдка?! — последовал новый взрыв истерики за спиной Цуны.

— Заткнись, — скучающе попросил Реборн, глядя тем не менее на Цуну. — Разве не видишь, мы разговариваем...

— Ты!.. — крик перешел в визг.

Реборн закатил глаза — и в следующую секунду выкинул вперед руку, которую прижимал к груди. Цуна не успел моргнуть, как телохранители начали заваливаться на пол. Реборн сделал несколько быстрых шагов, продолжая балансировать подносом, и ударил рукоятью кольта в лицо завывающему предателю. Что-то хрустнуло, и визг перешел в глухой вой.

— Я очень не люблю, когда меня перебивают, — жестко заметил Реборн.

— Что я скажу Альянсу? — Цуна встал со стула и подошел ближе. — Что у меня два трупа и сорванные переговоры?

Он не смотрел на предателя, размазывающего по полу кровь из разбитого носа.

— Скажешь, что ты сдержал слово — пришел один и без оружия.

— А ты?

— А я... — Реборн словно серьёзно задумался и вопросительно посмотрел на Цуну склонив голову на бок и приложив палец к губам и размазав помаду.

— Ну, да, ты, — Цуна кивнул. — Как мы объясним тебя?

— Скажем, что я — свободный киллер, у которого есть право на милое хобби — подрабатывать официанткой в занюханном баре на Капри, — Реборн дернул уголком рта, обозначив улыбку, и добавил, протягивая Цуне поднос: — Дон Вонгола, я принесла вашу граппу... и очень надеюсь на щедрые чаевые!

@темы: digest, reborn

---

Название: Огни с чужой стороны
Автор: Oui, mon colonel!
Бета: Eswet
Персонажи: Кира Изуру, Ичимару Гин
Рейтинг: PG-13
Жанр: киберпанк-AU, drama
Размер: 4257 слов
Дисклеймер: всё принадлежит Кубо Тайто, автор фанфика не извлекает выгоды из публикации
Примечание: написано на конкурс Битва Пейрингов

Дело № ххх3
Страница хх7

Дознание проводит Координатор Второго сектора, здесь и далее — С.
Задержанный — далее З. — агрессии не проявляет.
Дыхание и пульс незначительно учащены; наблюдается лёгкое эмоциональное расстройство в пределах нормы (уровень "стресс" не превышен).
Приписка на полях мелким почерком: "таких нужно брать сразу".

С.: Итак, вы числитесь Техником Третьего сектора?
З.: Да, это моя должность.
С.: Как долго вы занимаете её?
З.: Три месяца и семьдесят восемь стандарт-часов... Хотя насчёт часов уже не уверен. Вам лучше знать — все документы о переводе есть в деле.
С.: Вы обязаны отвечать на мои вопросы.
З.: Конечно. Хотя, как один из бывших сотрудников Четвёртого сектора, я бы хотел указать на гормональный скачок, в результате которого встроенный биометрический компьютер мог дать сбой...
С.: Я разберусь сама! Как давно вы состоите в заговоре?
З.: Я не состою в заговоре.
С.: Как давно вы начали помогать бывшему Координатору Третьего сектора?
З.: Уточните, пожалуйста, вопрос. Иначе мне придётся лжесвидетельствовать не в свою пользу. Но, если угодно, я вступил в должность первого Техника Третьего сектора в соответствии с назначением — три месяца и семьдесят восемь стандарт-часов назад. Если мой биометрический компьютер в норме.
С.: Перестаньте ёрничать! Ваше положение...
З.: Я стараюсь отвечать на ваши вопросы, прекрасно осознавая своё положение, госпожа Координатор.
С.: Продолжим! Как давно и при каких обстоятельствах вы познакомились с бывшим Координатором Третьего сектора?
З.: Как я сказал, это произошло после моего назначения...
С.: Вы врёте!
З.: Ни в коем случае. Я не был знаком с Ичимару Гином ранее. В тот день — это была наша первая встреча...

Дыхание и пульс — в норме.
Эмоциональное состояние — стабильное.
Биоритмы синхронизированы, биокомпьютер работает без сбоев.
Показания приборов — удовлетворительные.

***

Потолок в коридоре был высокий, арочного типа. Дугообразные балки смыкались над головой и с равными промежутками уходили далеко вперед. Освещение оказалось самым что ни на есть отвратительным — слабые мерцающие лампы, знавшие лучшие времена, неприятно мерцали, и их оранжевый свет слепил. Откуда-то тянуло сквозняком, слышен был звук работающих турбин — явный признак близко расположенных вытяжных систем.

"Зато не душно," — кисло решил Кира и зашагал вперёд.

Назначение ему не нравилось. Да, конечно, должность Техника в одном из секторов барьера тешила его честолюбие, но радость омрачалась тем, что ему достался именно Третий сектор. Про него ходило много неприятных слухов и сплетен, начиная теми, в которых говорилось об отсутствии техников вообще, и заканчивая теми, где Координатор оказывался симбиотом. Кира считал, что работа в подобном месте — как неконтролируемая удача: либо всё, либо ничего. Гнить в безвестности барьера Кира не хотел, а в слепой случай не верил. И когда его назначили Техником Третьего, он решил, что его просто сослали — карьеристов не любят нигде. Это было обидно. Особенно на фоне того, что и в Пятом, и в Четвёртом секторах он успел себя зарекомендовать наилучшим образом. Ну и что теперь? Что ему делать в этом секторе? Крыс да ремонтных роботов строить? Чушь какая.

Он быстро прошел мимо крупной надписи на стене, когда-то выведенной жёлтой фосфоресцирующей краской: "ГОТЕЙ-13/3". Здесь начинался Третий сектор, тихий и обезлюдевший давным-давно. Вероятно, потому, что с внешней стороны сектор прилегал к обширнейшей радиоактивной свалке, на километры вокруг фонившей гамма-излучением, и ни живые, ни искусственные организмы по ту сторону долго не выживали. Живым даже было легче.
Кира привычно задумался, снова вызывая в памяти надпись. Ни во время обучения, ни позже никто так и не смог ему ответить, отчего барьер носил это странное название. Кира подозревал, что до Катастрофы это была всего лишь аббревиатура, но теперь, спустя тысячелетия, когда изменились и язык, и письменность, и даже образ мысли, докопаться до сути казалось просто невозможным. Иногда Кира думал, что старые симбиоты должны помнить значение названия, но...

Нет, однажды он спросил об этом у Координатора Четвёртого сектора. Когда он пришёл к ней, его колени тряслись, и биокомпьютер указывал на повышенные значения жизненных показателей. Но Кира всё равно спросил. Ему нужно было знать. Казалось, что это очень важно.

Конечно, ответа он не получил. Зато не прошло и двух недель, как его повысили до Техника и перевели — сюда. В этот забытый всеми базами данных угол чёртова барьера — в Третий сектор.

Не нужно было спрашивать! Не нужно!

Кира остановился, помотал головой, отгоняя досужие мысли. Потом заставил биокомпьютер перепроверить планировку Третьего сектора и, получив данные, порадовался, что не сбился и идет в правильном направлении. По всему выходило, что пост управления находится всего в нескольких сотнях метров от того места, где остановился Кира.

Он прошёл вперёд, повернул за угол и окунулся во тьму. Это было странно. Обычно во всех коридорах барьера старались поддерживать хоть какое-то освещение. Даже несмотря на упадок и плохое техническое снабжение последних столетий. И тем более это казалось странным, раз коридор вёл в сердце сектора. Кира пригляделся и заметил, что из-за поворота вдалеке брезжит слабый белый свет.

Стараясь ступать как можно мягче, он прокрался вперёд и завернул за угол.

Узкий коридор, в котором Кира не смог бы даже развести руки, оказался совсем коротким. По стенам и полу шла магнитная разметка такой интенсивности, что биокомпьютер Киры на мгновение завис, вызвав всплеск боли в висках и затылке. Коридор вел в огромную комнату, посреди которой стоял голографический пульт управления с примерно пятнадцатью включёнными экранами. Сенсорная панель пульта управления слабо светилась голубым, а белый свет, увиденный Кирой, оказался светом самого большого экрана, транслирующего почему-то "белый шум". На остальных экранах цвета были пригашены, и виды там демонстрировались самые обычные. Но не экраны и величина комнаты поразили Киру: в Пятом секторе координаторская была больше в два раза, а в Координатор Четвертого умела держать по тридцать-тридцать пять голоэкранов за раз. Здесь же стены, пол и потолок были сплошь покрыты проводами всевозможных цветов и калибров — круглые и плоские, большие и маленькие, цветные и чёрные — и, казалось, все они шевелятся, стараясь достать незваного гостя, дотянуться до ног, скрутить, связать, придушить. Кира не сразу понял, что тихий шелест — это звук трущихся друг о друга слоев изоляции, и когда осознал, что шевеление — не обман зрения, ему стало не по себе. Он, в общем, никогда не считал себя бесстрашным...

— Ай!

— Что? — высокое кресло, стоящее перед пультом спиной ко входу, быстро развернулось вполоборота, и Кира сглотнул.

Сквозь голографические очки на него смотрел симбиот.

"Правда! Настоящий симбиот — из молодых!" — подумал Кира и постарался вернуть себе самообладание.

Сидевший в кресле был худ, даже тощ, и, возможно, мог бы оказаться высок. Светло-серые волосы, подсвеченные в темноте экранами, мерцали, не оставляя место сомнениям, что они синтетические. Длинные руки с крупными кистями, с выступающими костяшками оказались голыми по локоть — верх неприличия в стенах барьера. Стандартный костюм ему явно был велик и висел как на вешалке. Ниже пояса ничего не было.

"Нет, — подумал Кира. — Не так. Просто мне не видно. Просто кресло — это всё он, его часть. Колёса должны заменить ноги. В остальном... в остальном... Бог Машин, да есть ли в нём хоть что-то своё? Мозг? Сердце? Неужели это..."

Лицо сидевшего — скуластое, с острым подбородком, высоким лбом и непропорционально большим ртом — выражало озабоченность.

— Г-господин Координа-кхр... — Кира закашлялся, чувствуя спазм в горле и с ужасом наблюдая, как худая рука поднимается и касается виска, убирая голографические очки.

— Ты кто?

— Техник Третьего сектора барьера ГОТЕЙ-13 по назначению от тридцать первого числа седьмого месяца... года со дня Катастрофы... — Кира почувствовал, что сбивается. От магнитных полей ломило в висках, хищное шуршание проводов пугало, и кроме того, с симбиотами подобного уровня ему никогда не доводилось иметь дело, что чувствительно сбивало с мысли.

— А... — Координатор замахал руками, словно изображая одну из малых вентиляционных турбин. — Стой, ничего не понимаю... Как зовут? Какой техник?

— Техник Кира Изуру, господин Координатор, — смиренно склонив голову, отозвался Кира. — Назначен вам Советом Старейшин. По вашему же запросу.

— Техник... По моему запросу... назначен... — Кординатор снова поднял руку и потёр затылок. Опущенные уголки губ и прикрытые глаза делали его особенно беспомощным. — Ах, да... Техник!

Словно что-то вспомнив, Координатор заулыбался, и Кира подумал, что это самое страшное зрелище, которое он видел: тонкие губы на и без того непропорциональном лице растянулись, прочерчивая от щеки до щеки полосу, больше похожую на плохо зарубцевавшуюся рану.

— Я понял, о чем ты, — закивал Координатор и отвернулся к пульту управления. — Меня зовут Ичимару Гин, и добро пожаловать в Третий сектор — мои владения! Располагайся, чувствуй себя... как-нибудь. Только по проводам не ходи — они очень темпераментны и несдержанны. — Он перегнулся через подлокотник и снова посмотрел на Киру — казалось, чуть пристальней, чем смотрел до этого. — Зато крыс нет...

Кира сглотнул, вытянулся и кивнул.

— Ну, вот и отлично. Если мы договорились... Кстати!

Кира почувствовал, как кто-то тянет его за штанину, и, опустив взгляд, увидел нечто, больше похожее на клубок спутанных проводов, в который угодило несколько разноцветных ламп, выключателей, переходников и ещё какой-то технический хлам. Он по инерции отдёрнул ногу, и клубок издал недовольный механический писк.

— Это Шинсо, познакомьтесь, — Координатор продолжал улыбаться, так что у Киры мороз пошёл по коже. — Что-то вроде моей ручной зверушки. Не кусается.

Кира внимательно оглядел то, что звалось Шинсо — к счастью, признаков агрессии оно не проявляло, а скорее даже наоборот: выглядело смущённо, снова подбираясь к его штанине.

— Аккуратнее! Она любит молоденьких модификантов, — пояснил Координатор и отвернулся. В его голосе Кира различил нотки удовлетворения. — Впрочем, я тоже их люблю...

***

С.: Почему вы решили, что Координатор Третьего сектора — симбиот?
З.: Об этом много говорят... говорили, вы же знаете.
С.: Поясните.
З.: Ещё когда я проходил обучение. Уже тогда курсировали слухи о том, что в Третий сектор назначен Координатором симбиот. Правда это или нет — тогда никого не волновало. Поговаривали, будто с его помощью Координатор Пятого смог противостоять натиску машин, когда они попытались прорвать барьер в районе его сектора... На самом деле, разумеется, никто ничего не знал. Всё это было домыслами. Ичимару Гин, он...
С.: Что?
З.: Он совсем другой. У него очень своеобразное чувство юмора. А нападения машин на Пятый, конечно, никогда не было.
С.: Ваши отношения с Координатором носили личный характер?
З.: Простите?
С.: Вы поняли вопрос, Техник.
З.: Мне показалось, что нет. Что вы подразумеваете под личным?
С.: У вас... был физический контакт?
З.: Например, пожимал ли он мне руку?
С.: Нет! Не смейте уходить от ответа! Вы поняли, о чем я спрашиваю!
З.: Простите, госпожа Координатор, но в то время я работал под началом симбиота такого класса, что физический контакт мог происходить только посредством соприкосновения рук, головы и верхней части туловища, и мне бы в голову не пришло...
С.: Не испытывайте моё терпение, Кира.
З.: Хорошо, госпожа Координатор. Тогда я отвечу коротко: Ичимару Гин за всё время нашего знакомства ни разу не прикоснулся ко мне даже кончиком пальца.

Дыхание и пульс — в норме.
Эмоциональное состояние — стабильное.
Биоритмы синхронизированы, биокомпьютер работает без сбоев.
Показания приборов — удовлетворительные.

***

— Где мой кофе? Нет, зачем мне Техник, если он не способен приготовить обычный кофе? Сладкий, с лактозаменителем...

Кира мысленно воззвал к Богу Машин и так же мысленно проклял тот день, когда был назначен на должность Техника. С Гином было невозможно работать. Точнее, невозможно было представить, чтобы он дал какое-то по-настоящему стоящее задание. Месяц на новом посту только закончился, а Кире казалось, что он варит кофе уже добрый десяток лет.

— Шинсо, пошла вон! Наступлю! — проворчал он, глядя под ноги. Шинсо обиженно уцепилась перепачканными в машинном масле контактами за край штанины и требовательно потянула. Кира едва не оступился, но вовремя удержал равновесие и не шагнул за пределы магнитной дорожки, где шелестело, шипело и извивалось кубло проводов.

— Техник не предназначен для того, чтобы варить кофе, господин Координатор, — смиренно пояснил Кира. — Моя обязанность — держать в рабочем состоянии панели управления и охранные механизмы, а также...

— Но ведь для этого у меня есть роботы?

Кира подумал, что лучше бы его отчитали за лень и некомпетентность, чем... чем... ныли! Ичимару Гин казался ему обычным нытиком, и оттого вдвойне изумляло, что он был симбиотом высшего уровня.

Симбиоты считались лишёнными эмоций, почти машинами, только с частичной органической основой. От сорока процентов и более: руки, ноги, внутренние органы. О мозге речи не было — биокомпьютер вживляли всем, кто работал на барьере. Около восьмидесяти процентов служащих барьера "ГОТЕЙ" были из модификантов, чья экстенсивная репарация не превышала планки симбиота. Были ещё чистые, но на барьере о них ходили только слухи. Кое-кто считал, что барьер — это не что иное, как кольцо, внутри которого живут истинные люди, в чьей жизни нет места живым машинам.

— Изуру?

Кира вздрогнул. Внутри барьера считалось неприличным звать по имени даже друзей, но Ичимару Гина это правило, судя по всему, не волновало. Он свесился через подлокотник своего кресла и со страдальческим видом смотрел на чашку в руках Киры.

— Изуру, ты слышишь? Я умру с тобой от жажды.

— Простите, господин Координатор. Вот, — протянув кофе, Кира с интересом всматривался в экраны, на которых было всё так же пустынно, как и весь прошедший месяц. Гин очень аккуратно принял протянутую чашку, стараясь не касаться руки Киры, словно чего-то опасаясь или брезгуя случайным контактом. — Я... хотел бы спросить у вас, если позволите?

Гин сделался скучен и сосредоточен на самом маленьком и дальнем голоэкране. Он сидел, прихлёбывая кофе и не выказывая ни тени эмоций. Кира уже заметил, что Гин не любит отвечать на его вопросы, предпочитая навязывать правила игры самостоятельно. Даже казалось иной раз, что его коротит.

— Попробуй.

— Это правда, что вас модифицировали по ту сторону барьера? — спросил Кира и затаил дыхание. Он и сам особо не верил, что машины внешнего мира не порвали органическое существо на куски, но слухи, которыми полнились стены "ГОТЕЙ" и тайна, которая в них крылась, полностью захватили Киру. Он был бы счастлив забыть об этом вопросе, но — увы! — ничего не получалось.

— Это имеет значение, если я здесь и руковожу целым сектором?

— Нет, — Кира смутился. — Вы неверно поняли меня, господин Координатор. Я вовсе не хотел обвинять вас в чем бы то ни было!

— Мне это нравится. То, что ты не ждёшь с моей стороны злого умысла. Ах, Изуру... Да, меня модифицировали Машины. Более того, именно они спасли меня, когда я был почти мёртв, они выходили меня и отпустили.

— Но почему?

— Видишь ли... Не все они одинаковые. Как и мы, люди, имеем свою индивидуальность, так и Машины различаются по-своему.

Гин поднял голову и посмотрел на Киру. Он всегда поднимал голову, потому что щурился, и ему приходилось смотреть сквозь прикрытые веки. Краем глаза Кира заметил, как рука Гина приподнялась с подлокотника и потянулась к нему, но тут же остановилась, словно натолкнувшись на невидимый барьер, и опустилась — безвольно упала — обратно.

— Но дело не в этом. Просто там всё по-другому. С обеих сторон барьера всё по-другому. Тебя этому не учили. Ты знаешь: есть то, что снаружи, и то, что внутри. Тебе говорили: снаружи — только Машины, внутри — только люди — "чистые". Тебя заставили верить: равновесие должно быть, и оно будет только до тех пор, пока существуем мы — модификанты и симбиоты — барьер; и благодаря тому, что у каждого из нас здесь, — Гин постучал себя по виску указательным пальцем, — машинка, контролирующая скачки настроений, не дающая испытать сильные эмоции, жить полной жизнью... не слушай меня, Изуру, не слушай. Я говорю глупости. Иди, твоя рабочая смена на сегодня окончена. Кофе первоклассный — жаль, что остыл.

Кира сглотнул и покорно попятился к выходу, но что-то не давало ему уйти: была ли это тоска в голосе Гина или что-то, что крылось в его словах — оно влекло Киру обратно. Он едва сделал с десяток шагов и тут же вернулся.

— Я прошу прощения, господин Координатор, — позвал Кира неуверенно. — Вы сказали, кроме Машин по ту сторону барьера есть ещё что-то. Вы могли бы рассказать? Хоть что-то...

— Я могу... — Гин замялся, словно был не уверен в том, что собирается сказать. — Я могу показать тебе кое-что. Так будет проще. Если хочешь, конечно, Изуру.

Кира заметил, как от кресла заскользили два провода с контактами на концах — сначала они ползли по полу, но, добравшись до ног Киры, быстро поднялись вверх почти на уровень груди. Их шелест казался подобострастным. Захотелось отказаться, но имя, произнесённое вслух, подействовало на Киру гипнотически, и он кивнул, вглядываясь в затылок отвернувшегося Гина. Провода зашуршали, подались вперёд, легли на грудь и обвили шею, стараясь достать скрытые порты для подсоединения к биокомпьютеру.

В глазах стало темнеть, и Кира понял, что оседает на пол, сначала на колени, а потом теряя равновесие и заваливаясь куда-то вбок.

— Последствия могут быть неприятны. Прости, что не предупредил сразу, Изуру... — услышал он довольный голос перед тем, как отключится. — Шинсо, охраняй!

Сознание возвращалось толчками. Сначала пришло ощущение тепла. Он лежал на потрескавшейся земле, вокруг него была жухлая трава. Он не прятался, но отдыхал, наслаждаясь полуденным солнцем. В отдалении скакали такие же, как и он: четырёхногие, непонятные, незнакомые, не-люди. Но их это не волновало. Они наслаждались светом и теплом, жухлой травой. А он наблюдал. Он был здесь главным. Сейчас. Пока врага нет нигде. Или есть? Он испуганно огляделся, резко выворачивая длинную шею. Запах врага в воздухе. Опасность. Чувство страха. Он поднялся на ноги — на чудесные, длинные ноги! — способные без устали нести его далеко-далеко, туда, где нет опасности. Он замер. Он знал, что нельзя поддаваться панике, но она захлёстывала — вместе с запахом опасности. Он побежал, но было поздно. Боль пронзила бок. Он закричал, и те, кто слышал его, в ужасе побежали. Он попытался вырваться, несколько раз боднув головой воздух. Но его рога — его прекрасные рога, которыми он отвоёвывал себе самок в молодости и благодаря которым стал настоящим вожаком! — не дотягивались. Он лягнул врага задними ногами, но понял, что удар ушёл в пустоту. Ещё одна вспышка боли. Он упал. Враг навалился сверху и впился в шею зубами. Было больно и тяжело, сил подняться не оставалось... Он приподнял голову и увидел торжествующий оскал врага. Дальше была тьма.

Когда он снова очнулся, вокруг, насколько хватало глаз, была сверкающая равнина. Он чувствовал свежий ветер и теплые лучи, греющие его спинной плавник. Он пошевелился и понял, что ему хорошо. Его переполняла радость. Радость подтолкнула его, и он прыгнул и перевернулся. Равнина оказалась никакой не равниной — водой! Он несколько раз нырнул, резко выпрыгивая и радуясь, сколько брызг поднимается каждый раз. Он заскользил вперёд, засвистел и тут же услышал ответный свист. Он не был один! Рядом оказался ещё один плавник — такой же, как у него. Она — он знал, что это она! — выпрыгнула из воды рядом с ним, и они вместе заскользили вперед, наслаждаясь ощущением свободы и вседозволенности. Им было хорошо рядом. Им действительно было... Он недоглядел. Он был слишком рад солнцу, ветру, воде и тому, что больше не один. Враг, хоть и в ином обличии, снова достал его. Только теперь боль была другая, потому что зубы врага впились не в его тело, а в её, и она закричала... чёрно-белый бок ударил его почти вскользь, отбросил подальше, и в воде начало расплываться алое пятно. Тогда он почувствовал отчаяние и тоску. Ему больше не хотелось жить. Он опустился на дно и решил, что не будет всплывать. И тогда тьма снова затопила его сознание.

В третий раз снова было солнце. Он катался в пыли, играл с бабочками и чувствовал запах — странный, пьянящий. Он не мог думать ни о чем. Он что-то искал — что-то очень нужное. Сосредоточиться не получалось. Солнце было слишком тёплое, трава ещё совсем свежая, земля мягкая... Он катался по этой земле, бил лапой, потягивался и зевал. Навязчивый запах преследовал его, и что-то внутри сладко ныло и звало. Он словно чего-то ждал, а потом неожиданно понял — это его запах. Точнее — её. Он понял, что ищет, но оказалось, что искать больше не надо. Он смутно осознавал, что должно произойти, но это казалось таким естественным, что не вызывало противоречий. Он был течной самкой, молодой и здоровой, и ей пора было зачинать. И когда он нашёл свою пару и смог разглядеть его — статного, немного игривого, уже не молодого, но ещё полного сил, — он понял, что их потомство будет сильным и выносливым. И они катались на молодой траве, давая волю инстинктам. Он позволял кусать и таскать себя за загривок, и прижимать к земле. И он урчал, чувствуя грубость, с которой его делали своим. И это не было любовью — это было желанием, таким ярким, что оно ослепляло. Он не знал, сколько времени они провели вместе, но внутри ему стало хорошо. Он чувствовал приятную усталость и наслаждался ею. И когда они позволили себе немного нежности, он смог взглянуть в глаза тому, кто брал и делал его своим так естественно... И тогда он наконец узнал этот сытый оскал.

Он застонал и открыл глаза.

Киру мутило — биокомпьютер не справлялся с потоком информации: слишком много ярких эмоций — эмоций, не принадлежащих человеку. Он почувствовал, как к его боку жмётся Шинсо, медленно различил мигание голоэкранов.

— Понравилось? — услышал он насмешливый голос и с трудом поборол рвотный позыв, не желая демонстрировать слабость.

— Это были вы. Зачем?

— Зачем я всё это делал? О, прости, Изуру, стоило сразу тебя предупредить, но мне не пришло в голову. — Кира угадал нотки фальши в голосе. — Это всего лишь записи, настолько старые, что датировать их не представляется возможным. Я перепрограммировал их под симулятор, но сценарий действий нельзя изменить. Ты можешь быть только убийцей или жертвой. Таков их мир.

— И они живут там — с Машинами?..

— Нет, им плевать на Машины. Они просто живут настоящим — радуются, гордятся, охотятся, боятся, отчаиваются, спариваются... Они не ограничивают свои эмоции.

Кира наконец справился с собой и смог посмотреть на Гина. Тот сидел вполоборота к нему, положив голову на локоть. Кира подумал, что он выглядит очень уставшим и одиноким.

— Я пойду, но... Вы покажете мне это ещё раз? Позволите взглянуть?

Губы Гина дрогнули, или это просто показалось в неверном свете.

— Позволю, — отозвался он. — У меня ещё много... подобных записей.

— Только один вопрос, последний, — Кира поднялся, почувствовал фантомную боль в бедре и что-то сходное с болезненным возбуждением, пережитым им.

— Ты задаёшь много вопросов.

— Я только хотел спросить, есть ли подобное... с людьми?

— Нет, — резко отозвался Гин.

— Почему?

— Потому что люди лживы. Они не способны испытывать чистые эмоции, всегда надумывают что-то, так что восхищение оборачивается завистью, благородство — гордыней, а страх и преданность — любовью.

— Но любовь — это должно быть хорошо?

Гин помолчал какое-то время и отвернулся. Движение его было раздражённым.

***

С.: Значит, приказы Ичимару Гина вы выполняли только по долгу службы?
З.: Да.
С.: Между вами не было личной симпатии?
З.: В рамках служебного положения, возможно.
С.: Вы знали о его взглядах на деятельность "ГОТЕЙ-13"?
З.: Нет.
С.: Вы знали о его соучастниках?
З.: Нет.
С.: Вы знали об истинном уровне его модификации?
З.: Нет.
С.: Неужели? Даже за три месяца работы под его началом у вас не возникло мысли?..
З.: Нет. Он не давал повода.
С.: Значит, вы думали...
З.: Я был абсолютно уверен, пока не увидел сам.

Эмоциональное состояние — стабильное.
Биоритмы синхронизированы, биокомпьютер работает без сбоев.

***

Если бы только он был внимательней, возможно, Кира заметил бы что-то раньше. Сам факт того, что Гин стал чаще отсылать его проверять ремонтных роботов, вентиляционные шахты, целостность линий энергопередачи — словом, выполнять никому не нужные действия — должен был бы заставить Киру задуматься. Но он слишком быстро попал в зависимость от симулятора, предложенного Гином, и потому готов был выполнить что угодно, лишь бы только к концу смены ему было позволено хотя бы на короткий промежуток времени окунуться... Это было похоже на тяжёлые наркотики. Кира чувствовал, что задыхается без этого, словно без дозы. Во время этих сеансов ему было всё равно, на чьём месте оказываться. Чаще, конечно, Кире выпадала роль жертвы, но иногда Гин позволял почувствовать агрессию хищника — или самца. Биокомпьютер сходил с ума, вместе с тем сводя с ума и Киру. Он стал ловить себя на мысли, что у него появились провалы в памяти. Но даже это не могло отпугнуть его.

А потом всё произошло как-то буднично. После того, как провода встали в пазы на затылке, Кира не потерял сознание и не упал, а просто оказался обездвижен.

— Изуру, — сказал Гин и поднялся с кресла. — Я не буду просить просить прощения.

Он отодвинул рабочую панель и сошёл на магнитную дорожку. Конечно, у него были ноги. Конечно, Машины не обрекли бы его на инвалидность.

— Я не буду просить прощения за обман, — повторил Гин с обычной улыбкой. — Но кое-что объясню. Самую малость. Я действительно был с той стороны, и машины лечили меня. Только дело не в ногах. Дело вот тут, — он приложил ладонь к груди, — и ещё тут, — палец коснулся виска.

Кира не мог ничего ответить, но внимательно слушал. С его глаз словно спала пелена последних месяцев, и он осознал, в каком полусне жил всё это время.

— Вопрос не в том, что Машины могут вложить, — задумчиво продолжил Гин. — А в том, что могут вынуть. У меня нет контроллеров, обязательных для здешнего биокомпьютера. Если честно, я до сих пор не знаю, как они смогли их вытащить, а я — остаться жив. Ты не поверишь, но они делали это из чистых, почти альтруистических побуждений. Сейчас Машины рвутся сюда не потому, что жаждут уничтожения человеческой расы. За тысячи лет, прошедших после Катастрофы, они эволюционировали и теперь жаждут нашего освобождения. К сожалению, против воли власть имущих. Впрочем, для кого-то данное положение крайне удачно, и я подумал... Нет, Изуру, я не стану озвучивать тебе свои мысли, как и не буду у тебя просить прощения. Надеюсь, это поможет тебе не быть таким же лживым, как все люди. Пока-пока, Техник. Был рад познакомиться.
Гин подошёл совсем близко и некоторое время стоял рядом, глядя куда-то за левое плечо Киры, потом поднял руку и раскрытой ладонью почти коснулся его лица, но передумал. Рука опустилась, Гин прошёл мимо, и очень скоро звук его шагов затих.

И наступила тишина. Потух пульт управления, один за другим свернулись голоэкраны, провода безжизненно валялись на полу, не издавая больше зловещего шелеста. Биокомпьютер Киры подал сигнал тревоги: он обнаружил взлом и вредоносный вирус, но было совершенно ясно, что уже поздно. Тогда Кира потерял сознание, а очнулся в камере предварительного заключения, и ему не нужно было знать подробностей, чтобы понимать, что его обвиняют в шпионаже и пособничестве предателям.

***

С.: Ещё несколько вопросов, и мы закончим. Вы готовы подтвердить свою верность "ГОТЕЙ-13"?
З.: Я всё ещё Техник Третьего сектора.
С.: Если бы вам предложили присоединиться к предателям, вы согласились бы?
З.: Я исключаю такую возможность.
С.: Как вы расцениваете поступок своего Координатора?
З.: Как жестокий, эгоистичный и требующий достойного наказания.
С.: Хорошо, можете быть свободны. При необходимости я вызову вас.
З.: Спасибо, госпожа Координатор. Всего доброго. Прошу меня простить.

Биоритмы синхронизированы, биокомпьютер работает...

Кира быстро шагал по территории Второго сектора. Он бы побежал, но это могло вызвать подозрения. Он чувствовал страх, он чувствовал боль, он чувствовал обиду и раздражение. Он чувствовал это так остро, как никогда.

Прощальный подарок Ичимару Гина — вирус, выведший из строя эмо-контроллеры — был действительно слишком жестоким, чтобы Кире не хотелось за него отомстить.

@темы: bleach

---

Название: Не забывайте читать текст мелкими буквами в конце контракта
Автор:Oui, mon colonel!
Бета: Мэй_Чен
Персонажи: Сакамото
Рейтинг: PG
Жанр: стимпанк-AU, humor, general
Размер: 1689 слов
Дисклеймер: всё заберите, я просто косплею чизбургер
Примечание: написано на конкурс Joui Wars на тему "АУ"

Сакамото вздохнул, с умным видом поправил диковинные окуляры-«хамелеоны» и строго прищурился. Двигатель под его взглядом сначала заурчал, потом фыркнул обиженным котом, но так и не завелся. Видимо, взгляд, так легко заводящий красоток Старого, Нового, а, возможно, и Того Света, его совсем не впечатлил.
Сакамото снял окуляры, протер их краем шелковой рубашки и водрузил обратно на законное место. Заправив рубашку в брюки и одернув сюртук, он огляделся. Справа шла узкая полоса золотистого песка, поблескивающая в лучах заходящего солнца кармином и багрянцем, а за ней, насколько хватало глаз, простиралось море, темно-бурое и испещренное кровавыми бликами. Слева начинался некрутой склон, обрамленный по низу порослью молодого бамбука, за которым начинался хвойный лес, где царили исполины, в зачатках, возможно, ещё успевшие застать гибель последних древних ящеров.
Сакамото ещё раз посмотрел на злополучную машину, проданную ему ушлым гайдзином, но двигатель остался непреклонен. По всему выходило, что старому лесу, как, впрочем, и молодому бамбуку доведется увидеть ещё одну гибель, пусть и не столь существенную.
Далеко впереди блестел стальной гигант, построенный по заказу Сакамото на деньги честных налогонеплательщиков. Сзади клубилось и становилось всё ближе облако пыли, поднимаемое копытами полисменских гнедых. Стражи правопорядка хотели от Сакамото малого. В общем, даже денег они не хотели. Просто мертвый аферист и мошенник Сакамото Тацума нравился им гораздо больше живого, и ничто не могло заставить их сменить мнение на противоположное.
Сакамото подумал о превратностях судьбы, немного поразмыслил о некрофильских наклонностях стражей порядка, мимоходом пожалел потраченных на новомодную рухлядь денег и вытащил из нагрудного кармана твидового жилета старые часы на массивной цепочки из недавно открытого тускло-серого металла, невероятно прочного и плохо поддающегося механическому воздействию, также называемого в народе «серебришко». Часы безбожно врали, утверждая, что до встречи со смертью ему осталось не больше часа.
— Эй, мистер! — голос заставил подпрыгнуть на месте. Учитывая, что Сакамото успел присесть на край дизельной повозки, во время прыжка то самое место ударилось о стальной угол и заболело. — Вы бы топливный бак проверили...
Из кустов выбрался мальчишка — уже почти юноша — в тёмно-синем потертом плаще на несколько размеров больше необходимого, и широкополой шляпе, закрывающей почти всю верхнюю часть лица. За спиной у него была небольшая котомка, а в руках — ещё зеленая бамбуковая палка, на которую он опирался, как на посох.
— Уже проверил! — оптимистично засмеялся Сакамото и потер затылок. — Только вот... ну, он сломался... вроде того.
Мальчишка потоптался, словно о чем-то задумавшись, и Сакамото успел внимательнее его рассмотреть. «Беглый,» — с интересом отметил Сакамото. — «В хорошей форме, подтянутый, не калека... Лицо прячет, опять же. Виски лучшего солода поставлю и новенький корабль! Благо, мне самому такими темпами они скоро не понадобятся».
— Дадите взглянуть? — спросил мальчишка, и Сакамото развел руками.
— Коль желаешь, хуже уже не будет... — и добавил, кивнув на приближающееся облако пыли: — Только учти, если тебя тут со мной поймают, живым не отпустят.
— Я быстро, — кивнул мальчишка и одним махом запрыгнул в самоходную повозку, на облучке которой примостился Сакамото. Обещание он свое сдержал и уже через пару минут обернулся. — Могу починить.
— Успеешь?
— Одно условие.
Сакамото присвистнул: вот же молодежь пошла — деловая, с условиями. С другой стороны, терять ему было нечего, не считая жизни.
— Только душу не проси, — с легкомысленной улыбкой предупредил Сакамото. — У меня её всё равно нет — говорят, другому дьяволу продал, ещё до тебя. Мол, он мне всяческую помощь в еретической науке механике обещал.
— Что-то не заметно, мистер, — совершенно серьёзно отозвался мальчишка, проигнорировав шутливый тон. — Наверное, контракт невнимательно читали.
Сакамото захохотал, театрально закидывая голову и прижимая руку к груди.
— Твоя права, — кивнул он, отсмеявшись. — Говори, чего хочешь.
— Возьмите меня с собой на ваш корабль, мистер?
Сакамото глянул через плечо, повернулся спиной, снял окуляры и снова их зачем-то протер — по привычке, наверное. Ещё раз сверился с часами, замершими в ожидании, словно блудливая девица, в первую брачную ночь испугавшаяся открывшегося обмана. Сукины дети! И сам оказался хорош — забыл подвести механизм! Ну и ладно: то ли смерть пришла, то ли вся вечность для него — как последний час.
— Возьму, — тихо согласился Сакамото. — Починишь — и первым помощником возьму.
Мальчишка не шелохнулся.
Ну, не объяснять же ему прямо сейчас, что аферист и мошенник Сакамото Татсума никогда в этом не разбирался. Зато в людях — да. Умел очаровать, уговорить и заинтересовать сумасшедших гениев эпохи — механиков и алхимиков, воздухоплавателей и изобретателей вечного двигателя. Он не подписывал контракт с дьяволом, а сам был им. Ему хотелось принести все эти механизмы простому народу, заставить служить делу, а не услаждать взор чопорных господ с самой верхушки. А ещё ему просто хотелось беспрепятственно путешествовать. Только сильным мира сего это ой как не по нраву пришлось. Да и не удивительно: кому понравится, когда тебя обворовывают и пускают твои кровные и нечестно заработанные денежки на благие цели?
— Чини, — повторил Сакамото и посмотрел на дорогу.
Начинался дождь.
Мальчишка сзади пошевелился, бесшумно ступая по металлическому покрытию. Сакамото успел обернуться, чтобы увидеть, как тот, от души размахнувшись, саданул ногой по паршивцу-двигателю.
«Приехали!» — с каким-то нездоровым восторгом успел подумать Сакамото, но в следующую секунду, возмущенный подобным обращением, двигатель обиженно взревел и застучал стальными поршнями. Повозка вздрогнула.
Сакамото клацнул зубами, с трудом закрывая сам собой распахнувшийся рот и чувствуя себя полным идиотом.
— Дед всегда так делал. Говорил, модель вышла бестолковая, — пожал плечами мальчишка. — Мне повести или вы сами?
Сакамото вернул себе самообладание и кивнул — и едва успел схватиться за край повозки, чтобы не сверзнуться, когда она резко рванула вперед, оставляя преследователей, чьи лица уже можно было разглядеть, далеко позади.
Удивительно, но, несмотря на лихачества, мальчишка вел с такой легкостью, словно всю жизнь только тем и занимался, что водил машины, подобные этой, так что до корабля они добрались в считанные минуты. Казалось, он выжимает невероятный, невозможный максимум из капризного двигателя. Колеса скрипели, короб повозки, сделанный из металла и дерева, опасно ходил ходуном, грозя рассыпаться на части. Двигатель истошно пыхтел, шипел, стучал и издавал какие-то уж совершенно невообразимые звуки.
— Давай по трапу, — скомандовал Сакамото, бросил взгляд назад и замахал обеими руками, привлекая внимание команды к себе и чуть ли не выпадая из повозки за борт. — Отдать швартовые! Отда-кха-кха...
К счастью, команду он собрал понятливую, да и приближавшееся облако пыли способствовало осознанию истинного положения вещей.
Самоходная повозка влетела на палубу, словно летательный аппарат без крыльев. Мальчишка резко дал по газам и вывернул руль. Сакамото всё-таки вылетел с облучка вместе с отвалившейся дверью, за которую держался всю дорогу. С чувством выполненного долга он прогромыхал ей об пол палубы и растянулся во весь рост на спине.
Где-то сбоку жалобно испустил дух мерзавец-двигатель — ему сейчас явно было хуже.
— Не жилец, — спокойно констатировал мальчишка, выпрыгивая из повозки и пиная покосившееся колесо. — На помойку дрянь эту надо, вот что.
Команда, прибившаяся к бортам палубы, в ужасе переводила взгляд с капитана на исходивший паром аппарат и невозмутимого пришельца, закутанного в плащ.
— Капитан? — неуверенно позвал кто-то. — Вы... ранены?
Сакамото душил смех — бурлящий в крови адреналин требовал выхода. Он расхохотался, молотя кулаком по многострадальной двери.
— Мистер, вы не хотите отдать приказ? — мальчишка подошел ближе.
Корабль медленно отходил от ветхого причала, дрейфуя вдоль берега.
— Капитан?.. — словно пробуя слово на вкус, повторил он и тут же вскинулся, обводя команду взглядом. — Да что вы встали, отрыжка мироздания? За работу! Быстро!
От его повелительного тона все вздрогнули и заспешили по местам.
И тут сумерки прорезал голос, усиленный каким-то неизвестным Сакамото устройством.
— Сакамото Татсума, просим вас в срочном порядке развернуть ваш стальной гроб и вернуться в наши нежные объятья. Имеем к вам спецпредложение! Изгоняем дьявола путем полного умерщвления плоти. Наш палач весь извелся, что вы покинули его, не попрощавшись. В ином случае... — голос искажался, но не узнать меланхоличного капитана первого отряда Шинсен было невозможно. — Повторяю...
Дождь, до того неуверенно моросивший, вошел в силу. Словно небеса разверзлись и опрокинули здоровенную лохань с ледяной водой.
Сакамото успокоился. Смех начал отпускать его.
— Вы позволите мне умыться и переодеться, прежде чем вступить в должность... капитан? — тихо обратился к нему мальчишка.
— Да ты уже вступил... — замахал рукой Сакамото. Струи дождя били его по лицу и заливали окуляры. — Видел, как они забегали от одного твоего «Быстро!»? Я так не могу!
— Вы вообще хоть что-то можете?
Слушая недовольное бурчание, Сакамото хмыкнул и почувствовал себя незаводящимся двигателем, которого вот-вот пнут.
— Можешь переодеться в моей каюте. Знаешь, туда даже привод горячей воды подключен! Это один умник из конструкторов придумал: он говорил что-то про систему охлаждения двигателей и конденсаты, но я не запомнил. А когда-нибудь эта штука полетит... Клянусь! Ну, то есть, мои умники клянутся.
— Проводите? — игнорируя его, спросил мальчишка.
И Сакамото обреченно кивнул, начиная подозревать, что место зама он пообещал если не зря, то точно слишком опрометчиво.
— Хочешь, спинку потру? — уже на пороге своей каюты Сакамото ткнул мальчишку в бок, но удостоился только хлопка дверью перед самым носом. Пришлось сесть тут же на пол и смиренно ждать. Благо, унывать он не умел.
Когда же дверь открылась и он скользнул в каюту...
— Э... — сказал Сакамото и добавил: — Вот это да! А потрогать можно?
За что тут же получил звонкую оплеуху.
Широкополая шляпа и плащ висели на вешалке — под ними уже натекла небольшая лужа. Мальчишка же теперь стоял предстал перед Сакамото в кожаных штанах, высоких сапогах со шнуровкой и кокетливо вздернутыми носами, белой рубашке и корсете, зашнурованном под грудью, небольшой, но крайне аппетитной... В общем-то мальчишка оказался вовсе не мальчишкой, а милой молодой леди. Рыжеватые волосы, до того, вероятно, убранные под шляпу, теперь лежали на плечах.
— А мне нравятся кудряшки... — с какой-то детской обидой протянул Сакамото.
Его новый заместитель дернула бровью, и он, побоявшись тяжелой руки, спешно прикрыл рот.
— Надеюсь, вы ещё не передумали, капитан, и ваше предложение в силе? — спросила она.
— Конечно! — протянул Сакамото беспечно. — Разве я могу отказать такой...
Она прервала словесный поток резким взмахом руки.
— Тогда зовите меня Муцу.
— Муцу? — переспросил он.
— Лейтенант Муцу, — поправилась она.
— Только вас мне и не хватало на этом корабле, — сообщил Сакамото.
— Я заметила, — вздохнула Муцу, потом подошла к письменному столу, подняла с него револьвер и сунула его за отворот корсета. Сняла с вешалки плащ, тряхнула, окатив Сакамото брызгами и вздохнула ещё раз с каким-то раздражением. — Пойду познакомлюсь с командой... капитан.
Сакамото огладил её взглядом чуть ниже спины, пока она не успела накинуть плащ на плечи.
— Вот ещё что, — сказала Муцу, обернувшись в дверях. — Я хочу ознакомиться со всем документами: чертежами корабля, бухгалтерских отчетах и прочим... Подготовьте их к моему возвращению.
«Пожалуйста» она забыла или не посчитала нужным сказать.
Сакамото второй раз за день неимоверным усилием воли захлопнул рот и покачал головой, неожиданно осознав, как он влип.
Про дедушку-изобретателя, отца-миллионера и планах на жизнь лейтенанта Муцу ему ещё только предстояло узнать.

@темы: gintama

---

Арараги-центрик — Нисио-стайл

Автор: Oui, mon colonel!
Бета: fandom SHAFT
Жанр: general, POV
Дисклеймер: моя только шизофрения

Название: Ревность
Пейринг: Ханекава Цубаса/Арараги
Рейтинг: PG
Размер: 846 слов
Арт: iYumekai

— Не хочешь присоединиться? — спросила Ханекава.

И ещё она добавила: «Раз уж ты всё равно видел моё нижнее бельё и знаешь, какие трусики я предпочитаю».

Наверное, это была не лучшая идея. Определенно, не лучшая.

Готов дать голову на отсечение — благо, она, вероятно, отрастет, если я окажусь неправ, — но, в любом случае, мне пришлось согласиться. Точнее, я сделал вид, что у меня нет выбора.

Разве можно отказывать такой образцовой старосте?

— Арараги-кун, — сказала Ханекава, стоя в примерочной кабинке. — Как ты думаешь, не будет ли Сенджогахара-сан против?

Её голос звучал глухо из-за тяжелой шторы, разделявшей нас.

Я подумал о ревности, остро заточенных карандашах и ещё о том, что быстрая регенерация совсем не избавляет от боли.

— Нет, что ты. С чего ей быть против? Мы же друзья. Ты помогаешь мне готовиться к экзаменам.

Я даже развел руками, хотя Ханекава, конечно, не могла этого видеть: «Всего лишь вежливость».

— Вот как? — сказала Ханекава и добавила. — Ха-ха.

Мне показалось, что-то щелкнуло.

— Вот как, — повторила она.

Телефон в моём кармане завибрировал.

Я подумал, что это могут быть только сестры.

Хотя, нет, не только. Я, пожалуй, никак не привыкну, что мой номер и электронная почта есть ещё у кого-то кроме них.

Я достал телефон и открыл сообщение.

Это была Ханекава. Точнее, её сиськи. Сиськи Ханекавы в вырезе школьной формы.

Кажется, я слышал грохот, с которым моя челюсть ударилась об пол.

— Не подошло, — сказала Ханекава, отодвигая штору примерочной. — Посмотрим что-нибудь ещё.

Я быстро убрал телефон.

Я очень быстро убрал телефон.

Наверное, нужно было как-то отреагировать.

Но как тут отреагируешь, когда Ханекава так смотрит и склоняет голову на бок, словно не фото её сисек сейчас красуется на экране моего мобильного?

— Знаешь, Арараги-кун, — задумчиво сказала Ханекава, задвигая штору примерочной в следующем магазине. — Мне стало даже обидно, когда ты так ответил.

И ещё она заметила: «Это словно ничего не значит — то, что ты видел мои трусики и держал их в руках, и всё ещё не вернул ни их, ни лифчик.»

Я сверлил взглядом тёмно-синее полотно, разделявшее нас.
Близко. Слишком близко, но совершенно недоступно.

Я подумал, смогу ли когда-нибудь увидеть Ханекаву в обычной повседневной одежде, а не в школьной форме. Ну, и не в пижаме, конечно. Пижама не в счет.

— Тебе бы хотелось, чтобы Сенджогахара ревновала? — уточнил я на всякий случай.

— Возможно, — задумчиво ответила Ханекава.

«Ха-ха,» — сказала она, и мне снова послышался щелчок.

— Это может быть занятно, — закончила она.

Я собрался было подумать о некоторой жестокости моих знакомых, но тут снова ожил телефон.

На этот раз сиськи Ханекавы были только в вырезе лифчика.

О, эта божественная упругость и бархатистость девичьей кожи! О, этот сдержанный серый цвет ткани, кажущийся стальными тисками, оковами на прекрасных сиськах, дотронуться до которых я так и не сумел.

Интересно, если я напомню о том, что обещал массировать их?..

Нет, я не должен! И всё потому, что я джентльмен.

В конце концов...

— Снова не то, — сказала Ханекава. — Ты ведь не занят пока?

У меня поднялась температура.

А она, улыбнувшись, убрала руки за спину и покачалась на каблуках.

— Нет, что ты! — выдавил я и пошел за ней.

В третий раз у кабинки была дверь.

Словно я похож на маньяка, который будет врываться к переодевающейся девушке.

Вот уж нет!

Я приличный человек, а Ханекава — замечательная девочка.

И как бы ни были порой грязны мои мысли, они навсегда останутся в моей голове. Хотя бы в этом моя совесть будет чиста.

— Арараги-кун, — дверь сильно глушила голос, так что мне пришлось прислониться к ней ухом, чтобы слышать её слова. — Как ты думаешь, что мы должны сделать, чтобы Сенджогахара-сан начала ревновать?

Я задумался.

Мне очень не понравилось это «мы». Оно подразумевало, что некое действие совершается рядом лиц от двух и более. Очень неосторожно с моей стороны входить в это «мы». Такой поворот событий может обернуться некоторыми проблемами.

Потому что «мы с Ханекавой» — это одно, а «мы с Сенджогахарой» — это совсем другое.

Потому что если «мы» будем сначала с Ханекавой и не будем готовиться к экзаменам, а потом «мы» будем с Сенджогахарой, и она узнает о том, что не было никакой подготовки, то к этому второму «мы» могут добавиться разные острые предметы...

Кстати, если загнать мне в ногу, к примеру, заточенный карандаш и там его и оставить, регенерация будет проходить медленнее, а боль продлится дольше.

А если не в ногу?

Да, я крепко задумался.

Так крепко, что чуть не пропустил третье сообщение от Ханекавы.

Вообще-то, у меня не очень хорошо с математикой, хоть и лучше, чем с остальными предметами, но даже без подобных знаний я предполагал, что должно быть в третьем сообщении.

Я ошибся.

Я ошибся и смог вздохнуть спокойно.

Я ошибся — и почувствовал разочарование.

На экране моего телефона красовался лифчик, висящий на вешалке.

Он выглядел сиротливо и одиноко. Так, что мне даже стало его жалко. Захотелось прижать этот серый лифчик к себе и никуда не отпускать, чтобы он никогда не узнал жестокости этого мира.

— Арараги-кун, — сказала Ханекава на прощание.

Она так спокойно это предложила: «Может быть, в следующий раз мы возьмем Сенджогахару-сан с собой?»

Я попытался это представить, но воображение мне отказало.

— Думаю, в следующий раз мне повезет больше, — сказала Ханекава, оставшаяся без покупок. — Спасибо, что согласился пройтись со мной, Арараги-кун. Было весело.

Никогда не думал, что поход по магазинам может отнять столько сил.

Название: Предчувствие
Персонажи: Арараги Коёми, Ошино Шинобу, Канбару Суруга, Арараги Карен
Рейтинг: PG
Размер: 2274 слова

Это случилось через неделю после того, как я познакомил свою старшую из младших сестер Карен с Канбару Суругой.

Было воскресенье — день, свободный от занятий. Я хотел встретиться с Сенжогахарой, но она сказала, что занята с утра и велела помочь Канбару с уборкой в её комнате. Конечно, я мог бы отказаться.

Конечно.

Но мне не хотелось оставаться дома и было совершенно всё равно, куда идти. Тем более, что к уборке в комнате Канбару я успел привыкнуть: нет ничего сложного в том, чтобы сложить книги в аккуратные стопки.

А ещё меня терзало предчувствие. Довольно неприятное и совершенно не связанное с Кайи. Никаких духов, призраков или проклятий. Предчувствие было гораздо проще и понятнее.

Я вышел из дома, набрал знакомый номер и без предисловий попросил Канбару одеться. Она ответила, что только извращенец может вместо приветствия просить о подобном.

Я был зол и выкинул телефон в реку.

Ладно...

Я всё же не смог выкинуть телефон. Но мне очень хотелось это сделать.

Я предупредил, что зайду через пятнадцать минут, и Канбару ответила, что обязательно успеет раздеться к моему приходу. Иногда мне совершенно неясен ход её мысли, но в этом она вся. Ничего не поделаешь.

Пока я неторопливо шагал к её дому, у меня в голове появилась одна мысль.

Одна мысль и одно предчувствие — это уже весомый набор.

Никогда не думал о том, насколько точны могут быть предчувствия у вампиров. Мне захотелось поговорить с кем-то, кто знает об этом. Идеальным вариантом мог бы оказаться Ошино.

Ошино?

Это странно. Прошло уже достаточно времени с тех пор, как этот человек пропал, даже не попрощавшись, а я всё ещё вспоминаю о нем. С чего бы?

С чего мне вспоминать о бездомном чудаке, знающим Кайи лучше, чем... Чем кто?

И есть ли в мире вопросы, на которые Ошино не смог бы ответить? Интересно, знает ли он больше, чем Ханекава?

«Я знаю только то, что знаю», — прозвучал у меня в голове голос старосты.

Но Ошино, в отличие от неё, никогда ничего не говорил бесплатно. И даже более того, для меня он всегда накручивал цену. Всё-таки Ошино не лучше Кайки Дейшу, если подумать.

А мне не стоит полагаться на других.

Это не в моём стиле.

Хотя...

Я хлопнул себя по лбу. Ну, конечно! Если нужен опыт вампира — а мне нужно было именно это — стоило у него и спросить! Кем бы ни была Шинобу сейчас, она продолжает хранит опыт пяти сотен лет и уж точно сможет ответить.

Но это тоже странно.

Странно то, что я совершенно о ней не подумал.

Нет, не так.

Просто я стал думать о ней как о части себя. Словно всё, что я знаю, знает и она.

Словно это так, а не наоборот.

Но если её знания принадлежат мне, то почему я не могу разобраться в своей интуиции и этом предчувствии? Где подвох?

Может быть, Шинобу никогда не думала об этом?

Может быть, она просто никогда не обращала на это внимание?

Может быть, она сама успела позабыть?..

Но, в любом случае, какой смысл гадать.

Я остановился в безлюдном переулке, встал лицом к своей тени и позвал её. Тень заколебалась в душном мареве, потемнела, отрастила хвост, уши и рога, притворно захныкала тоненьким голосом.

— Шинобу, я хотел узнать...

— Хозяин, — капризно перебила она. — Что за привычка будить меня почем зря среди бела дня?

Судя по голосу, она явно издевалась.

Я вздохнул. Мне хватило терпения промолчать.

Это всё не в первый и, вероятно, не в последний раз. Пусть выскажется!

Я живу с двумя младшими сестрами, и у них не самый легкий характер. Ещё одно существо женского пола не сможет так легко вывести меня из себя. Я непоколебим как скала, и спокоен, как море в штиль. Кажется, я уже успел привыкнуть ко всему.

И к тому, что в моей тени живет величайший вампир современности — тоже.

Хотя... Нет. Уже не величайший. Скорее, тень величайшего вампира.

Тень живет в тени.

М-да...

— Я не так часто тревожу тебя, между прочим.

— Ну, конечно! — возразил мне голос Шинобу. — Можно подумать! Вспомни, мой глупый хозяин! Всего неделю назад ты приказал разыскать старшую из твоих младших сестер, таких же глупых и бесполезных, как и ты. Можно подумать, я грязная рабыня на южноамериканских плантациях, работающая на белого господина за кусок хлеба. Нет, хуже того. Учитывая моё состояние, тебя можно было бы привлечь к суду за эксплуатацию детского труда.

Нет, за что мне это?

Верно говорят, не делай добро...

Ну, вот. Она довела меня до приступа мизантропии.

— Я ничего тебе не приказывал, — вздохнул я. — Вообще-то, я просто просил. Но ты же не можешь иначе. Ответишь мне на один вопрос?

— А должна? — вкрадчиво уточнила Шинобу. — Ты приказываешь или просишь?

Это уже невозможно.

Я раздумывал и понимал: сказав, что это приказ, я дам ей ещё один повод к душещипательному монологу о моей бесчестности, а если предположу, что прошу, то ни за что не получу ответ. Шинобу слишком хорошо стала понимать меня и сыграла на этом.

Непростительный промах.

Похоже на игру в теннис, и счет не в мою пользу.

Впрочем, что ещё можно ждать от столь древнего существа? Конечно, она умеет манипулировать людьми. Имея в запасе достаточное количество времени, желания и упорства, разобраться в человеческой психологии гораздо проще. Помня Шинобу ещё устрашающей и прекрасной Киссшот Ацеролаорион Хартандерблейд, можно было бы усомниться в её желаниях. Но, сосуществуя с ней рядом, я, кажется, тоже стал понимать лучше тот стиль жизни, который ей был привычен до знакомства со мной. Думаю, ей были интересны люди так же, как охотнику интересна дичь, и в этом смысле Шинобу хорошо изучила человеческие повадки.

Она ставила меня в тупик. Передо мной предстала логическая задача, на разбор которой не хватало времени, и сейчас тем более было не до того.

Так все-таки, я приказываю или прошу мне ответить?

Моя тень нетерпеливо заколебалась и ощерилась.

Пришлось улыбнуться в ответ.

— А как лучше? — сдался я.

Тень поползла по асфальту и пощекотала рогом сидящую на бордюре рыжую кошку. Кошка удивленно мяукнула, оглянулась и, распушив хвост, гордо удалилась. Я проводил её взглядом.

— Хм, давай сначала вопрос, а потом я решу, что к чему, — деловым тоном предложила Шинобу.

— У вампиров хорошо развита интуиция?

Шинобу помолчала.

— Интуиция? — переспросила она.

— Что на счет предчувствий?

— Охотники опять в городе?

Мне показалось, её голос стал жестче. Даже холодом повеяло.

— Нет-нет-нет, — я помотал головой. — Да и какое им теперь до нас дело?

— Действительно, — рассеяно отозвалась Шинобу. И обижено добавила: — Тогда перестань задавать глупые вопросы, мой маленький неумный хозяин! У вампиров нет никакой интуиции — только чутье, позволяющее определить, какая роль тебе отведена, — жертва ты сегодня или охотник.

Тень на асфальте всколыхнулась, приобрела естественные очертания и из неё, словно из воды, вынырнула светлая макушка Шинобу.

Я понадеялся, что она решила говорить со мной нормально, но дальше макушки ничего не появилось.

— Но, — сказала Шинобу, и я понял, что она подводит итог разговора. — Мы не должны забывать главного. В результате наших действий — моей неосторожности и твоей глупости — ни ты, ни я больше не являемся вампирами. А значит, нет смысла говорить о том, чего у тебя не может быть.

Это был резонный довод.

— Теперь оставь меня в покое, — устало закончила она.

Макушка исчезла.

Моя тень поблекла.

Я понял, что сегодня больше ничего не добьюсь от Шинобу. Судя по всему, она решила таким образом напомнить, что никогда меня не простит. Или сама вспомнила о чем-то, что не прибавило ей хорошего настроения.

Мне стало стыдно за свою настойчивость.

Пришлось продолжать путь, так ни в чем и не разобравшись.

Поэтому я решил, что поговорю с Канбару серьёзно.

Кое-что волновало меня, и оставлять это без внимания было бы неосторожно.

С чьей стороны? Хороший вопрос.

На душе было тяжко.

К счастью, когда я пришел, Канбару была одета. И даже не слишком вызывающе.

— Арараги-семпай, — сказала она, сидя на полу и глядя на меня тем преданным взглядом, который присущ лабрадорам. — Я хочу попросить у вас...

Она запнулась и отвела глаза.

Мне стало ещё больше не по себе. Если Канбару хочет что-то попросить, то это не сулит ничего хорошего. Никогда.

Предчувствие росло и ширилось, наливалось густой синевой и закладывало уши громовыми раскатами.

Я сглотнул и сделал шаг назад. К счастью, сёдзи остались сдвинутыми не до конца, и можно было ретироваться в любую минуту. Хотя, конечно, бегство оказалось бы позором.

Пришлось взять себя в руки.

А Канбару поводила в смущении указательным пальцем по голому колену и снова подняла на меня взгляд.

— Хочу просить у вас... — она потянулась, вставая на колени.

Нет, это было точно не к добру. Я не сомневался ни секунды.

— Хочу просить руки вашей сестры Карен! — с придыханием заявила Канбару.

Вообще-то, бить женщин недостойно мужчины.

Я не бью женщин, если, конечно, это не мои сестры. И даже с ними с некоторых пор я зарекся вступать в любые драки — даже самые шуточные.

Но...

Она совсем сдурела?!

Спрашивать у меня такое.

В глазах потемнело. Книги, раскиданные по комнате, словно взлетели в воздух и закружились в вихре сумасшедшего вальса, калейдоскопе красных обложек, белых страниц и черной типографской краски.

А Канбару продолжала смотреть на меня этим печальным взглядом, и было невозможно ей отказать.

— Нет! — отрезал я. — Не смей больше видеться с Карен. Я запрещаю.

— Запретная любовь? Ах, Арараги-семпай, это так волнительно... — задумалась Канбару. — Но Карен не простит вам подобного отношения, а я не хочу быть причиной разлада в семье. Тем более, что это уже почти моя семья. Ах, Арараги-семпай, вы представляете, мы породнимся.

— Никогда!

Канбару улыбнулась.

Она выглядела так спокойно, словно мы сейчас обсуждали что-то естественное, а не сомнительное будущее моей сестры.

— Но это честная сделка, — сказала Канбару. — Вы ведь уже получили Сенжогахару-семпай? Неужели вы настолько бесчестны, что готовы изменять ей с родной сестрой? Ах, кажется, я понимаю, Арараги-семпай... Знаете, во времена крепостного права в Европе первая брачная ночь отданной замуж девушки принадлежала её хозяину, а не мужу... Было бы жаль, но я уверена, мы можем договориться с вами, если вы позволили мне наблюдать...

— Замолчи и перестань нести чушь! — приказал я. — Думаешь, какие у нас с сестрой отношения?

Что она себе опять нафантазировала?!

Определенно, ей стоило бы читать поменьше романов. Жаль, что нельзя их все выбросить.

В наступившей тишине мне на голову упала книга — наверное, это был знак.

— Ладно, — сказал я. — С чего вдруг?

Канбару, лежа на полу, поболтала ногами в воздухе.

— Арараги-семпай, я же честный человек, — протянула она, глядя в потолок. Потом перевернулась и переложила несколько книг к себе поближе. — Как любой честный человек, я обязана жениться на женщине, с которой собираюсь делать то, это или даже вот это...

Она по порядку указала на книги в моих руках и те, что лежали на полу.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: я не хочу ничего знать об этом.

— К тому же, — напомнила она. — Мы можем посчитать, что это возврат вашего долга. Помните, вы говорили, что должны жениться на мне после всего, что между нами было?

Конечно, между нами ничего не было. Это было преувеличение. Она просто пользовалась моей этической незащищенностью. С другой стороны, если бы я должен был жениться на всех тех девушкам, которых видел голыми...

Хм.

Которым помогал, я имею в виду.

— Арараги-семпай, — Канбару подперла кулаком подбородок и посмотрела на меня тем томным взглядом, который больше всего выводит меня из себя. — Знаете, это так волнующе. Словно первый поцелуй.

И добавила под грохот падающих книг:

— Непрямой.

Наверное, нет смысла разубеждать её в чем-то, но вдруг это можно из неё выбить?

Мысль была неудачная. Пройденный этап. К сожалению, я, как никто иной, понимал, что Канбару Суругу можно только переубедить. Силой вообще ничего не решается.

И всё же...

— Арараги-семпай, — позвала меня Канбару. — У вас такое лицо, словно вы задумываете изнасилование.

— Нет, что ты, — устало отмахнулся я. — Всего лишь убийство.

Зато я был честен.

Но мне не нравился этот разговор.

Я знал Карен все пятнадцать лет, что она прожила на свете. Гораздо больше, чем Канбару. Но мне казалось, что у них есть что-то общее. Что-то, за что они обе могут зацепиться. И эта мысль меня пугала.

Я не хотел этого.

Я осознавал свою ответственность старшего брата.

Предчувствие не сулило ничего хорошего.

Уходя, я остановился на нижней ступени и посмотрел на Канбару. Долго и очень серьёзно — снизу вверх.

Канбару вопросительно склонила голову, но промолчала.

— Зачем тебе лишние проблемы? — спросил я. — Ты опять загоняешь себя в старый капкан. Только теперь на место Сенджогахары встала Карен. Кстати, как твоя рука?

Канбару покачала головой и рассеянно мне улыбнулась.

— Это совсем не то, что было с Сенджогахарой. Карен вправе выбрать, ведь на любое предложение всегда может найтись отказ — теперь я это знаю. Арараги-семпай, вы же понимаете?

— Карен нравятся мальчики, — настаивал я. — Знаешь, у неё есть приятель даже...

Мои сестры — они обзавелись личной жизнью куда раньше меня, не обращая внимания на возраст. Это неприлично.

— Арараги-семпай, вы завидуете? — спросила Канбару, и выражение её лица немного изменилось, стало усталым и понимающим. — Или ревнуете?

Да что она может понимать? У неё нет двух младших сестер.

— Нет, не завидую и не ревную, — ответил я, стоя в пол-оборота, и улыбнулся, закладывая большие пальцы за петли брюк. — Переживаю.

Я не врал.

В то же время, я был не до конца честен, но сам осознавал это весьма смутно.

Наверное, я переживал не только за Карен, но с какой стати?

Сенджогахара обещала позвонить, когда освободится. Но время перевалило за полдень, а я, так и не дождавшись её звонка, побрел домой.

Предчувствие грызло меня изнутри.

Дома в большой комнате я застал сидящую на диване Карен.

Точнее было бы сказать, что она лежала, но это как посмотреть. Закинув ноги на спинку дивана и свесив голову на пол, моя старшая из младших сестер задумчиво разглядывала выключенный телевизор. На меня она даже не посмотрела.

Да что такое происходит в этом доме? Никакого уважения к старшим!

А потом она все-таки обернулась и спросила: «Что делать, когда расстаешься с парнем?»

Откуда мне было знать?

Откуда мне было знать о том, чего я никогда не делал?

Карен вздохнула, взглянула на меня осуждающе и сказала, что пойдет прогуляться. И тогда я подумал, что догадываюсь, куда приведут её ноги.

Предчувствие, свернувшееся где-то внутри меня, урчало от удовольствия, зная, что оправдывает себя. Оно не было порождением Кайи.

Это была плохая идея, а я оказался плохим братом — не нужно было знакомить Карен с Канбару Суругой.

Название: Маркер
Персонажи: Арараги Коёми, Сенджогахара Хитаги
Рейтинг: R
Размер: 429 слов

Я пишу ей «Спокойной ночи», откладываю телефон и закрываю глаза...

В другом районе в своей маленькой комнате Сенджогахара ложится на футон и смотрит в потолок. Её пальцы скользят по шее и ключицам. Она закрывает глаза и глубоко дышит.

Я не уверен, представляет ли она меня.

Не до конца, но почти.

Фанатичность Сенджогахары в любом случае указывает именно на меня.

Она сжимает соски сквозь тонкую ткань коротенькой ночной рубашки. А может быть, обычной футболки. Я не знаю, в чем спит Сенджогахара.

Она гладит себя, всё ниже спускаясь ладонями к бедрам. Я наблюдаю за её неспешностью, завидую её терпеливости. Хотя, может быть, всё происходит совсем не так, как представляется мне.

Сенджогахара разводит колени, немного задумчиво водит пальцами про трусикам, а потом стягивает их, приподнимая бедра. Делая это, она продолжает смотреть в потолок. Сенджогахара просто не из тех, кто закрывает глаза перед чем бы то ни было.

Ладонь ложится на пах, пальцы скользят ниже.

Сенджогахара скидывает трусики и широко разводит ноги. Её футболка — или всё-таки ночная рубашка? — задирается до шеи. Скомканное одеяло лежит в ногах.

Сенджогахара тяжело и неровно дышит.

Одинокая и беззащитная.

Хотя насчет беззащитности я, пожалуй, не прав. Точнее, не прав отчасти. Все эти острые ножницы, канцелярские ножи, заточенные карандаши, степлеры, угольники... Они создают видимость стены, защищающей от внешнего влияния, но это не так. Всё совсем наоборот.

Сенджогахара тянется и достает самый обычный маркер, черный и гладкий. Она ведет им от самых колен — едва касаясь, почти невесомо. Колпачок маркера рисует по бедрам невидимые узоры — неровные, но ритмичные зигзаги, словно линия пульса на экранах медицинской техники.

Маркер трется между ног, задевая короткие волосы в паху...

Я отвлекаюсь. Точнее, мне просто не хватает фантазии.

Что, если она из тех дерзких девушек, которые предпочитают радикальные решения?

«Всё или ничего» — это очень на неё похоже.

Какой ужас. О чем я думаю?

Так вот, возвращаюсь мыслями назад к маркеру. Он становится мокрым и легко скользит между...

Нет, уже не между.

Сенджогахара чуть вскидывает бедра, двигая рукой с зажатым в ней маркером, и сжимает губы.

А потом она тянется свободной рукой за степлером, открывает рот и тихо шепчет: «Это очень извращенно, Арараги-кун. Но если я узнаю, что ты фантазируешь перед сном не обо мне...»

Ну, это уже не лезет ни в какие ворота.

Она даже в моих фантазиях так говорит.

Словно я какой-то извращенец.

Словно я не могу перед сном думать о чем-то приятном.

Словно я могу не думать о своей девушке.

Словно я даю повод думать о моей измене.

Изображая праведный гнев, я открываю глаза.

Я открываю глаза, смотрю в потолок и думаю, что в следующий раз она может ненароком взять что-то больше обычного маркера...

Название: Двадцать шестое апреля
Персонажи: Шинобу (Киссшот Ацеролаорион Хартандерблейд), Арараги, охотники
Рейтинг: R
Размер: 1310 слов
Предупреждение: четвертование

Я сплю.

Я вижу сон.

Я знаю эту улицу и этот фонарь. Я помню его сейчас, я буду помнить его завтра и всегда.

Это выглядит так, словно всю улицу обесточили, и только один-единственный фонарь продолжает заливать её бледно-желтым светом. Небо черное и совершенно беззвездное.

В ореоле света под фонарем стоит женщина с длинными золотистыми волосами. Она скалится, и её белые клыки опасно поблескивают. Её дыхание немного сбилось.

Женщина с достоинством оглядывается, и её грудь тяжело колышется. Она свободно отставляет ногу и упирает руку в бедро.

Это засада, понимает она.

С трех сторон её окружают.

Меня не было там, когда это произошло, — я пришел позже. Но я знаю, что всё так и было.

Женщину окружают трое, и каждый из них опасен по-своему. Но она смеется над ними.

Она сама пришла сюда. Это был её выбор.

Мне становится страшно — не от непроглядной ночи вокруг, а от мрака, который клубится где-то внутри этой красивой женщины с европейскими чертами лица и гримасой хищника.

Они нападают втроём — без предупреждения и не сговариваясь.

Первый — серая громада. Но несмотря на свою кажущуюся неповоротливость, он движется плавно, словно большая кошка. Его руки в мгновение трансформируются в два тяжелых фламберга — они растут от локтей и выглядят непомерно огромными. Изогнутые обоюдоострые клинки ловят свет фонаря, и серый металл делает его блеклым и безжизненным. От свиста стали, рассекающей воздух, закладывает уши.

Его зовут Драматург. Он делает свою работу.

Второй — вспышка света. Светлые волосы развеваются при движении. Он невысокий, жилистый и подвижный, похожий на ящерицу. На его плече покоится огромный крест, но — миг! — и он приходит в движение. Блеск святого металла в ночи завораживает и заставляет женщину у фонаря неприязненно кривить губы.

Второго зовут Эпизод. Он делает это из ненависти.

Третий — тень на грязной стене. Скорпион в боевой стойке. Ядовитая гадина с непроницаемым взглядом. У него нет оружия, потому что Палач — фанатик. А фанатики хорошо умеют делать только две вещи — вводить в заблуждение и жертвовать. Но это делает его только опаснее.

Эта троица — охотники на вампиров, и они пришли оборвать жизнь, длящуюся уже пять сотен лет.

Мне становится не по себе. Хочется бежать отсюда сломя голову. По прямой до поворота с заветными мусорными баками, у которых когда-то я оставлял свои журналы с трусиками старшеклассниц.

Но я знаю, что это всего лишь дурной сон. Кошмар. И он снится не мне.

Ещё я знаю, что будет дальше.

Тяжелый крест срывается с рук Эпизода и летит в женщину. Она не успевает увернуться — сейчас у неё просто нет на это сил, хотя она совсем не знает, что послужило причиной этому. Перекрестье освященного серебра цепляется за её ногу чуть ниже основания левого бедра и тянет. Плоть высшего вампира очень чувствительна к такому. Словно от кислоты, кожа истончается, шипит, пахнет паленым мясом — приторно сладко, до тошноты. Кости хрустят как песок на зубах. Ребро креста режет вены, сухожилия, мышцы. Это слишком долго описывать, крест скользит гораздо быстрее — доли секунды. Льётся кровь. Почему-то медленно.

Я знаю, почему кровь льётся медленно. И охотники знают.

Женский крик переходит в рычание, но поздно. Крест ударяется в стену у неё за спиной, глухо звенит, вибрируя.

Женщина хватается одной рукой за столб фонаря, и в то же мгновение рядом с ней из облака тумана материализуется Эпизод. Одной рукой он подхватывает отрезанную ногу, другой с легкостью закидывает на плечо крест.

Эпизод улыбается и снова исчезает, потому что рядом уже оказывается Драматург.
С хирургической точностью его лезвие режет правую ногу чуть ниже колена. Серая сталь фламберга окрашивается багрянцем. По бледной коже от места разреза ползут две капли крови — одна за другой. Это гипнотизирует.

Драматург превращает клинки обратно в руки и левой бьет наотмашь женщину по лицу, потом широкой ладонью хватает её за горло и припирает к столбу. Правой рукой он дергает отсеченную ногу на себя и исчезает вместе с ней.

Женщина неловко падает, цепляясь руками за столб, скрипит зубами и подвывает так, что у меня по спине бегут мурашки. Её прекрасные волосы пачкаются красным. Но даже сейчас она красива, и это пугает ещё больше.

Человек по имени Палач подходит к ней не спеша.

— Киссшот Ацеролаорион Хартандерблейд, железокровный теплокровный хладнокровный вампир, — говорит Палач. — Сегодня ты умрешь.

Он так и сказал: «Сегодня — не сейчас, но с первым лучом солнца, который озарит эту улицу».

Палач резко хватает её за руки и выворачивает их, вздергивая наверх. Сведя их вместе, он перехватывает запястья одной рукой, а второй вытаскивает из складок монашеской рясы короткий кинжал и наносит удар. Палач разрывает рукава элегантного вечернего платья, и острое лезвие вгрызается в левое плечо, кромсая упругие мышцы. Если бы у третьего охотника и единственного человека среди них было чуть больше сил и хотя бы толика сострадания, он постарался бы сделать это быстрее. Но кинжал режет не спеша. Один разрез сверху, один — сбоку, ещё один сверху — теперь уже до кости.

Палач нажимает и делает круговое движение рукой. Выпрямляется и бьёт ногой по плечу.

Кость с хрустом ломается, словно сахарный леденец.

Правую руку он режет ниже локтя. Теперь Палач действует быстрее.

Это не потому, что он боится регенерации.

Он не боится регенерации.

Просто в нем просыпается его фанатичная натура. Руки неверно дрожат, и он то и дело промахивается мимо первоначального разреза.

Киссшот пытается сопротивляться, но Палач бьёт её ногой по животу и груди.

Я думаю, что невозможно ударить такую грудь, но он продолжает это делать.

На асфальт натекает лужа крови. Кровь пропитывает лохмотья платья. Кровь пачкает бледную щёку.

Палач ещё раз бьёт ногой по руке, убирает кинжал и дергает запястья в разные стороны.

Костный мозг мешается с кровью на боках.

Киссшот остается полусидеть на асфальте рядом с фонарем, привалившись к нему боком. Она холодно смотрит на последнего охотника, не спешащего её покидать.

За пять сотен лет она успела привыкнуть к боли, поэтому вполне может позволить себе этот надменный взгляд.

— Прощай, Киссшот Ацеролаорион Хартандерблейд! — говорит Палач, помахивая одной из её отпиленных рук. — И доброго утра тебе, ведь рассвет совсем скоро...

Он уходит, оставляя её одну.

Совершенно одну под единственным работающим фонарем на улице.

Конечно, она хотела умереть.

Конечно, охотники не знали, чего она хотела. Они преследовали собственные цели.

Но оставлять её вот так... Дожидаться рассвета в полном одиночестве!

Это было слишком жестоко. Ни один человек не должен умирать в одиночестве. Даже если это не человек, а вампир, железокровный теплокровный хладнокровный...

Именно поэтому Киссшот испугалась. Она надеялась, что всё получится быстрее.

А потому ей не осталось ничего, кроме как попросить помощи у кого угодно.

Хотя бы и у еды.

...

— Ты!..

Кстати, вот и я!

На этом моменте я просыпаюсь.

Просыпаюсь, потому что мне неудобно: затекла рука и ноет бок.

Но я не двигаюсь. Потому что Шинобу спит, уткнувшись мне в грудь лицом, и вздрагивает во сне. Моя футболка уже порядком мокрая от её слез. Это в лучшем случае, потому что я надеюсь, что она ещё не напускала в неё соплей.

Свободной рукой я успокаивающе глажу её по плечу. Пальцы путаются в золотых волосах.

Вообще-то, Шинобу не спит со мной.

То есть, я имею в виду, она не спит со мной...

Звучит ужасно. Словно я извращенец. Педофил какой-то. Если сестры вломятся ко мне до того, как она уйдет, ничем хорошим это не закончится. Я бы, пожалуй, тоже удивился десятилетней невинной девочке в кровати девятнадцатилетнего парня.

Уточнять, сколько этой девочке лет на самом деле, конечно, никто не станет. А зря. Потому что из нас двоих педофилкой оказалась бы она.

Впрочем, у Шинобу очень своеобразная точка зрения на этот счет.

Главное, к моему счастью, она спит со мной всего один день в году.

В годовщину четвертования Киссшот Ацеролаорион Хартандерблейд, Сердца-под-Лезвием, в результате которого один вампир не смог умереть до конца, а один человек перестал быть обычным человеком, и оба они стали несчастными по подсказке того, кто сумел украсть сердце высшего вампира так, что она даже не заметила этого.

Я прижимаю Шинобу к себе, и она бурчит:

— Ты извращенец, слуга... Убери руки от мой груди...

«Было бы от чего убирать», — думаю я спросонья.

Главное, чтобы ей перестали сниться кошмары в этот день, иначе как бы мне не пришлось в один не очень прекрасный день объяснять Сенджогахаре, почему у нас в кровати спит кто-то третий.

@темы: shaft, monogatari, digest

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Название: Спорт и его последствия
Автор: Oui, mon colonel!
Бета: fandom SHAFT 2012
Пейринг: Канбару Суруга/Арараги Карен
Жанр: angst, romance
Рейтинг: R
Размер: 3179 слов
Дисклеймер: моя только шизофрения

Эластичные спортивные бинты плотно стягивали руку от локтя и ниже, словно перчатка, которую не стоило снимать ни под каким предлогом. Это было похоже на одну из сказок, написанных немецкими братьями, только страшнее, потому что происходило на самом деле. Иногда Канбару Суруге даже казалось, что всё случившееся с ней — выдумка старого извращенца, зарабатывающего на жизнь фантазиями о старшеклассницах.

Но ей не нравилось чувствовать себя лишь плодом чьей-то фантазии.

Канбару слишком любила фантазировать сама, а потому знала, насколько иной раз может быть жестоко человеческое воображение. И даже если ей повезло несколько раз подряд, — даже если было, на кого положиться, — кто знает, чем ещё могла бы обернуться эта история? Вдруг до конца далеко, и нет никаких гарантий, что он будет счастливым?

Когда на неё нападала хандра, Канбару запиралась в ванной и снимала бинты, чтобы рассмотреть в подробностях своё уродство — проклятье, так неосторожно оставленное матерью. Она почти досконально изучила каждую черточку на черной мозолистой ладони, каждую трещинку на острых звериных когтях и грубую густую шерсть, покрывающую предплечье. Это зрелище, к которому, казалось, пора было привыкнуть, продолжало вызывать у неё отвращение и мысли о собственной глупости и жестокости. Канбару думала о том, являлось ли её желание быть замеченной окружающими обычной детской наивностью или осознанной эгоистичностью, и с ужасом вспоминала слова эксцентричного экзорциста-гастролера. Во всех своих бедах она привыкла винить других — и теперь платила за это, с рвением, достойным олимпийского чемпиона, вычеркивая в воображаемом календаре дни до совершеннолетия.

А потом, забинтовав руку обратно, она выходила из ванной и привычно улыбалась, отпускала колкие и не всегда пристойные шуточки, делая вид, что живет обычной жизнью старшеклассницы. Только с последней оставшейся страстью — спортом — пришлось распрощаться. И было безумно жаль осознавать, что она сама виновата в потере того, что ещё оставалось важным.

Конечно, в её мире существовали бабушка с дедушкой и обожаемая Сенджогахара, которую можно было боготворить.

И Арараги, которого так весело было выводить из себя...

О! Если бы это было олимпийским видом спорта, Канбару, без сомнения, могла побороться за золотую медаль! Хотя, конечно, проиграла бы даже в этом. Возможно, ей не досталась бы даже бронза.

«Круглая неудачница!» — думала Канбару и продолжала улыбаться.

Наверное, именно поэтому она не восприняла серьёзно слова Арараги о его сестре. Нет, конечно, она не преминула наговорить ему кучу глупостей, вызвав очередную вспышку раздражения, но это ничего не значило.

Ей просто было одиноко.

А когда в её жизнь ворвалась Карен Арараги — Пчела Карен, старшая из Огненных сестёр, — Канбару почувствовала себя непривычно. Оказалось, можно не только преклоняться перед кем-то, но и самой быть предметом восхищения.

Один странный человек накануне их знакомства с Карен сказал Канбару:

— Я верю в тебя. Ты сможешь со всем справиться.

И добавил, подумав:

— Если быть честным, действительно верю. Редко, но со мной бывает. Некоторые говорят, что это ностальгия, но я прагматик. Просто все серьёзные дела я возлагаю на окружающих. Надеюсь, что смогу постоять за спиной в миг их триумфа. Я даже готов радоваться чужим достижениям со всей искренностью, ведь никому не будет жалко поделиться капелькой счастья. Удачливые люди легко раздают то, что имеют. Посмотри на Арараги — ты же знаешь Арараги, верно? — он один из тех, кто умудряется всё делать правильно, даже не понимая сути происходящего В любом случае, лучше разочаровываться в сделанной ставке, чем в собственных силах. Я хочу сказать, во мне слишком много честолюбия, чтобы демонстрировать свои поражения, и гораздо удобнее быть хорошим Серым Кардиналом, чем плохим Королем — неважно, какой масти.

Канбару ничего не поняла, но почему-то поверила ему. И когда Карен попросила о совместных тренировках, она не стала ей отказывать.

— Семпай! — Карен, появившаяся из-за угла, сделала сальто и затормозила рядом, резко вырывая Канбару из задумчивости. — Простите, я опоздала?

— Нет, не опоздала, — Канбару улыбнулась, переводя взгляд с уличных часов на Карен: наверное, именно так выглядела она сама когда-то в глазах Сенджогахары — подвижная, шумная и задиристая.

Словно ищущая неприятности.

Карен сделала колесо, выпрямилась и неловко засмеялась.

— Простите, семпай, я так рада, что удалось уговорить брата нас познакомить, — она покачалась с пятки на носок, заложив руки за спину. — Он бывает таким несговорчивым.

— Надеюсь, обошлось без жертв? — Канбару деланно строго покачала головой, украдкой разглядывая облегающий спортивный костюм старшей из младших сестер Арараги. — Он не заставлял тебя делать что-то противозаконное, этот извращенец?

— Нет, но... — Карен неожиданно смутилась на секунду. — Я хочу сказать, мы смогли договориться. Это была честная сделка!

— Вот и хорошо, — Канбару кивнула и театрально приложила руки к груди. — Я бы не пережила, если бы тебе пришлось жертвовать чем-то важным.

Они одновременно засмеялись. Немного неловко и напряженно, словно обе хотели что-то сказать, но не знали, с чего начать.

— Ладно, — отсмеявшись, Канбару кивнула в сторону старшей школы. — Пойдем на наш стадион. Правда, я всё ещё не понимаю, чем могу быть тебе полезна. Если помнишь, я уже не играю.

Карен кивнула, в свою очередь украдкой поглядывая на забинтованную руку.

— Болит? — участливо спросила она. — Я слышала, это произошло, когда вы познакомились с братом... Надеюсь, это не его вина?

— Нет! — Канбару показалось, что получилось слишком резко, и натянуто рассмеялась. — Нет, конечно, Арараги ни при чем. Просто совпало. Хотя, если быть точной, это произошло чуть раньше. Но осложнения... В общем, сама понимаешь?

Карен ещё кивнула, закусив губу.

— Не болит, — продолжила Канбару. — Но напрягать нельзя.

— Это же здорово! — Карен подпрыгнула на месте. — Тогда, если дело только в перенапряжении, я хочу пробежать с вами пару кругов, можно?

Канбару затормозила. Уши заложило только от одной идеи: пробежать пару кругов вокруг стадиона — вместе с Карен Арараги.

Да её брат скорее простит Канбару совращение сестры, чем это.

От панического страха закружилась голова, перед глазами заплясали разноцветные звездочки, а предательница-рука, словно почуяв скорую наживу, сама собой сжала в ладонь в кулак. Даже колени затряслись от воспоминаний, что стало с теми несчастными, которые должны были встать вместе с ней на одну стартовую черту.

Где-то в прошлом раздался приглушенный выстрел, и пять незнакомых лиц рядом оказались недостаточно хороши, чтобы выиграть гонку. Но Канбару всегда помнила, что дело не в её силе, а в их слабости. Если бы она только могла перебороть страх и узнать, что стало с настоящими претендентами на победу....

Если бы только получилось убедить себя, что демон, поселившийся в её руке, был ни при чем и нет ничьей вины, что так сложились обстоятельства...

Карен, прошедшая чуть вперед, тоже остановилась, оборачиваясь и вопросительно склоняя голову. Её свободная поза, руки, сложенные за спиной, гибкость, то, как она двигалась и то, как бежала на встречу с Канбару — всё говорило о том, что старшая из младших сестер Арараги может стать сильным соперником. Слишком сильным, как подсказывала рука, нервно вздрагивая в предчувствии добычи.

Рука звала насладиться тем упоительным ощущением победы и вседозволенности.

— Я вынуждена отказать, — севшим голосом проговорила Канбару. — Я больше не бегаю, разве ты не знала?

— Да, но я думала... — Карен моргнула. — Всё дело в самих соревнованиях. Разве это не так?

— Нет, — Канбару качнула головой, стараясь вернуть привычную улыбку, которой так удобно прикрываться от всех тех мыслей, которые грызли её. — Я просто больше не бегаю, понимаешь?

— На это нет причины? — приложив палец к губам, уточнила Карен.

— Никакой, — рассеяно подтвердила Канбару.

— Тогда нет проблем. Вы просто дадите пару советов, семпай.

— Это так важно для тебя?

— Да, — Карен отвернулась, так что Канбару осталось только разглядывать её затылок с короткими, неровно стриженными волосами.

Даже пришло в голову, что они чем-то неуловимо похожи.

И если бы не это сходство, Канбару, не задумываясь, развернулась бы и ушла. Но воспоминание о том, как Сенджогахара — пусть и из самых добрых побуждений! — велела не приближаться к ней, продолжало отдаваться болью и обидой где-то внутри. Обернуться сейчас спиной к Карен значило бы, что Канбару поступает точно так же, как когда-то поступили с ней.

Это приносило боль. И даже проклятая рука успокоилась, словно заснула, не суля неприятностей.

«Я просто не побегу!» — решила Канбару.

«Я просто...»

— Солнце садится! — нараспев заключила она и, подойдя ближе, приобняла Карен, как старую подругу. Слишком интимно, пожалуй, зато так легко, как только получилось. — Ты хочешь бегать по ночному стадиону? Не думаю, что ради нас там включат освещение, как бы романтично это ни было...

Если бы Канбару знала, что вечер для них только начинается; если бы она понимала, как истолковала Карен этот её жест... Но рука притаилась зверем, выслеживающий добычу, да и события этого вечера в итоге привели к неоднозначным последствиям.

Но не стоит забегать вперед.

Бегать стоит очень аккуратно и с оглядкой, особенно если ты — Канбару Суруга.

А школьный стадион, на удивление, оказался ещё открыт, и даже несколько тусклых фонарей выхватывали из тьмы красный настил беговых дорожек.

— Поздно, — покачала головой Канбару, оглядываясь. — Брат устроит истерику, если ты вернешься домой так поздно.

— Пусть только попробует, — Карен вздернула подбородок. — Знаете, семпай, он ведь сам пропадал из дома на целую неделю в прошлом году.

— И что?

— Ничего, — Карен пожала плечами. — Взрослый человек, я тоже имею право...

Канбару засмеялась.

Ну, не рассказывать же Карен, почему старший брат так старается держать сестру подальше от неё?

К тому же, все эти рассуждения о "взрослом человеке" так присущи подросткам! Карен, Карен...

— Карен... — отсмеявшись, Канбару подошла поближе. — А что, если вдруг тебя захотят изнасиловать?

— Я отобьюсь, — та пожала плечами и помрачнела. — Есть вещи похуже этого и люди с куда более злыми намерениями.

— У тебя имеется опыт такого рода знакомств?

Карен вздохнула.

— Был один, — неохотно признала она. — Но это в прошлом.

«Вот как», — подумала Канбару. — «Даже у милых девочек есть прошлое, о котором не хочется вспоминать. Арараги-семпай, вас окружают настоящие роковые женщины...»

— Не хочешь об этом говорить?

— Не хочу, — Карен потянулась, становясь на дорожку и преображаясь. — Семпай, вы уверены, что не побежите со мной?

— Нет, я только посмотрю, — поспешно отозвалась Канбару, помахав забинтованной рукой. Демон внутри безмолвствовал.

— Тогда посмотрите, — попросила Карен. — Я сделаю один круг.

— Идет, — Канбару встала чуть поодаль и скомандовала: — На старт!..

Карен напряглась, беря низкий старт. Всё её тело пружинило, наливалось той непонятной силой, свойственной прирожденным спортсменам. Спортсменам от бога — не от дьявола. Этому можно было позавидовать.

Грудная клетка мерно вздымалась, и ещё не до конца сформированная, но уже привлекательная грудь ходила ходуном под обтягивающей футболкой.

Канбару вздрогнула, когда услышала хлопок собственных сведенных ладоней.

— Марш!

Карен вихрем сорвалась с места. Это было воплощением мечты, всего того, о чем мечтала Канбару. Недостижимый идеал и предмет вожделения. И чем больше наблюдала Канбару за этим бегом, тем отчетливее понимала, почему Арараги не желал знакомить их.

Карен была похожа и не похожа на Сенджогахару.

Карен оказалась несравнима с ней.

Она просто была — сейчас, здесь, рядом! — и у неё не было никого, за кем бы ей хотелось следовать.

А юными умами легко манипулировать, особенно когда знаешь, чего хочешь.

Затаив дыхание, Канбару наблюдала, и азарт Карен, соревнующейся с собственной тенью, передавался ей стократ увеличенным: работа мышц, пульс, дыхание — и фаза полета. Казалось, она сама вышла на давно забытую беговую дорожку. Захотелось оказаться там, рядом с Карен, почувствовать силу, которой наливается тело, услышать свист ветра в ушах...

И словно кто-то легонько подтолкнул её в спину: «Давай, чего же ты ждешь? Я верю в тебя...»

Удар сердца, взмах ресниц — и один прыжок.

Настил дорожки покорно лег под ноги, спружинила резиновая подошва легких кедов. Почудилось — полные трибуны откликнулись гулом, восторженными криками, подбадриваниями тренера, завываниями болельщиков.

И торжествующая улыбка Карен, словно говорящая «Я знала, семпай, вам не устоять!»

Нельзя уйти из спорта, если в этом — жизнь. Сколько ни беги — не скрыться, не спрятаться.

Сто метров разрыва. Пятьдесят...

Карен даже не выдохлась за один круг. Она легко нагоняла, и было совершенно ясно, что перегнать Канбару для неё не проблема. Хорошая форма, хорошая техника — всё играло ей на руку. А главное, всё это было результатом долгих и упорных тренировок.

Канбару точно знала, что не сравнится с Карен, и ей нечему её учить. Но разочарования она не чувствовала — только искреннее восхищение, которое уже когда-то испытывала к...

Когда они поравнялись, откуда-то сверху раздался металлический лязг. Ветер с ожесточением хлестнул по лицу. Ближайший фонарь мигнул, погас на секунду и загорелся ярче, ослепляя.

Канбару показалось, что воздух вышибли из легких, и она увидела себя со стороны — там, куда с детства зареклась ступать. Сожаление захлестнуло сознание. Рот открылся в беззвучном крике, но Карен уже была впереди, под одним из покосившихся прожекторов стадиона, проржавевшая рама которого летела вниз, словно в замедленной съёмке.

«Будь ты проклят, чертов демон!» — успела подумать Канбару, из последних сил бросая тело вперед и чувствуя, как возмущенно откликаются мышцы и колет в боку.

Демон ответил визгливым хохотом.
Или просто ветер засвистел с ожесточением.

Канбару знала, что успеет — не могла не успеть!

Одним прыжком, достойным первоклассного баскетболиста, Канбару налетела на Карен, сшибая её с ног. Одной рукой прижав её к себе, второй она постаралась закрыться от падающей рамы. К счастью, металлический угол прошелся по касательной, распарывая кожу на внутренней части предплечья. Чтобы сразу почувствовать боль, у Канбару не оказалось времени.

Звон металла и мелких осколков ударил по ушам.

Канбару, оказалась сверху, закрывая Карен.

Снова мигнул и уже окончательно потух фонарь. Успокоился ветер, покрытие дорожки приглушило дребезжание металла.

Канбару поднялась, натянуто улыбаясь.

— Цела?

— Да... — Карен испуганно моргнула, и её взгляд скользнул по перебинтованной руке. — О боже, семпай!

Канбару рассеянно посмотрела на руку и на мгновение почувствовала мрачное удовлетворение: рефлекторно она закрылась проклятой «обезьяньей лапой», и теперь бинты насквозь пропитались кровью. Боль всё ещё не чувствовалась, но, возможно, дело было в пережитом потрясении.

— Ничего страшного... — начала она, и только тогда заметила, что разорванные бинты сползли, обнажая клочки мокрого коричневато-черного меха. Глаза, привыкшие к темноте, различили глубокий рваный порез на внешней стороне предплечья у самого локтя. К счастью, судя по кровотечению, вены остались целы.

Канбару несколько секунд разглядывала это так, словно рука не принадлежала ей.

Вспомнилось, какой способ избавления от демона предлагал парень в гавайской рубашке — знакомец Арараги.

Стечение обстоятельств, ирония... Канбару медленно осознавала, что опоздай она на доли секунд, и стальная рама легко могла оторвать руку, после чего не пришлось бы ждать совершеннолетия.

— Семпай, вам нужно в больницу! — ещё дрожащий, но уже наливающийся прежней уверенностью, голос Карен вырвал её из задумчивости.

— Нет, всё нормально, — выдохнула она. — Главное, с тобой ничего...

— Ваша рука! — Карен поднялась, сердито хмурясь. Её костюм тоже был заляпан кровью,.

— Я же сказала, ничего страшного, — Канбару придержала руку.

— Но это серьёзно! Надо...

Она выглядела встревоженной, эта маленькая задорная сестра Арараги, такая же доверчивая, как её старший брат. Что за семейство? Вечно от них какие-то проблемы!

— Мне нельзя в больницу, — отрезала Канбару. — Там... меня не поймут.

Она растянула губы в вымученной полуулыбке и склонила голову.

— Просто помоги открыть дверь спортивных раздевалок — там есть аптечка с антисептиком и бинты, — и добавила, уже оборачиваясь через плечо: — Не волнуйся, я знаю, где ключ.

Пока они шли, и потом, когда Карен открывала двери, Канбару молчала. Она одновременно мучилась угрызениями совести и проклинала Арараги. Он умудрялся вносить в её жизнь хаос, даже не осознавая этого.

Найдя аптечку первой помощи, Карен отошла в душевые, чтобы отмыть кровь, а Канбару безучастно наблюдала, как затягивается её рана — демон творил чудо, медленно и неотвратимо. Одно за другим восстанавливались мышечные волокна, срасталась грубая кожа под липким, выпачканном кровью, мехом.

Тварь хотела жить и паразитировать дальше, не желая отпускать такую сладкую слабую душу. Она сама была и антисептиком, и болеутоляющим. Она помнила о втором невыполненном желании — Арараги стоило умереть за всё, что он сделал.

— Что это? — Карен вернулась бесшумно. — Это сделал Он, семпай? Мерзкий тип добрался и до вас?

— Кто? — не поднимая взгляд, сдавленно переспросила Канбару, и почувствовала, как ярость уходит.

Конечно, в случившемся была виновата только она и её эгоизм. Арараги говорил, что не хочет знакомить с ней сестру, но переубедить Карен не удалось. Жаль.

— Тот негодяй Кайки...

— А... — протянула Канбару. — Нет, он не виноват. Я сама...

— Это проклятье?

— Тебе пора домой, — беря чистые бинты и заматывая ими руку, невпопад отозвалась Канбару. — Я провожу... сейчас, только закончу.

На улице совсем стемнело, поубавилось прохожих, и хотя Карен так и не смогла отстирать кровь, а Канбару особо не старалась, они не прятались. Молча шагали, мокрые, грязные и понурые. У Карен было содрано колено, но она не подавала вида и даже пыталась казаться весёлой, хотя было заметно, насколько шокировало её случившееся.

— Мы почти пришли, — останавливаясь и кивая на противоположный конец улицы, сказала Канбару. — Думаю, кризис миновал и ничего больше не случится.

Всю дорогу она прижимала к груди руку, прислушиваясь к ощущениям, но демон снова затаился.

— Семпай...

— И ещё, — Канбару сделала вид, что не услышала. — Твой брат был прав — нам стоит забыть об этом знакомстве. Ты молодец, но я ничего не смогу сделать для тебя. Моя спортивная карьера окончена. И, как видишь, мной не стоит восхищаться.

Она улыбнулась.

— Семпай... — Карен нахмурилась, взлохматила волосы на затылке и посмотрела исподлобья. — Значит, не было никакой травмы?

— Не было.

— Значит, всё дело в этом?

— Да, — Канбару вымучено улыбнулась, глядя куда-то в сторону.

— И оно как-то связано с произошедшим?

— О, да!

— И в этом виноват...

— Я. Только я...

— Значит, — Карен подвела итог, — из-за этого брат не хотел знакомить нас? Он испугался?

Канбару задумалась.

Все бы боялись так, как Арараги Коёми.

— Если я скажу, что из-за этого...

Карен уперла руки в бока и прищурилась.

— ...ты, вероятно, ответишь, что он дурак.

Происходящее могло бы быть смешно и наивно, если бы не было так грустно.

Канбару вздохнула. Ей нравилась Карен — и даже больше, чем хотелось. Гораздо больше.

Но разочаровываться не хотелось.

— Ясно, — Канбару шагнула ближе и поймала Карен за подбородок. — Тогда скажу начистоту. Мой семпай и твой брат боится, что я могу сделать с тобой... что-нибудь.

Она несильно толкнула Карен в маленький проход между высокими заборами и, припирая её к стене, быстро поцеловала.

Канбару давно берегла этот поцелуй — первый! — для Сенджогахары, и тем более никогда не думала, что это произойдет так. Но уж если ему не суждено было сбыться...

Она ожидала, что Карен оттолкнет её, уйдет и уже сама не захочет больше встречаться. Или, может быть, попробует ударить — ничего, за дело. Или просто убежит.

Это было бы закономерно.

Собственно, на то Канбару и рассчитывала в конечном счете.

Но вместо этого Карен обхватила её за шею и притянула ближе. Так, словно знала, что делает.

— Я очень рада, семпай, — прошептала она, отрываясь и заглядывая Канбару в глаза, и та почувствовала, как краснеет. — А брат и вправду дурак.

— Где ты этому научилась? — запинаясь, выдавила Канбару.

— Плохо? — Карен опустила голову, и её руки, скользнув ниже, неуверенно легли Канбару на грудь.

— Это...

Она не успела ответить, а Карен потянулась и уже сама поцеловала её. Ладони сжали грудь, но ниже не опустились. И тогда Канбару притянула Карен к себе, чувствуя что-то похожее на эйфорию, которую она испытывала лишь раньше, занимаясь сначала бегом, а потом перейдя в баскетбольную секцию.

Это ощущение и мысль, что кто-нибудь — возможно, сам Арараги, затемно возвращающийся от Сенджогахары! — может застать их здесь, подстегивали. От них было щекотно внутри.

Прислоняясь к стене, они терлись друг о друга. Канбару гладила бедра Карен и вздрагивала каждый раз от болезненного удовольствия, когда та сдавливала сквозь ткань её затвердевшие соски.

Карен целовалась, покусывая губы, и дразнила, то и дело отклоняясь назад. И Канбару мимоходом вспомнила, как Арараги что-то говорил о мальчиках, которых предпочитает его сестра.

Предпочитает ли?..

— Ты шутишь? — разрывая поцелуй, хрипло спросила Канбару и подняла забинтованную руку, желая погладить Карен по щеке, но замешкавшись в последний момент.

Карен покачала головой, снова потянувшись за поцелуем.

— Твой брат меня убьёт... — прикрыв глаза, Канбару нервно хихикнула. — Я уверена в этом окончательно и бесповоротно.

— Не убьёт, — уверенно пообещала Карен.

Конечно, Арараги никого не убил.

Точнее, он просто не поверил, когда Канбару при встрече решила поговорить с ним начистоту. Долго возмущаясь и проклиная её фантазии, Арараги даже не смог допустить мысли, что рассказанное ею может оказаться правдой.

В конце концов, Канбару решила его не разубеждать — ему и так хватало проблем, которые он умудрялся находить без особых трудностей.

Наверное, Арараги это нравилось.

Что касается эластичных бинтов, стягивающих руку Канбару...

В то время сказке было ещё далеко до конца, но Ошино Меме никогда не ошибался, а Кайки Дейшу хорошо умел убеждать.

@темы: shaft, monogatari

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Название: Хякумоногатари
Автор:Oui, mon colonel!
Бета: fandom SHAFT
Рейтинг: R
Пейринг: Ошино Меме/Кайки Дейшу/Кагенуи Юзуру
Жанр: роадстори, мистика
Размер: 11 005 слов
Краткое содержание: хяку моногатари кайданкай - игра «Компания рассказчиков ста страшных историй», в которой кайданы рассказывали по кругу, после каждой истории гася одну свечу из сотни освещающих комнату, по мере все большего и большего затемнения комнаты, переходя ко все более страшным рассказам; в настоящее время игра всё ещё популярна у студентов на каникулах.
Задание: кроссовер с fandom Tales 2013, fandom Saiyuki & World of Minekura 2013, fandom NnM 2013, fandom xxxHolic 2013
Дисклеймер: моя только шизофрения
Примечание: тайтл — Monogatari Series
Примечание-2: в тексте используются множественные тайные или явные заимствования и сюжетные ходы указанных и не указанных произведений, далеко не все из которых автор сможет вычленить и отследить сам.
Примечание-3: коллаж-иллюстрация "Трое в джипе, не считая разного" - -безымянная-
Предупреждение: авторское видение персонажей

…выигрывает вовсе не тот, кто умеет играть по всем правилам;
выигрывает тот, кто умеет отказаться в нужный момент от всех правил,
навязать игре свои правила, неизвестные противнику,
а когда понадобится — отказаться и от них.
«Град обреченный», А. и Б. Стругацкие

Пролог

Она смотрит с вызовом и требовательно протягивает руку:
— Ключи!
Кайки недовольно отводит глаза.
— Это моя машина, — говорит он. — Я не пущу женщину за руль.
— Ты шовинист? — насмешливо переспрашивает Кагенуи. Она отлично знает, что сопротивляться её взгляду невозможно. Все, кто прочувствовал его на себе, тоже прекрасно осведомлены об этом.
Не то чтобы Кагенуи пытается запугать или вызвать восхищение или что-то ещё вроде этого. Уж точно она не пытается сыграть на юношеской впечатлительности — прошло бы со многими, откровенно говоря, но не с Кайки.
Тем более не с Кайки.
Единственное желание, которое он чувствует рядом с ней, — отодвинуться как можно дальше и не заводить никаких связей. Ни личных, ни деловых. Он бы вообще предпочел не иметь дел с ними обоими.
Ошино достает помятую пачку сигарет и закуривает.
— Не смей курить в салоне, — не глядя бросает Кайки и продолжает спор с Кагенуи: — Назови хоть одну причину, почему я должен…
— О, прошу, только не начинай! — она закатывает глаза, облокачивается на приоткрытую дверцу и щурится. Для хрупкой девушки движение выходит хищным, даже свирепым, хотя оно наиграно — рассчитано и взвешено.
О том, что внешний вид мало соответствует действительности, Кайки знает по личному опыту. Он знает, что Кагенуи гораздо опаснее. То ли у неё не в порядке с головой, то ли ей просто не хватает чувства меры. Что, впрочем, одно и то же в некоторой степени.
— Если вы будете препираться, — примирительно говорит Ошино, — то мы не выедем из города до полудня и обязательно попадем в пробку. — Давай ключи. Мне.
— Если ты думаешь, что я не знаю, как и с кем ты провел эту ночь, — Кайки становится скучен и зануден настолько, что кажется, будто он ревнует, — то ты глубоко ошибаешься. Уверен, алкоголь ещё не выветрился. Убери руки, я сказал!
— Случилось что-то, о чем я не знаю? — игриво интересуется Ошино.
— Кайки, ты слишком напряжен, — говорит Кагенуи насмешливо. — Успокойся. А пока давай мне ключи. Вам обоим нельзя садиться за руль в таком состоянии. Расшибемся в лепешку и сами станем чьими-то объектами…
Фраза остается висеть в воздухе не законченной, но и без того понятно, что подразумевается.
— Поехали, — улыбается Ошино и залезает на заднее сиденье, оставив спутникам право продолжать спор. На самом деле он прекрасно осведомлен, чья возьмет. Это задача на уровне первого курса: Кагенуи умеет правильно надавить, а Кайки за годы знакомства так и не научился защищаться.
Ошино удобнее устраивается перед сном, заворачивается в плед и считает до десяти.
На счет “девять” Кайки оказывается на пассажирском сиденье рядом с водителем. На счет “десять” Кагенуи заводит машину, поправляет зеркало заднего вида и пододвигает свое кресло.
— Вот поэтому-то я и был против, — занудно объясняет Кайки.
— Замолчи, — улыбается ему Кагенуи. — Твою рухлядь и разбить не жалко. Ей самое место в металлоломе.
— Моя рухлядь стоит денег, — возражает Кайки. — А у тебя нет ничего.
Ошино ловит взгляд Кагенуи и прячет улыбку в складках потертого пледа. Но он улыбается всегда, так что не ясно, относится ли это к Кайки и его приобретению, или просто проявление натуры.
— Эй, — серьёзно говорит Кагенуи, поворачивается к Кайки и жмет на газ, не глядя на дорогу. — Ты вообще не собирался с нами ехать, помнишь?
Машину бросает вперед. Ошино, начинающий дремать под привычные пререкания, звучащие словно болтовня радиоведущих утреннего шоу, чуть не падает под сиденье.
— Полегче, — просит он.
— Скажи ещё, что я не умею водить, — фыркает Кагенуи.
— Аккуратнее! — бурчит Кайки.
— Эй, я смотрю на дорогу! — возражает Кагенуи, противореча самой себе.
— Помолчите оба, — хмыкает Ошино. — У меня была тяжелая ночь, мне нужно проспаться. Обо всем хорошем, что случилось в вашей жизни за последние сутки, расскажете потом.
Кагенуи включает приемник и резко тормозит.
— Я сяду за руль? — без энтузиазма снова предлагает Кайки.
— Не отвлекай меня, — отмахивается Кагенуи, поправляя челку.
Ошино закрывает глаза.
Из шипящих динамиков, словно через полмира, доносится голос:

...I saw the photograph.
He blew his mind out in a car,
He didn't notice that the lights had changed…

Контрапункт

— Это что-то вроде похода Кобо Даиси.
Синтоистов среди нас нет.
Идея принадлежит Ошино, но даже он сам не синтоист. Хотя и любит приврать про заброшенный храм, принадлежащий его семье. Правда, из-за того, что он никогда не уточняет, где это тайное святилище, которое когда-нибудь восстановят, становится ясно, что его слова ничего не стоят. Словам нет смысла верить, если они ничем не подкреплены. В конце концов, я же не одна из тех пустоголовых девочек, которых Ошино каждую ночь таскает к себе…
Я завидую? Бред, конечно. Чему тут завидовать?..
Да, на кое-кого это производит должное впечатление. Впрочем, в конечном счете Ошино не умеет поддерживать интерес, как это делает Кайки. Всё, что есть у Ошино — традиционные одежды и память, до отказу заполненная молитвами, ритуалами и прочей мутью, свойственной религии.
— К счастью, мне нет необходимости верить в это самому, — говорит он доверительно. — Главное, чтобы традиции чтились, и ритуал был соблюден. Тогда остальное никуда не денется.
В чем-то он прав. В некоторые вещи можно и не верить, если сохраняешь лицо на людях. Национальная особенность. Культ японской культуры.
Отличный каламбур, да?
Надо запомнить.
— Что вы делаете после диплома? — Ошино доволен собой. — Ничего?
Всё, что после окончания университета есть на троих у нас — клуба наблюдений за Кайи, — это немного наличности и старый разбитый внедорожник, который Кайки выбил из кого-то в уплату долга. Я считаю, продешевил. Он гораздо смекалистей и живет по средствам, в отличии от Ошино. И терпеть меня не может. Видите ли, я не умею работать в полутонах. Так он называет ложь. Кайки тоже ещё тот мастер словесности — в этом они с Ошино похожи.
Но зачем врать, когда против правды ещё не придумали оружия?
Если только ядерное...
— Это неплохой шанс для нас, — заявляет Ошино. — Я составлю маршрут.
— Да, — соглашаюсь я. — Можно будет разругаться во время поездки и не оставаться после всего друзьями. Мне нравится!
— Никуда я с вами не поеду, — возражает Кайки, что-то сверяя в блокноте со столбцами цифр. — Мы и так не друзья.
— Не будь таким нудным, — просит Ошино. — Это просто ещё один способ отпраздновать освобождение от гранита науки, который мы закусили несколько лет назад.
— Закусывают удила, — поправляю я, но как-то без азарта. Думаю, стоит ли внести в маршрут Хоккайдо — говорят, там есть лошади. Давно хочу посмотреть на лошадей.
— Полюбуемся старыми замками, заедем на горячие источники, — развивает мысль Ошино, мечтательно выпуская в потолок колечки сизого дыма. — Устроим себе экскурсию по злачным местам, в конце концов! От края до рая...
— Был я уже на этой экскурсии, — мрачно замечает Кайки. — Эти места все собраны в одной комнате. Твоей. Избавьте.
Вот тут соглашусь с Ошино, как бы мне не было неприятно. Кайки всех достанет свои нытьём. Иногда хочется его придушить.
Ха! Он говорит, что это не нытьё, а здоровый прагматизм. В это можно поверить, только если не общаешься с ним каждый день. С ним просто невозможно долго находится рядом. Кайки может мертвого достать. Иногда — в буквальном смысле. Вот это мне совсем не нравится. В средние века его бы сожгли как некроманта.
Идея.
Нужно попробовать.
Когда-нибудь.
Шутка, конечно.
Кайки не любит мой юмор. Он считает, что он слишком черный. Ещё одна причина считать его занудой.
Они с Ошино — как две стороны одной медали. Тогда кто с ними я? Монета никогда не встает на ребро. Никогда.
Впрочем, если подумать, я не специалист по деньгам — это больше из области Кайки. Он — большой профи. Думаю, Кайки может сделать так, что монета встанет на ребро, а, возможно, и зависнет в воздухе.
Кажется, это был комплимент.
Неосторожно и очень неосмотрительно с моей стороны.
Ладно. Пустое. Просто не стоит говорить об этом вслух.
В действительности, мне просто нужен толчок, чтобы отдалиться от них обоих. Кайки и Ошино. Ошино и Кайки. Две стороны одной монеты. Ложь и Ложь. Тона полуправды.
Что лучше: обнадежить или готовить к худшему?
Хороший вопрос. Неоднозначный. Но мне не нравятся ни один из этих двух вариантов. Я выбираю третий — правду без прикрас. На самом деле, никому не нужна помощь, чтобы обмануться.
— Можешь не ехать, — подвожу я итог спора и требовательно тяну руку. — Ключи!

I часть

Ошино отсыпался до вечера, и никакие препирательства спутников не волновали его, да многие последующие дни то и дело клевал носом или делал вид. Садиться за руль его не тянуло. Монотонные мелькания белых линий, красных и цветущих вишен отпечатывались в памяти — смазанными, не всегда четкими, но хранившими дух движения. Атмосферу.
Импульс.
Тело, начавшее движение, следовало всё дальше и дальше.
Следовало бы признать, что он знал их слишком хорошо и научился не принимать всерьёз то, что они говорили друг другу. Да и мировоззрения, на первый взгляд кажущиеся слишком различными, в конечном счете оказывались схожи. Они просто разделяли сущее. Возможно, это был неправильный подход, но достаточно практичный.
Скоростные автострады они старались оставлять в стороне. Какой толк в путешествии, если видишь лишь полосу асфальта со столбиками, отсчитывающими километры? Выезжая с окружных и местных дорог только чтобы заправится, они перемещались от города к городу. Не задерживаясь надолго, но и не пролетая мимо.
Череда главных улиц, задворки жилых кварталов... Нет. Любопытство для них казалось пустым звуком. Но интерес исследователя был неистощим. Без карт, не взирая на географические названия, они ловили самое ценное — механизм жизни. Подмечали и сравнивали.
Никто из них не признался бы. Каждый ответил бы что-нибудь в духе “Глупая прихоть!”, “Трата времени!” или “Прожигание жизни, но чем это хуже?”. Каждый перенес бы бремя ответственности на спутников.
Но никто не спрашивал.
...Каппа, которого они встретили на берегу одной из рек, — он прикидывался в утренних сумерках обычным рыбаком, прятал глаза, предлагал бутерброды и кофе из термоса.
— Нет-нет, — говорил каппа, — я ещё немного порыбачу. Это ничего, что не клюет. Просто моя рыба ещё не нашла меня. Езжайте.
...Семейство тануки — отец и пятилетние близнецы, — у которых в пути заглох мотор и те голосовали на дороге предсказуемо безрезультатно несколько часов к ряду (Кайки пожалел детей, но не сказал этого).
— Конечно-конечно, — смеялся дородный отец, опасливо косясь и незаметно прижимая детей к себе. — Я самый настоящий тануки. Хотите, покажу доказательства?
Он тянулся к ширинке, зная, что его остановят и лишь посмеются фривольной шутке. Близнецы прятали лица на необятной груди.
...Ворчливый тенгу с подбитым глазом, возвращающийся с дружеских посиделок на ферму к жене.
— Ха-ха! — дышал он перегаром, украдкой заглядываясь на Кагенуи и то и дело касаясь её плеча. — Люди не летают! Ха-ха! Ну и что, что нос! Я своим носом любую женщину удовлетворю… Ха!
...Все они были в меру обходительны, учтивы, благодарны и самую малость напуганы, потому не задавали излишних вопросов. Никому не было интересно, зачем и куда едет троица студентов.
Наверное, к лучшему.
Однажды они въехали в город и тут же угодили в самую гущу фестиваля, посвященному цветению сакуры. В такие моменты никто не прячется. Нечисть гуляет от души или что у неё там вместо. Любой экзорцист это знает.
Там на горе люди поклонялись призрачному замку, а духи смеялись над ними. Они не знали, зачем поклоняться тому, чего не существует, тому, что давно исчезло в веках под взрывами бомб и руками радикальных правителей.
— Это парадокс, — сказал Ошино. — Они думают, что чем-то отличаются от замка. Но разница не так уж велика, раз и замок, и духи невидимы человеческому глазу. Просто духам невдомек, что они сами могут не ощущать чего-то. Измерений не одно, как считают люди, не два, как думают призраки… Их гораздо больше. Но не всем они доступны.
— Это ты так видом восторгаешься? — спросила Кагенуи.
Кайки замком не интересовался — он рассчитывал бюджет, и что-то в цифрах не сходилось. Наверное, у денег было своё измерение, которое ему было недоступно.
Машина следовала своим путем, неопределенным и не имеющим своего логического завершения. Пока.
Иногда Ошино даже не был уверен, каким направлением они следуют, терял север и юг, путал восток и запад.
Пока однажды в какой-то забегаловке при автозаправке им не встретились четверо. Они тоже ехали куда-то с видом, будто весь мир у их ног. Нет, не так. Дело было в другом. Просто они тоже абсолютно не соответствовали друг другу. Хмурый монах, бабник, очкарик и недомерок. Да, примерно так стоило бы их описать.
Они сидели за соседним столиком и пререкались. Им нужно было на запад. Они и сами, кажется, не были уверены, куда. Просто — на запад. Что-то их влекло туда.
— Говорят, в Японии, если хочешь попасть на запад, следуй на восток, — поделился Ошино как бы между прочим.
— Говорят многое, — признала Кагенуи и смерила его удивленным взглядом. — Только работает ли это?
— Думаю, работает, — признался Ошино. — Ведь никто ещё не опроверг этого.
— Знаешь, не стоит верить людям на слово, — вклинился Кайки. — Они любят вводить в заблуждение.
— Например, такие как ты?
— Нет. Такие, как я, только дают почву. Создают возможность.
— Ты несешь в мир только хаос, — сказала Кагенуи.
— Я просто даю выбор, — покачал головой Кайки. — И не моя вина в том, что все всегда ожидают худшего.
— Так что с западом? — спросил Ошино и засунул в рот сигарету.
— Это важно только в том случае, если у тебя есть цель, — отмахнулась Кагенуи. — А нам можно просто ехать по дороге — всё время прямо, всё время…
— У нас не курят! — прошипела проходящая мимо официантка.
Ошино обернулся и встретился взглядом с монахом за соседним столиком, который уже поднес зажигалку к кончику сигареты.
— Пойду на свежий воздух, — улыбнулся он.

Контрапункт

— Ваши друзья?
— Мои спутники, — холодно отзывается он и тоже закуривает.
У старого джипа без верха суетится троица. Монах курит, не глядя на них. Впрочем, монах ли он?
У меня тоже есть похожие тряпки — возможно, стоило взять их в дорогу. К монахам хорошо относятся. Это отличный способ втереться в доверие и получить поддержку в путешествии. Люди склонны верить святым.
Но, с другой стороны, это то, что прежде всего бросается в глаза. Одежда монаха — не то, в чем легко затеряться в толпе. Я хочу сказать, если крикнуть “Эй, ты, парень в куртке!”, то обернутся человек десять, а на окрик “Монах!” — лишь один.
Выбирая одежду, мы выбираем себя. Отвечаем на вопрос, кем хотим выглядеть в глазах окружающих. Одежда определяет статус, достаток и мировоззрение. Не всегда всё вместе. Иногда же просто служит ширмой. У многих знаменитостей принято в повседневной жизни одеваться просто. Их вид кричит: “Мы обычные! Мы — такие же, как вы!”
Но так ли это?
Одежда тоже может быть ложью. Ещё одна история, которую мы рассказываем всем, кого встречаем.
Без слов.
Монах за поясом скрывает добрый револьвер.
Тихоня за челкой прячет острый взгляд убийцы.
Бабник в перчатках держит руки, испачканные кровью.
И в бойком смехе юнца набатом звучит память многих веков.
Я вижу это так же отчетливо, как кончик своей тлеющей сигареты. Не потому, что я особенно проницателен. Чушь! Пустое дело.
Просто мне тоже есть что прятать. Я тоже лжец, который осознает это. У всех есть тайны.
Парень в деловом костюме кутается в отстраненность, чтобы не выдать одиночество.
Девушка укрывает в высокомерии от собственной неуверенности.
И парень в яркой гавайской рубашке… От чего бежит он?
Я не знаю. Не хочу знать.
— Ваши спутники?
— Мои друзья, — отвечаю я.
Монах втаптывает в грязь окурок, кивает, вглядываясь в темнеющее небо и идет к джипу.
На самом деле, я знаю кое-что ещё.
У яркой одежды — свои недостатки. Быть приметным в толпе — это выбор, но и бремя. Девять из десяти запомнят тебя. Ты — тот, кого ни за что не заподозрят, но обязательно обвинят. Парадокс.
Презумпция невиновности здесь не работает. Просто ещё один ярлычок, который так любят навешивать. Люди уверены: тот, кто всегда на виду — беззащитен. Он не скроется от внимательных взглядов. Открытая улыбка приравнивается к пустым рукам и, значит, невозможности отбиться.
Тому, кто умеет прятаться, в жизни проще.
Но мне нравится быть на виду.
Главное — получше спрятать револьвер.
И если для встречных мы — клуб наблюдений за Кайи — обычные студенты, разношерстная компания, менее всего похожих друг на друга людей, то пусть так и будет. Разубеждать кого-то нет смысла.
— Кто это был? — спрашивает Кагенуи, глядя вслед удаляющемуся на восток джипу.
— Будда, — пожимаю я плечами, не оборачиваясь к ней.
— Встретишь Будду — убей Будду, — цитирует Кайки с иронией. — Эй, Ошино, почему ты его не убил?
— Зачем? — смеюсь я и закуривая вторую сигарету от первой. — Подумай сам, ведь убивший Будду сам становится Буддой. Ну, и что бы вы со мной тогда делали?
— Я слышал другую трактовку, — хмурится Кайки.
Я знаю о чем он.
Будда — это тот, кто стоит на пути к цели. Он либо врет, либо соблазняет на отказ от желаемого. Когда ты — Будда, у тебя нет надобности есть, пить, работать, заниматься сексом и — особенно! — куда-то ехать. Воплощение Нирваны, застилающей глаза.
Тот, кто воздвигает невидимый барьер между личностью и окружающим миром.
Тот, что заставляет уходить, оставшись на месте.
Будда находится не вне, а внутри.
“Встретишь Будду — убей Будду…”
Ты боишься, Кайки.
Я знаю, чего ты боишься.
Не бойся.
Этого Будду я ещё не встретил.

II часть

Проносящиеся за окнами пейзажи сменились так же стремительно, как Кагенуи решила, что не хочет больше вести машину.
Яркая зелень приобрела густоту и глубину, в ней появилось что-то давящее, даже пугающее. Стволы деревьев у обочины утолщились, некоторые из них были высоки и необъятны и подпирали кронами небесный свод, ещё более высокий и недоступный, чем виделся с равнины. Лесной массив захватил горизонт. В чащах что-то шевелилось, медленно и неотступно следуя за проносящимся одиноким автомобилем. Словно сам лес следил чуждым этой местности движением, желал поглотить и сделать частью себя.
Кайки, сидевший за рулем, то и дело нервно вздрагивал, замечая покачивающиеся не в такт дуновению ветра разлапистые ветви. Но машину он вел уверенно, не отвлекаясь. Казалось, он полностью погружен в свои мысли и ему нет никакого резона отвлекаться на болтовню спутников. Казалось, спутники и вовсе не знакомы ему, и подвезти их он вызвался лишь по минутному порыву, непонятной слабости, которой бывают подвержены люди.
Ошино поделился этим наблюдением, и Кагенуи долго смеялась. По её убеждению, Кайки не был способен на проявления человечности. Доброта и взаимопомощь — понятия, недоступные ему, сказала она. Ошино хотел бы поспорить, но промолчал. В конце концов, Кайки никак не подходил на роль обвиняемого, а значит, и адвокат ему был не нужен.
Заняв место на заднем сидении, которое в начале пути облюбовал Ошино, Кагенуи высунула в открытое окно ноги и устроилась с какой-то книгой, прихваченной в дорогу. Пейзаж её не интересовал. Иногда она отвлекалась от чтения, чтобы переброситься парой ничего не значащих фраз с Ошино и уколоть Кайки. Если они не отвечали, она приникала к окну и что-то высматривала в колышущейся траве у обочины.
Пару раз они видели Кайи. Или, по крайней мере, им казалось, что видели. С тем же успехом это могли оказаться поваленные стволы деревьев, обросшие мхом и сорными травами, дымка над бьющими из земли источниками, или птицы, кутающиеся в листву, как в меховую шаль.
— Жаль, — говорила Кагенуи. — Мы могли бы остановится и посмотреть. И, возможно, избавить мир от их присутствия...
— Или стать их закуской, — бурчал Кайки.
— Могли бы просто побеседовать с этими духами, — возражал им обоим Ошино. — Они могли бы нам многое рассказать, я уверен…
Дорога стелилась под колесами, петляла огромной змеей, готовой обвить Японию своими чудовищными кольцами, сожрать и переварить. Серый асфальт шел рябью белой разметки и зыбко растворялся, утопая по обочинам в лопухах и палой листве. Путь звал, словно сирена, уводя путников всё дальше и дальше. Время утекало — секундами, минутами, часами, — и всё же оставалось на месте.
Старое автомобильное радио не ловило. Звук мотора взрезал обманчивую тишину ритуальным ножом, оставляя после себя болезненное любопытство и беспокойство.
Хотелось поминутно оборачиваться в ожидании: вдруг в следующий момент позади машины на дорогу выйдет сам дух леса — самый сильный, самый могучий и самый мудрый — с ветвистыми рогами и большими влажными глазами цвета закатного неба. Выйдет, чтобы проводить — или чтобы догнать и наказать за нарушенное спокойствие.
Ветер, врывающийся в приоткрытые окна, нес сладкие запахи тлена и увядания. По ночам это чувствовалось особенно остро: ночные фиалки и орхидеи окутывали дорогу облаком последней надежды — перед смертью они хотели оставить потомство.
— На самом деле, речь не о потомстве, — с пренебрежением говорила Кагенуи. — На самом деле, они просто хотят внимания к себе. Они говорят: взгляните, мы прекрасны! Хоть на краткий миг они хотят чувствовать себя желанными. Им нужно не потомство, но преклонение. Всё так устроено. Даже растения надеятся, что у них есть высшее предназначение…
— Это бессмысленно, — возражал Кайки. — Всё смертно. Жизнь пуста. Люди слишком много думают о себе. Хотя какая разница, если однажды всё, что останется от тебя — это горстка пепла.
— Я бы предпочел, чтобы меня похоронили! — смеялся Ошино. — Пусть хоть кому-то будет толк с моего бренного тела, когда дух покинет его.
— Гадость какая, — фыркала Кагенуи. — Когда я думаю, что меня кто-то будет есть…
— Не надейтесь, — качал головой Кайки. — У вас нет денег даже на ночь в приличной гостинице. Про достойное погребение с настоящей могилой даже речи быть не может.
— Говоришь так, словно уже собрался нас хоронить, а? — беззлобно поддевал его Ошино, брал сигарету и засовывал в рот.
— Не смей прикуривать, — скучным голосом предупреждал Кайки. — Пешком пойдешь.
Они ехали дальше, сбиваясь со счета дней и километров.
— Хорошо, что мы никуда не опаздываем, — жаловался Кайки, зябко поводя плечами. Ему не нравился живой лес. Он предпочитал другой — из стекла, бетона и стали. Там жили люди. С людьми договориться было гораздо проще, чем с любыми призраками. Кайки знал людские слабости и играл на них, как на музыкальных инструментах. У призраков всё было иначе.
— Хорошо, что мы никуда не спешим, — пожимал плечами Ошино. — Откуда эта нервозность? Расслабься и дыши полной грудью.
— Некоторые орхидеи токсичны, — заявляла Кагенуи. — Давайте сделаем ещё один вдох? И ещё…
— О, ты выглядишь довольной! — смеялся Ошино. — Что-то хорошее случилось?
Они ехали большей частью по ночам и в сумерках. Днем Кайки дремал. Иногда он позволял Ошино сесть за руль, но тот не был в восторге.
Будь у Ошино выбор, он шел бы пешком.
— Развилка, — однажды сказала Кагенуи. — Впереди.
— Вижу, — отозвался Кайки.
— Я не об этом, — возразила Кагенуи. — Я помню карту. Тут не может быть развилки.
— Это старая дорога, — приглядевшись, указал Ошино. — Возможно, её просто не стали наносить на карту?
— Странно, — недовольно протянул Кайки.
Кагенуи на заднем сидении заёрзала. Ей надоело ехать. У неё уже порядком затекла спина и ноги, её укачало. Книга была дочитана. Запасы еды, которые они взяли в дорогу, заканчивались, да и питаться закусками надоело. Хотя всё это были мелочи. Ей было интересно.
Кагенуи нравилось слово “странно” — оно подразумевало какую-то загадку.
— Давайте проедем по этой дороге? — предложила она.
— Мне не нравится эта идея, — тут же возразил Кайки. — Неизвестно, куда она ведет.
— Но она не заросла, — обратил их внимание на этот факт Ошино. — Это значит, по ней кто-то ездит.
— Это значит, она куда-то ведет, — кивнула Кагенуи.
— Это значит, что там ничего хорошего, — пробурчал Кайки. — Не нравится она мне.
— Замолчи, — велела Кагенуи.
— Замолчи и газуй, — поправил её Ошино. — Я чувствую, нас накормят там сытным ужином и уложат в теплые постели. Как я соскучился по уюту домашнего очага.
Кайки хотел возразить ему в том плане, что Ошино вообще не производит впечатление человека, знакомого с этими понятиями, но смолчал. Он просто решил, что мрачные мысли и опасения стоит оставить при себе. Ненадолго. Не навсегда. До поры.
В конечном счете, они оба оказались правы.
Но сначала старый джип трясся по ухабам. Грунтовая дорога петляла среди деревьев — наверное, заметала следы, — а потом неожиданно вильнула и стремглав бросилась к двум горным озерам, разделенным тоненьким отрезком суши.
Они ехали вдоль озер и любовались открывающимся пейзажем. Или, может быть, любовался только кто-то один. В любом случае, посмотреть тут было на что: райский уголок, практически не тронутый цивилизацией. Кроны тёмно-бирюзовых сосен с красными стволами ощетинились по берегам, словно на пригорке замер исполинский ёж. Мягкий изумрудный мох и желтые лишайники устилали землю, по ним то тут, то там был раскидан яркий бисер лесных соцветий. Кристально-чистая толща воды не скрывала дна озер, покрытого корягами и слоем иссиня-черного ила. У берегов клубился пар.
— Да здесь горячие источники! — удивился Ошино. — Никогда не слышал!
— А вон и хозяева, — кивнула Кагенуи.
Действительно: всего в паре километров от того места, где грунтовая дорога сворачивала из леса к озерам стоял покосивший дом. Чем ближе подъезжали они, тем яснее становилось, что, несмотря на царящее запустение и умиротворенность, люди живут тут и даже ведут какое-то хозяйство.
Более того…
— Ты был прав, — Кайки мрачно ткнул куда-то в лабиринт покосившихся заборов. — Это действительно горячие источники. Самые настоящие.
— Они нас накормят! — встрепенулась Кагенуи.
— И дадут поспать, — довольно поддакнул ей Ошино и подмигнул через зеркало заднего вида.
— На какие деньги? — Кайки не разделял их оживления. — Я оставил кое-что на бензин и еду, но никак не на гостиницы и развлечения.
— Тогда не понимаю, зачем мы вообще поехали, если не развлекаться! — похлопал его по плечу Ошино. — Позволь мне говорить?
— Если бы я мог, я не позволил бы тебе даже родиться.
— Вы оба придурки, — подвела итог Кагенуи. — Но я не думаю, что хозяева вышвырнут вон бедных путников. Не все же такие жадные, как наш зануда…
— Я говорю не просто так, — раздраженно отозвался Кайки, медленно притормаживая на дворе перед покосившимся домом. — Я сам раздаю бесплатный сыр, если ты забыла. И у меня, к твоему сведению, ещё не самые высокие проценты.
— Ты неисправим, — Ошино открыл дверь и примирительно подмигнул уже обоим. — Некоторые люди бывают бескорыстны — им просто нравится делать добрые дела.
Кагенуи скептично хмыкнула и выпрыгнула из машины прежде, чем Ошино закончил свою речь. Его человеколюбие её раздражало. Они хоть и приходили к одним мыслям, но шли разными дорогами.
Ошино убрал так и не прикуренную сигарету за ухо, пожал плечами и последовал за ней.
— Люди, да? — с некоторым раздражением повторил Кайки себе под нос. — Пусть будут люди.
Мысль о том, что люди способны жить в этой глуши без доступа к благам цивилизации ему не нравилась. Было в ней что-то порочное. В конце концов, тут даже радио не ловило. И Кайки не оставляло чувство, что виной тому вовсе не старая аппаратура в машине.
Когда он захлопывал дверцу, к ним навстречу уже бежала хорошенькая девушка лет двадцати: маленькая, рыжая и веснушчатая, в ярком кимоно с мелким изумрудно-зеленым узором. Она так и лучилась гостеприимством. Её хотелось поймать, закружить по двору, унести в дом и там, за закрытыми сёдзи...
Кайки девушка не понравилась.
Но приняли их действительно благосклонно.
Оказалось, что дом — старая гостиница на горячих источниках, построенная ещё в довоенное время, а ныне переживающая полный упадок и разорение. Трое сестер — наследниц былой славы — жили тут тихо и одиноко, иногда выезжая в город, но по большей части перебивающихся натуральным хозяйством. Полудикие козы и куры, а так же маленький аккуратный огород исправно их кормили. Лес служил защитой. Если им и не хватало чего-то, то только общения.
Ни телевидения, ни интернета — ничего, что могло бы связать их с ближайшим населенным пунктом.
Ошино был в восторге и с преувеличенным весельем обещал остаться насовсем. Сестры хихикали.
Кагенуи без стеснения наслаждалась отдыхом и домашней едой — курятина, овощи, сыр, какие-то заваренные травы с ягодами.
Они сидели в маленькой комнатке с раздвинутыми сёдзи и наслаждались вечером, вступающим в свои права. Над озерами клубился туман, заволакивая всё вокруг. Влажный воздух колыхался и дрожал, а вместе с ним дрожали огни толстых свечей, расставленных по комнатам.
В свечах Кайки мерещились фаллические символы. Он списывал это на длительное воздержание в дороге и необъяснимое обаяние хозяек. Та из них, что встретила их, оказалась младшей. Впрочем, старшие были похожи на неё как капли воды. Как Кайки ни пытался, ему не удавалось запомнить их имен. Он и отличал их смутно: разве что у старшей была седая прядь, а младшая — слишком коротко подстрижена, почти под мальчишку.
После ужина пришел черёд источников.
Ошино флиртовал напропалую — наверное надеялся, что ночью последует продолжение веселье. Ему было на что надеяться: он всегда производил на женщин неизгладимое впечатление. Но помимо этого Кайки и сам заметил, что его тянет продолжить знакомство с сестрами в куда более интимной обстановке. Более того, он не видел ни одной причины, которая бы препятствовала этому. Недовольство Кагенуи, сквозившее в её сухих репликах, только усиливало желание поддаться соблазну.
Всего одну ночь, думал Кайки. И все будут довольны. Все, кроме Кагенуи. Но этой стерве иногда стоит знать своё место.
Он не ненавидел её. Просто Кагенуи была занозой в заднице. Как и Ошино. И зачем он только позволил потащить себя в такую даль? Теперь он тратит на этих двоих свои деньги, ведет для них машину, куда скажут. Сколько возможностей упущено!
Ну, ничего. Они ведь останутся здесь ненадолго. Всего на одну ночь. Или на две. Или, может быть, стоит задержаться на неделю. Даже если Ошино и Кагенуи будут против. Всё равно, это его, Кайки, деньги и его чертов джип, который скрипит и готов развалиться на каждом повороте.
И всё же, как же зовут каждую из сестер?
Горячая вода в купальне расслабляла, звала остаться насовсем. Выбросить из головы заботы.
Рядом, прислонившись к камню, с мокрым полотенцем на голове сидел Ошино. Ему тоже было хорошо.
Говорить не хотелось. Двигаться не хотелось. Думать становилось всё сложнее.
Рыжая девушка в полутьме комнаты скидывала на пол кимоно с изумрудным узором, открывая взгляду худые плечи, маленькие груди, светлую кожу, словно подсвеченную изнутри, мягкую поросль внизу живота, к которой мучительно хотелось прикоснуться, чтобы почувствовать волну нарастающего жара…
Фантазии прервал звук мотора.
В первую минуту Кайки подумал о своем джипе.
Нет. Не так.
Совсем не так.
В первую минуту ему было всё равно. Он и думать забыл о своей собственности.
И когда он понял это, то испугался.
Но испуг схлынул так же быстро, оставив после себя беспокойство. Кайки захотелось бежать — бежать как можно дальше отсюда. Вернулась усталость, раздражение и недоверие к этому месту.
— Кто-то приехал, — сказал Ошино. В его голосе сквозили разочарование и что-то ещё, отдаленно напоминающее страх.
Они вдвоем оделись и вышли.
Из коридора послышались мужские голоса, и тут же появилась средняя сестра, ведя за собой троих студентов. Те были чуть младше Ошино и Кайки.
— Ого! — воскликнул один. — Да мы будем тут не одни!
— Хотите к нам присоединиться? — тут же предложил второй.
Оба были изрядно пьяны.
— У нас сегодня праздник, — кланяясь, призывно улыбнулась их провожатая. — Столько гостей. Прошу, господа, пройдемте. Я покажу вам ваши комнаты.
— Мы слышали, что тут есть заброшенная гостиница, и думали, что будем одни, — улыбнулся ей первый. — Но так тоже неплохо.
Третий студент, шедший за ними, оказался трезвым, — вероятно, водитель. Он развел руками, словно извиняясь перед Ошино и Кайки, что потревожил. И тут же странно ухмыльнулся, скосив глаза — из соседней двери вышла Кагенуи.
Кайки про себя отметил, что выглядит она устало и как-то загнанно.
— Пойду спать, — вздохнула Кагенуи, проигнорировав сальный взгляд. — Что-то нездоровится.
— Иди, — кивнул ей Ошино.
Она не удостоила его ответом.
Кайки почувствовал, что его клонит в сон, и махнул Ошино:
— Я тоже пойду.
— Ага, — Ошино потянулся. — А я посижу тут ещё немного. Воздухом подышу. С хозяевами потолкую… Надо же отплатить за гостеприимство.
Кайки хотел отпустить какое-то едкое замечание, но передумал.
В своей комнате он лег на расправленный футон и сразу же провалился в какое-то забытьё. К нему снова явилась рыжая чаровница — она танцевала, медленно приближаясь и развязывая оби. Когда кимоно упало, она на секунду обернулась к нему спиной, и Кайки залюбовался её пушистым рыжим хвостом, раскачивающимся в такт танцу, гипнотизирующим, зовущим…
— Кайки! Кайки! Да проснись же!..
Кагенуи, сквозь сон понял он. Что ей надо?
Какого?..
Он резко сел и открыл глаза. В комнате было темно. Мрак был такой густой, что казалось, можно черпать его горстями.
— Что происходит? — просипел Кайки. В горле пересохло. Сон ещё будоражил его, не жалая отпускать. Кагенуи сидела рядом с ним на коленях, вцепившись в плечо так, что было больно. — Чего не спиться?
— Тссс! — зашипела Кагенуи, словно не сама только что кричала ему проснуться. — Тише! Тут происходит какая-то чертовщина.
— Ты меня разбудила, вот какая чертовщина происходит! — возразил он, пытаясь проморгаться. Глаза слезились, словно в комнате кто-то жег едкие благовония и не рассчитал.
Кагенуи зажала ему рот, наклонилась к самому уху и прошептала:
— Смотри!
Он инстинктивно оглянулся и застыл: снаружи что-то двигалось. Полная луна подсвечивала сёдзи и по ним скользила тень. Сначала одна, потом вторая, третья… Тени не были человеческими. Рога, хвосты, непропорционально большие головы и руки, длинные змеиные тела. все разные, непохожие, но одинаково пугающие. Люди со звериными головами, звери вовсе без голов, птицы не менее трех метров высотой.
— Они танцуют… — выдохнул Кайки, и, словно ему в ответ, на дворе завыли, залаяли, закаркали, закашляли… Какофония звуков разорвала в клочья мертвую тишину.
Вот что не давало ему покоя. Он понял.
С момента их появления у озер, они не видели ни птиц, ни насекомых. Даже полевых мышей не было. Всё было обманом. Словно в подтверждение, заскрипели деревянные балки. Кайки почувствовал, что замерзает. Он опустил глаза и с омерзение отбросил плесневелую тряпку, служившую ему одеялом.
— Кайи! — свистящим шепотом выплюнула Кагенуи. Она была напугана, но и зла.
— Мы сами попались в ловушку, — отозвался Кайки. — Это лисы…
— Где Ошино?
Они переглянулись.
Слышала ли Кагенуи, когда Ошино сказал, что пойдет к хозяйке?
Не пирует ли сейчас нечисть на его костях?
Кайки мучительно сжал зубы.
Ошино не дурак — с ним должно быть всё хорошо.
— Идем, — позвал Кайки, натягивая свою одежду, уже порядком отсыревшую.
В коридоре было темно и пустынно. Они двинулись на ощупь, прислушиваясь к звукам за сдвинутыми сёдзи. В первых двух комнатах было тихо. В третьей кто-то с аппетитом чавкал, срыгивал, рычал утробно, что-то большое довольно ворочалось там.
— Эту комнату отдали приехавшим, — тихо заметил Кайки. — Высока же у них оплата.
Кагенуи выдавила из себя презрительную гримасу, но даже во тьме Кайки заметил отчаяние и панику, плещущиеся в её глазах.
Они прошли дальше. Там ничего не было. И это пугало ещё больше — пустота, гниль, запустение.
— Ошино, Кайи тебя сожри… — он не договорил, когда почувствовал, как второй раз за ночь ему зажимают рот. Рядом вздрогнула и осела на пол Кагенуи.
— Ты такой жизнерадостный. — Ухо и шею обдало горячим дыханием, так что волосы на затылке встали дыбом. — Но всё же выбирай слова. А то я сейчас слишком близок к их воплощению.
— Ошино… — простонала Кагеную — судя по звуку, он тоже зажал ей рот.
— Где ты был? — Кайки стряхнул руку.
— Присматривался, — туманно отозвался Ошино. — Нам нужно уходить.
— Именно это мы и собирались сделать, но хотели найти тебя для начала. Ты хотел кормить червей, а не всякую нечисть.
— О, ты так добр, Кайки. Мне льстит, что ты готов исполнить мою последнюю волю. Но давай пока отложим… Сюда.
Они прошли по коридору, свернув несколько раз. Ошино был впереди, Кагенуи цеплялась за рукав Кайки, но он то и дело оборачивался, гоня от себя мысль, что в следующий раз на её месте может оказаться кто-то другой. Или что-то другое.
— Брось думать всякую ересь! Немедленно! — зарычала Кагенуи, поймав его взгляд.
Он заставил себя идти дальше, не оборачиваясь.
Неожиданно они свернули в тупик. Напротив оказалась стена, подсвеченная с обратной стороны теплым мерцанием живого огня.
— Что там? — дернулась Кагенуи.
— Хозяйка, — отозвался Ошино, зачарованно глядя на то, как с пола поднимается тень. Длинные волосы распущены, большие груди с крупными торчащими сосками, плавные кошачьи движения… Женщина подняла руки и откинула волосы за спину. Что-то ворочалось под ней. У тени появилась ещё пара рук, — они легли женщине на грудь, сжали, стали медленно опускаться вниз. — Я сбежал от неё… Какая жалость, какая жа…
Трухлявое дерево не выдержало. Перегородка с натянутым материалом начала клониться. Затрещала старая ткань, и в прорехах стали различимы двое: Кайки узнал распростертого на полу третьего студента-водителя. Бедолага ещё не знал, какая участь постигла его друзей и какая уготована теперь ему. На нем сидела старшая из сестер: красные отсветы играли на её седой пряди и на белом кончике пушистого хвоста, которым она щекотала своего любовника.
Лиса улыбалась.
Ей нравилось происходящее.
Вся жизненная сила молодого самца, хлещущая через край, теперь доставались ей, и она благодарно гладила его скулы и шею, водила острыми коготками по обнаженной груди. Ни рушащийся дом, ни сторонние наблюдатели не могли отвлечь её от такого приятного действа.
Кайки забыл как дышать, но, к своему стыду почувствовал, что возбуждается. Даже мысль, что любовник лисицы не доживет до утра, не притупляла желания. Наоборот, такое положение вещей казалось, обыденным, правильным, желанным.
За всё нужно платить.
Движения лисицы словно спрашивали: а ты готов заплатить? Да, хотел крикнуть Кайки. Да, да, да! Я заплачу!
Рядом зашевелился Ошино, сделал шаг вперед, вытягивая руку. Он тоже подпал под гипноз оборотня.
Кайки сквозь туман ужаснулся: и ведь действие направлено даже не на них! Они лишь случайные свидетели!
Метнулась вперед Кагенуи, хватая Ошино за руку: не пустить, остановить, не позволить…
— Да, я иду…
Кайки не понял, сам ли он шепчет или слышит Ошино.
— Назад, придурки! Назад же!
Сёдзи расползлись и рухнули на пол, погребая под собой несколько десятков свечей — те падали и тухли с тихим шипением. Но света меньше не стало, словно оставшиеся вспыхнули с двойной — тройной — силой.
Студент забился в стальной хватке и что-то залепетал, кончая. Лисица мелодично засмеялась — звон серебряного колокольчика поутру — и плавно взмахнула рукой. Грудную клетку студента пропороли острые когти хищника, затрещали ребра. Что-то забулькало — кровь в глотке жертвы — и заклокотало. Фарфоровое тело лисицы забрызгало алым соком — словно кто-то сжал в руке переспелый гранат. Лисица инстинктивно слизнула капли, попавшие на губы, — язык у неё оказался длинный и проворный. Руки продолжали искать что-то внутри конвульсивно содрогающегося тело, пока, наконец, не извлекли на свет сокращающийся кусок плоти. Лисица поднесла его к лицу, критически всматриваясь, хмыкнула и принялась торжествующе рвать зубами.
Где-то снаружи завыли, и тут же за всхлипнула Кагенуи.
— Не бойся, лисы не видят женщин, — нашел в себе силы Кайки. — Только девственниц ненавидят.
Лисица оторвалась от трапезы и наконец посмотрела в их сторону. Очень медленно свирепые черты её разглаживались. Она смотрела в глаза, проникая в душу. Лисица знала, как дать мужчине то, чего он хочет.
А чего он, собственно, хочет, думал Кайки.
Уйти отсюда.
Нет, больше.
Он хочет, что бы они втрое ушли, оставив нечисти право устраивать свои вечеринки.
Кайи, как и люди, не бывают бескорыстны.
— Идем, Ошино, — стараясь говорить твердо, позвал Кайки. Он сопротивлялся гипнозу. Он не желал остаться.
Рядом оседала Кагенуи.
Её подкашивал страх. Один лишь страх, и ничего кроме.
— Да, — сказал Ошино. И побежал.
Перед самой машиной Кагенуи оступилась. Кайки не увидел, но почувствовал, что она отстала в этом круговороте коридоров, покосившихся балок, тёмных пятен, собственно возбуждения и беснующийся где-то за стенами нечисти.
— Беги!
Он инстинктивно сунул руку в карман, бросил ключи вперед в надежде, что Ошино поймает их, и вернулся обратно. Вместе они ковыляли целую вечность. Но стоило им ввалиться на заднее сиденье, машина сорвалась с места ещё до того, как Кайки захлопнул дверь.
Их трясло на ямах и колдобинах. Несколько раз они чуть не завалились на бок. Ошино гнал вперед, не разбирая дороги. Тормозов для него сейчас не существовало. Кайки ударился головой о потолок и несколько раз получил локтем под ребра. Он смутно подозревал, что и Кагенуи тоже от него досталось.
Наконец джип вздрогнул и резко остановился.
— Чтоб я так жил! — азартом присвистнул Ошино, откидываясь на сиденье и глуша мотор.
— Вот уж нет! — горячо запротестовала Кагенуи, морщась и ощупывая ногу.
— Без меня, — заключил Кайки, заползая на сиденье с пола, куда он благополучно полетел при торможении.
— Костюмчик не помял? — хмыкнул Ошино.
Кайки прислушался: ничего. Их никто не преследовал.
— Нас отпустили, — сказала Кагенуи, словно подслушав его мысли. — Трех жертв им хватило.
— Повезло, — криво усмехнулся Кайки. Вышло фальшиво.
Кровь бурлила от адреналина, а перед глазами всё ещё стояла подсмотренная сцена.
Ужас и возбуждение.
Две вещи, отлично сочетающиеся. И не стоит верить тем, кто утверждает обратное.
Кагенуи закрыла лицо дрожащими руками. Она не плакала.
— Вы чуть там не остались.
— Мы все чуть там не остались.
— Нет, — она отняла руки от лица, но её трясло так, что не заметить этого было невозможно. — Я не об этом. С самого начала… Я видела.
— Лисий морок, — холодно пояснил Кайки. — Ничего личного. Ты лучшая девушка, которую я когда либо встречал.
Он не ожидал, но это подействовало.
— Заткнись, — справилась с собой Кагенуи. — Заткнись, Кайки. Наше знакомство, всё наше общение — это выдумка, случайность. У нас нет ничего общего. И идея поездки была глупая. Заткнись, иначе я вмажу вам обоим. Вы ведь всё ещё думаете о том, как здорово было оказаться на месте этого бедняги. Словно я не вижу.
— Нет, — покачал головой Ошино, не оборачиваясь. — Ты ошибаешься.
Он был прав. Кайки не сразу понял, что Ошино прав, но это было так. Лисиц больше не было.
Был старый разбитый джип, холодная ночь, и они трое сидели где-то на задворках несуществующего мира, в полной темноте.
Кагенуи прижималась к нему плечом и дрожала.
Если бы Кайки только умел успокаивать, было бы гораздо проще. В таких случаях всегда помогают дружеские объятья или что-то вроде.
Но только у них всегда всё было иначе.
Всё не как у людей.
— Ты лучшая девушка… — задумчиво повторил Кайки. Остальных он сейчас просто не помнил. Их не существовало.
Зато Кагенуи была рядом. Горячая, настоящего. И они только что вместе выбрались из логова лис.
Живые ли?
— Дай посмотрю, что с ногой?
Она не стала сопротивляться — ни когда он ощупывал голень, ни когда гладил бедра, ни когда в полной тишине целовал её ладони. Всё получалось само. Холодная и отсыревшая одежда раздражала. Они раздевались молча.
Говорят, от ненависти до любви один шаг.
Возможно, они вывели новую формулу: от раздражения до возбуждения — один побег. Один побег от Кайи, которые не прочь полакомиться твоим сердцем после хорошего секса.
— Опусти сиденье, — сказал Ошино. — Всё равно спать будем в машине.
К счастью, багажник был пуст — они ехали налегке.
Без одежды Кагенуи была едва ли не красивее лисицы. Против Ошино она ничего не имела. Зажатая между ними, она точно не могла бы пожаловаться на холод. А то, что тесно — ничего. Бывает. Это на одну ночь. Кайки и Ошино поначалу делили её внимание между собой, но быстро потерялись в происходящем между ними.
И каждый бы вспомнил эту ночь по-своему.
Это казалось единственно правильным.
Наверное, так и создаются миры.
А утром боги просыпаются и понимают, что натворили.
Конденсат на стеклах, спертый воздух и сбившееся дыхание, которое не удается выровнять.
— Самое время искупаться, — буднично заметил Ошино и вышел из машины. Вся его одежда осталась разбросанной по салону.
Кайки остался лежать с закрытыми глазами. На душе было сумбурно, тяжело и почему-то радостно. Есть такой вид счастья, которое испытываешь, когда сбывается худшее из предсказанного.
— Глупо получилось, — говорит он.
— Ошино говорил, что друзьями не останемся? — Кагенуи поднялась, сгребла какие-то вещи и тоже вышла. — Ну и дрянь…
Кому она адресовала слова?
Возможно, самой себе.
В нескольких метрах от машины начинался невысокий обрыв, нависавший над озером. Кагенуи, завернувшись в пиджак Кайки, села на берегу, наблюдая за Ошино.
Может быть, она чего-то ждала.
Кайки предположил бы, что кары. Только это было не в её характере. Кагенуи ни за что не признала бы себя жертвой. Да и не была она ей — ни сейчас, ни когда либо. Наверное, просто искала верные слова, но те всё не находились.
— Если хочешь, можешь сказать, что мы с Кайки — мерзавцы, — предложил ей вернувшийся Ошино. — Есть такие случае, когда женщине необходимо выплеснуть накопившееся. Этот как раз подходит.
— Какой в этом смысл? — Кагенуи подала ему брюки.
— Было больно?
— Было обидно. До этого. Осознание, что даже вам я неинтересна как женщина. Тупая рефлексия.
— Гормоны?
— Да.
— Вот мы и нашли виновного. Не нравится? Ну, хочешь, обвиним Кайки?
Она покачала головой, растягивая губы в подобии улыбки.
— А ты хочешь?
— Нет. Не хочу никого обвинять, но и благодарить не хочу. Случилось что-то хорошее. Даже если мы пока не поняли, что.
— Не думаю, что это хорошо, — Кайки неслышно подошел и встал у них за спиной, застегивая рубашку. — Мы больше не сможем вернуться назад.
— Отнюдь. Когда рушатся мосты позади, остается лишь движение вперед.
— Ты знал? — Кагенуи обернулась и посмотрела на Кайки снизу вверх, а показалось — сверху вниз.
— Нет, конечно. Если бы знал, то сказал бы правду. Только...

Контрапункт

— Только я соврал, — говорю я ей и вижу, что подписываю себе смертный приговор.
Пусть.
Глупо, но люди верят всему, что я говорю.
Иногда мне кажется, что они хотят быть обманутыми и готовы верить во всё кроме себя и своих сил. Люди сами порождают злодеев, раз за разом доверяясь невозможному, искаженному, вывернутому наизнанку.
Им проще поверить во что-то за гранью их понимания, потому что истина чаще всего банальна и отвратительна до оскомины: они облажались сами.
Но люди не любят поражений из-за собственной слабости. Им хочется видеть что-то превосходящее их — по силе, по уму, по влиянию. Всем нравится чувствовать себя слабыми в минуту отчаяния. Тогда безбоязненно можно придумать сонм богов и толпу героев им в придачу, а также кучу оправданий. Одна проблема — не у всех хватает фантазии.
К счастью, у меня этого в достатке.
Берите. Пользуйтесь.
Я могу предложить вам на выбор всё, что душе угодно. Злой рок? Пусть будет он. Немилость Всевышнего? Пожалуйста. Или хотите особо интересное проклятье?..
Ах, да, забыл предупредить. Услуга платная.
Наживаться на чужих бедах очень легко, если закрыть глаза на дурное человечество, которое рыщет по свету в поисках виноватого. Того, в кого можно ткнуть пальцем и сказать, вот он — источник несчастий.
У настоящего злодея даже необходимость что-то делать отпадает — знай, собирай десятину со своей паствы. Кровь? Нет, крови не надо. Пережиток прошлого. Сейчас оплата принимается только в валюте. Потом, дорогие мои, можете ругать, проклинать и ненавидеть. Вам нравится, я вижу.
Если мне выпала роль злодея — пусть.
Всем положено своё место.
Лишь бы фантазия не подводила, и тогда — будьте спокойны. Я предложу вам миллион злоключений, а вы сами выберете для себя что-то привлекательное.
И тебе, Кагенуи, я соврал. Не намеренно. Просто не мог иначе — это стало привычкой.
Но ведь ты поверила.
Ошино не поверил, а ты — да. Услышала и приняла за чистую монету.
Я хотел бы просить прощения, но вместо этого пришлось взять плату. Грубую, отвратительную, абсолютно несовременную плату, с которой мне нет никакой выгоды. Ты получила злодея, которого можешь ненавидеть. Ты получила того, кого можно обвинить при случае в загубленной жизни. Нравится?
Не ври. Это моя прерогатива.
Но что получил я?
Только твою девственность. Да и ту разделил пополам с Ошино.
Потому что он не поверил. Он знал про ложь. Но промолчал.
— Я соврал, Кагенуи, — повторяю я и делаю то, что никогда не делал раньше — раскрываю карты. — Лисы не интересуются женщинами. И девственниц они не чувствуют. А ты поверила и запаниковала. Со своей стороны я думал, что лишь помогаю тебе справиться со страхом. Ты всегда была такой высокомерной, такой язвительной… У тебя всегда всё было. Так что произошедшее — полностью твоя вина.
Нужно промолчать. Сделать вид, что не заметил.
Но я — злодей этой драме. Меня и только меня полагается тут ненавидеть.
Давай, Кагенуи. Я сыграл свою роль, теперь твоя очередь.
Давай, я жду.
Она молчит.
Она смотрит, её ненависть тает у меня на глазах.
Так не бывает. Это неправильно.
— Да, — говорит Кагенуи. Губы кривятся — оскал превращается в мягкую полуулыбку. — Да, это полностью моя вина. Ошино, дай закурить? Всегда хотела попробовать.
Это вердикт.
Впервые на моей памяти она признала поражение.
Иногда, чтобы чему-то научиться, нужно ошибиться. И всё же, как нельзя войти в одну воду дважды, так нельзя дважды повторить ошибку. Если ты не полный идиот, конечно.
И это точно не относится к Кагенуи.
Ошино протягивает ей пачку сигарет. Чиркает зажигалкой. Его лицо непроницаемо.
Кагенуи затягивается и начинает кашлять. Потом упрямо затягивается ещё раз.
Ясно.
Это объявление войны.
Сегодня она намерена сделать все ошибки, на которые способна, чтобы больше никогда не входить в эту воду.
Меня терзает смутное чувство сожаления, потому что я бы не отказался.
— Никогда не купался так рано по утрам, — говорю я, глядя на затянутое туманом озеро. — Тепло?
Ошино вскидывает вверх большой палец.
Он тоже врет.
Но ему можно верить.

@темы: shaft, monogatari

---

Название: Майская ночь, или Будьте любезны, уберите от меня свою лопату!
Автор: Oui, mon colonel!
Бета: fandom SHAFT
Персонажи: Ошино Меме,

спойлер

Фуура Кафка
Жанр: drama, horror, trash
Рейтинг: NC-21
Размер: 4474 слова
Дисклеймер: моя только шизофрения
Примечание: кроссовер Bakemonogatari х Sayonara Zetsubou Sensei;
Примечание-2: текст Сутры Сердца полностью с пояснениями; количество слов указано с вычетом данного текста.

Краткое содержание: «Господи боже мой, за что такая напасть на нас грешных! И так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!» Н.В. Гоголь

Арт: iYumekai
Ссылка на скачку: скачать архив (txt, rtf, pdf)

I.
Бамбук наполнился водой, качнулся, ударился краем о камень, опорожняясь, и снова вернулся на место, ручей журчал громко и напевно. Время от времени ветер теребил витой шнур с мелкими латунные колокольцами на воротах у лестницы, ведущей в храм. Весенние маргаритки, ещё не успевшие отцвести, покрывали пологий склон по бокам от дороги нежно-лиловыми звездочками, прячущимися в низкой густой траве. Утреннее солнце, ещё только поднимающееся над городом, нещадно пекло голову. А собеседник старого монаха — светловолосый, с козлиной бородкой и хитрыми глазами, одетый в вульгарную гавайскую рубаху, укороченные штаны с карманами и традиционные высокие гэта, не вяжущиеся со всем его видом совершенно, — слушал и улыбался, вытащив изо рта неприкуренную сигарету.

— Сделаю всё, что в моих силах, — пообещал он с ленцой в голосе.

Старый монах, исполняющий роль настоятеля при местном храме, открыл рот, чтобы ещё раз переспросить, уверен ли достойный господин, что его сан позволяет совершать подобные обряды, но грудная жаба взбрыкнула невовремя, заставляя заходиться мокрым кашлем.

— Не нервничай, отец, — порекомендовал светловолосый, хлопая широкой ладонью по плечу настоятеля так, что тот едва не осел на пыльные камни лестницы, ведущей к храму. — Я за свои слова отвечаю.

— Простите, вы были знакомы с покойной? — хрипящим голосом поинтересовался настоятель.

— А? — светловолосый задумался, склонив голову и разглядывая резной ящик для подаяний. — Смотря что вы имеете в виду. Если спрашиваете, знал ли я её имя — нет, не знал.

— Тогда почему вы изъявили желание?

— Ну, знакомства бывают разные, — легкомысленно махнул рукой светловолосый. — Но я вынужден буду попросить вас об одолжении, вы же понимаете? Мне нужна комната, чтобы привести себя в порядок перед началом...

— Конечно, — закивал поспешно настоятель. — Конечно, пройдемте.

Он чувствовал себя неловко в присутствии этого человека, появившегося в городе совершенно неожиданно и так же неожиданно заявившегося в храм с предложением о помощи. С одной стороны, помощь действительно требовалась — провести заказной обряд было абсолютно некому. Но, с другой стороны, светловолосый никак не походил на странствующего монаха, которым представился. Откровенно говоря, гораздо больше он был похож на стареющего прощелыгу, не избавившегося от любви к аферам даже после трех десятков лет жизни.

— Я могу вам предложить что-то кроме комнаты? — спросил настоятель и вновь закашлялся. — Может быть... соответствующие одежды?

— Нет, спасибо, — отозвался светловолосый. — У меня есть.

— Тексты сутр?

— Обижаете...

— Вы носите их с собой? — искренне полюбопытствовал настоятель.

— Зачем? — осклабился светловолосый. — Я помню их наизусть...

Только на пороге комнаты для гостей настоятель вспомнил то, о чем забыл спросить. Ему стало неловко за свою невнимательность.

— Простите, вы не представились? — смущенно попросил он.

— Ошино Меме, — светловолосый хмыкнул. — Простите, мне бы хотелось отдохнуть с дороги несколько часов перед началом дневной церемонии... Если позволите?

II.
Церемония отпевания проходила так, как ей и было положено.

Ошино читал сутры, семья стояла у алтаря, вытирая слезы, воскуряя ладан и принимая конверты с деньгами. Покойница, одетая в белое, выглядела спящей. Иногда Ошино смотрел на неё краем глаза, подмечая детали: округлое лицо с запавшими щеками, бледность кожи, обильно присыпанной пудрой, чуть приподнятые уголки губ, словно даже в посмертии она продолжала улыбаться.

К концу церемонии от ладана начало пощипывать глаза, и в помещении стало душно. Сводило ноги, и садился голос — едва заметно, но малоприятно.

Родители девочки — кажется, ей ещё не исполнилось и шестнадцати — выглядели опустошенными. Конечно, им ни до чего не было дела. Цепляясь за плечи друг друга, мать и отец принимали соболезнования, не глядя на гостей.

Сначала Ошино казалось, что близких родственников всего двое, но по мере того, как гости, отдав подарки и конверты с деньгами, начали расходиться, он начал обращать внимание на нервного молодого человека, державшегося чуть поодаль от толпы, — растрепанные волосы на затылке торчали в разные стороны, а черная школьная форма была ему явно не по размеру и уж совсем не по возрасту. Он то и дело поправлял очки и оттягивал расстегнутый ворот рубашки, словно ему было нечем дышать.

— Простите, пожалуйста! — он окликнул Ошино, когда родители направились к выходу из храма — поначалу они хотели остаться на вигилию, но оба были слишком измождены для этого, поэтому легко поддались на уговоры уйти. — Простите! Можно мне остаться?.. Вместо них...

Ошино задумался. Читать всю ночь сутры — приятного мало, а в компании убитых горем родственников — тем более. К тому же, его методика работы вряд ли могла бы понравиться близким родственникам покойницы.

— А кем вы приходились ей? — он достал из рукава припрятанную пачку сигарет, открыл её и с удовольствием вдохнул запах крепкого табака, лучше всего перебивающий трупную вонь, приторно-сладкую и пока еле различимую даже для Ошино, но уже достаточно навязчивую.

— Я? — молодой человек растерялся.

— Ну, не я же, — согласился Ошино. — Вы же понимаете, это таинство, и допускать до него всех желающих было бы с моей стороны верхом непрофессионализма.

— Да-да, конечно! — молодой человек закивал. У него немного дрожали руки, а под глазами отчетливо виднелись темные круги. — Я понимаю. Я понимаю, что есть вещи, допускать до которых случайных людей попросту непозволительно. Это всё равно, что поставить к плите человека, никогда не готовившего, или позволить человеку без образования учить в школе, или...

— Нет, — Ошино улыбнулся. — Это неверные примеры.

— Неверные? — молодой человек сглотнул и затравленно посмотрел на него.

— Это всё равно, что звать гостей насладиться первой брачной ночью с молодоженами, понимаете? — пояснил Ошино. — Так кто вы? Брат, жених или любовник, существование которого девочка скрывала? Мне было бы очень неловко узнать, что сей нежный цветок, сорванный раньше срока, был обезображен вашей похотью...

Молодой человек сжался, сделал глубокий вдох и замотал головой.

— Нет! Нет!.. Вы всё неверно поняли! Я...

— Я знаю, кто вы, — неожиданно серьезно отрезал Ошино. — И я не советую вам оставаться. Она бы не хотела...

Молодой человек резко расправил плечи и, хмурясь, посмотрел на него.

— Вы не можете знать ни меня, ни её... — возразил он. — Вы же приезжий.

— О! — Ошино рассмеялся, оправил воротник и убрал кисти рук в рукава. — Вам не стоит об этом думать. Просто послушайте меня и приходите завтра на похороны. А сегодня вам лучше поспать.

Сосредоточенно хмурясь, молодой человек бросил ещё один взгляд Ошино поверх плеча и согласно кивнул.

Ошино долго смотрел ему вслед, а потом обернулся к алтарю и вздохнул. Впрочем, ночью ему думалось всегда гораздо лучше.

III.
За закрытыми сёдзи стрекотали кузнечики. Тихо, почти нежно. Шумела молодая листва — убаюкивала.

Ошино отпустил маленькую служку, работающую при храме, и скривился, взглянув на оставленные ею воду и чай. Сам разжег огонь в горелке и плеснул немного саке из припрятанной бутылки.

— Люблю обстоятельность, знаешь ли, — со смешком заметил он покойнице, словно та его слышала.

Саке быстро нагрелось. Он перелил его из стеклянного чайника в пиалу и несколько секунд любовался, как над ней поднимается легкий пар — в храме после заката оказалось прохладно.

— Твоё здоровье, милая!

Тепло разлилось по телу.

Ошино уселся на пол спиной к покойнице, достал офуда и разложил их вокруг себя, оставив саке и горелку внутри круга. Потом сделал глубокий вдох.

— Пора начинать, как считаешь? — прошептал он и, прочистив горло, нараспев зачитал: — Бодхисаттва Авалокитешвара во время осуществления глубокой праджня-парамиты ясно увидел, что все пять скандх пусты. Тогда он избавился от всех страданий, перейдя на другой берег...

Сначала ничего не происходило. Только огонь горелки задрожал и погас, молочно-белый дым от фитиля упал на пол и потек, заполняя пространство внутри круга из офуда, словно его наливали в бутыль тонкой струйкой. Он покрыл весь пол, заколыхался и начал подниматься выше.

За спиной заворочалась покойница.

— Оставьте меня, пожалуйста, — попросила она хрипло. — Я устала, я просто сплю. Вы мешаете мне. Утром я встану.

— Не встанешь, — спокойно отозвался Ошино. — Разве ты не слышишь, что я тебе читаю?

Покойница снова заворочалась за его спиной. Он поднял голову и посмотрел на большой портрет в рамке на алтаре в окружении цветов. Фотография побледнела, черная краска медленно стала сползаться к центру, образовывая воронку, и когда она стала совсем маленькая, взорвалась тысячей ломаных линий. Теперь на Ошино удивленно смотрела совсем другая девочка — немного младше, со смешными короткими косичками и повязкой на правом глазу. Повязка была насквозь пропитана свежей кровью, и по щеке стекали несколько алых пятен, влажно блестящих и ярко выделяющихся на черно-белом фото.

— Я умерла? — спросила девочка тихо.

— Расскажи, что с тобой случилось? — попросил Ошино.

— Несчастный случай, — ответила она так же тихо. Её губы двигались медленно, не успевая за звуком — фотография ещё кривилась, стараясь выговаривать слова, а ответ уже отзвучал.

— Несчастные случаи бывают разными, — заметил Ошино. — Что с твоим глазом?

— С глазом? — девочка задумалась.

Из-за рамки показалась её рука — худая и бледная, — она провела по повязке, пачкая пальцы, и удивленно поднесла их к здоровому глазу.

— Что это? — испуганно спросила она и снова потянулась к повязке. — Что?..

Перепачканная кровью тряпка сползла по щеке, открывая веки, слипшиеся от сукровицы и гноя. Девочка снова подняла руку, в панике ощупывая лицо. Дрогнули запекшиеся края, задрожали ресницы в сгустках спекшейся крови, и веки медленно открылись.

Ошино вздохнул, а девочка всхлипнула, страшно кривя рот в беззвучном крике.

Под веками зиял грязно-бурый провал, окруженный ошметками гниющей плоти.

— Всё будет хорошо, — сказал Ошино. — Кем бы ты ни была, всё будет хорошо...

Он протянул руку, выдернул из круга офуда и бросил в фотографию. Лист влетел внутрь рамы, брызнув черным. За спиной дернулась покойница, а фитиль горелки неожиданно вспыхнул.

Фотография почернела.

IV.
Плеснув ещё саке в чайник, Ошино нервно дернул плечами и приподнялся на коленях. Офуда, брошенная им, скользнула с фотографии на пол, девственно чистая без капли чернил. В полутьме зала, освещенного только высокими толстыми свечами, белая бумага раздражала глаз.

Медленно выпив саке, Ошино снова сосредоточился.

— ...Пустота не отлична от чувственно воспринимаемого. Чувственно воспринимаемое — это и есть пустота. Пустота — это и есть чувственно воспринимаемое. Группы чувств, представлений, формирующих факторов и сознания так же точно таковы... — зачитал он.

На этот раз пламя не потухло, лишь задрожало и уменьшилось, зато и свечи, расставленные вокруг алтаря, угасли и затрещали.

— Пожалуйста, — взмолилась покойница.

— Извини, милая, — отозвался Ошино. — Я делаю то, что должен.

Фотография заколебалась и по ней, словно по воде, пошла рябь, а когда она успокоилась, там появилось ещё одно лицо.

— Не смотрите, пожалуйста, — попросила девочка очень тихо и закашлялась. Волосы упали ей на глаза.

— Тсс... — Ошино приложил палец к губам.

Судя по всему, говорить ей было сложно. Кашель не отпускал, и девочка уткнулась лбом в край рамки. Плечи её тряслись. Ещё несколько минут она задыхалась, а потом подняла глаза и обреченно посмотрела на Ошино — изо рта у неё ползла струйка крови.

— Не смотрите... — просипела она.

— Всё будет хорошо, милая, — пообещал Ошино и бросил в фотографию ещё одну офуду, заклеившую девочке глаза. — Я не смотрю...

V.
Третий раз оказался совсем провальным.

— Шарипутра! Для всех дхарм пустота — их сущностный признак....

Появившаяся девочка молча смотрела на него, и только покойница стонала за спиной, ворочаясь на своём ложе из шуршащей бумаги.

В четвертый он перегрел саке и обжег язык. Читалось с трудом.

— Они не рождаются и не гибнут, не загрязняются и не очищаются, не увеличиваются и не уменьшаются...

Офуды падали к подножью алтаря опавшими листьями.

Впрочем, со следующими собеседницами ему повезло больше.

— Поэтому в пустоте нет группы чувственно воспринимаемого, нет групп чувства, представлений, формирующих факторов и сознания, нет способностей зрительного, слухового, обонятельного, вкусового, осязательного и умственного восприятия, нет зримого, слышимого, обоняемого, ощущаемого вкусом, осязаемого и нет дхарм; нет ничего от сферы зрительного восприятия и до сферы умственного восприятия...

Ошино устало провел рукой по волосам, встретившись взглядом с очередной девочкой на фото.

Та наклонила голову и в задумчивости посмотрела на него.

— Привет! — сказала она. — Это вы со мной разговаривали?

— Можно сказать и так, — согласился Ошино. — Если ты, конечно, не против.

— Нет, конечно! — улыбнулась та и покраснела. — То есть, да, я с удовольствием поговорила бы с таким интересным мужчиной. Вы монах?

— Что-то вроде того, — кивнул Ошино и сунул в рот сигарету. — Я могу быть кем угодно, если понадобится.

— О! — сказала его собеседница и покраснела, кажется, ещё больше, судя по серым теням на щеках и смущенно отведенному взгляду. — Кем угодно? Значит, вы универсал?

— Что, прости? — не понял Ошино.

— Я имею в виду, у вас нет четко выраженных предпочтений, — скомканно пояснила девочка.

— Предпочтений в чем?

— В том, о чем вы говорили перед моим приходом.

Ошино развеселился.

— А о чем я говорил?

— Я слышала, — отозвалась собеседница. — О чувственном восприятии.

— А что есть чувственное восприятие, по-твоему?

Девочка задумалась, шевеля губами.

— Мы же можем быть честны сейчас друг с другом? — уточнила она и, получив одобрительный кивок, оживилась. — Ваше чувственное восприятие, если вы универсал, должно проявляться в отсутствии предпочтений в отношении вашей второй половины. Более того, если вы можете быть кем угодно, вам не будет разницы, быть принимающим или дающим, назовем это так.

— Не совсем так, я просто предпочту быть судьей.

— Вы меня не поняли, я говорю о любви, конечно, — девочка снова отвела глаза. — Или же вы предпочитаете более извращенные методы? Вы вуайерист?

— При чем здесь это? — удивился Ошино.

— Ну, как же, если вы не хотите быть ни верхним, ни нижним...

— Да о чем, в конце концов, речь, милая? У тебя неверные представления о любви!

Девочка посмотрела на него так жалобно, словно он заставлял говорить её о чем-то неудобном.

— Называй вещи своими именами, — предложил Ошино. — Тебя могут неправильно понять.

— Ах... — быстро заговорила она. — Вы говорили о чувственном и предпочтениях, и о том, кем вы можете быть. Я подумала, вы говорите о сексе. Нет, раньше мои фантазии не говорили со мной о сексе. Впрочем, раньше они вообще со мной не говорили. Кроме того, я никогда раньше не думала о мужской любви у монахов. Это ведь запретный плод, верно? Кстати, где вы? И почему так темно? Неужели вы ожидаете своего любовника, чтобы предаться с ним утехам прямо здесь, в храме? Боже, мне так стыдно.

Ошино хмыкнул, пересел удобнее и откинулся назад, опираясь о пол ладонями.

— Какое у тебя богатое воображение, — заметил он. — С такими я, пожалуй, ещё не имел дел лично.

— О! — девушка облокотилась на края рамы и с интересом посмотрела на него. — Так кого вы ждете? Может быть, томного мальчика, случайно попавшего в сети вашего обаяния? Или же, наоборот, старого друга, в которого влюблены с институтской скамьи?

— Мимо! — Ошино повел плечами. — Я ждал только тебя, моя милая! Но ты не хочешь со мной поговорить нормально, верно?

— Да о чем вы говорите! Это же моя фантазия! В ней не может быть меня!.. — она остановилась так неожиданно, словно наткнулась на стену. — Или...

Ошино улыбнулся ей.

Девочка выпрямилась и внимательнее огляделась.

— Что со мной? — спросила она. — Если вы монах, сейчас ночь, и позади вас лежит мертвый человек, то что я здесь делаю?

Ошино ждал, а она смотрела на него и хмурилась всё больше. Наконец губы её дрогнули.

Из неоткуда налетел ветер и уронил несколько свечей — те потухли сразу. Молочный дым внутри круга из офуда загустел, опять стал подниматься выше.

— Не хочу, — всхлипнула она. — Это несправедливо. Почему?

— Всё будет хорошо, — пообещал Ошино. — Всё обойдется.

Брошенная офуда закрыла ей рот, и они ещё доли секунд смотрели друг другу в глаза. Потом свечи померкли и вспыхнули снова так ярко, что почти ослепили. Покойница за спиной застонала громче, хрипло подвывая побитой собакой. В горле у неё что-то булькало. Нечисть, притаившаяся у стен храма, вторила ей и скребла об освященные деревянные столбы, обжигаясь вновь и вновь. Вонь паленой плоти просачивалась внутрь и смешивалась с вонью разлагающегося тела.

Ошино почувствовал первый приступ тошноты и поджег, наконец, сигарету. Табачный дым ударил в ноздри и притупил обоняние, заставив стряхнуть дурман. Головокружение от запаха нечистот понемногу схлынуло, оставив горький привкус на языке.

Хотелось выпить, но Ошино понял, что сейчас нельзя останавливаться.

VI.
— ...Нет неведения и нет прекращения неведения и так вплоть до отсутствия старости и смерти и отсутствия прекращения старости и смерти. Нет страдания, причины страдания, уничтожения страдания и пути, ведущего к прекращению страданий. Нет мудрости, и нет обретения, и нет ничего обретаемого.

— Оставьте меня... — совсем жалобно взмолились за спиной.

С фотографии на Ошино смотрела девочка в традиционных одеждах. Заметив его взгляд, она тут же опустила глаза.

— Ты уже здесь! — заметил Ошино. — Это мило с твоей стороны.

— Конечно, — согласилась та. — Я всегда буду сопровождать вас, мой господин.

— Звучит как проклятие, — улыбнулся Ошино.

Девочка чуть качнула головой.

— Если это проклятие, то мы понесем его вместе, — сказала она. — И умрем тоже вместе. Ради вас я готова на всё.

— Так уж и на всё? — удивился Ошино. Пьянящую вонь разложения перебивал запах окурка. Приятного было мало, но он здорово раздражал, не давая отвлечься и погрузиться в сладковатый дурман.

— Конечно, — сказала девочка.

— Если я скажу тебе убить, вырезать сердце и принести его мне, сможешь ли ты сделать это, милая? — оскалился Ошино. — Если я заставлю тебя отдаваться каждому встречному мужчине, сумеешь ли ты выдержать это? Если я попрошу тебя съесть собственных родителей...

— Для вас, мой господин...

Ошино засмеялся, откинув голову назад.

— Думаешь, живой человек способен на такое?

Она удивленно подняла на него взгляд.

— Признайся себе честно, согласна ли ты на подобные жертвы? Сможешь ли ты платить чужими жизнями за свою, чего бы тебе это ни стоило? Будешь ли ты пить кровь и умываться кровью, если я позволю тебе называть меня господином и идти за мной след в след?

— Я... — девочка заколебалась и испуганно отпрянула куда-то вглубь фотографии, прижимая руки к груди. — Я уверена, мой господин не будет просить о подобном!

— О, ты плохо знаешь людей!

— Вы просто злы!

— Ничуть! — Ошино подался вперед, но не пересек границу круга из офуда. — Считай, что я даю тебе выбор: жить и убивать или умереть самой!

— Вы жестоки!

— Нет! — он сощурился, не мигая глядя внутрь черно-белой фотографии, откуда были слышны тихие всхлипы. — Это равновесие. Всё в мире взаимосвязано. Сильный пожирает слабого. Жизненная сила не берется из ничего, её запас конечен. Приходя к одному, она покидает другого. Все вынуждены платить свою цену. Я даю выбор — тебе осталось только заплатить!

— Не надо...

По фотографии снова пошла рябь, и Ошино едва успел набросить на неё офуда, прежде чем она почернела, и только после этого перевел дыхание.

Тишина обрушилась почти внезапно — словно заложило уши, и только мелодичный звон колокольцев снаружи смог вырвать из оцепенения.

Навалилась усталость. Захотелось встать и размять вконец затекшие ноги. Ошино снова плеснул саке сразу в пиалу и влил в себя через силу. Стало теплее.

— Боже ты мой, — проворчал он, поднимаясь. — Сколько же вас?

За задвинутыми сёдзи тихо зашуршала ткань, заскрипел деревянный настил, словно кто-то старался ступать как можно более бесшумно.

— Вот только тебя здесь и не хватало, — вздохнул Ошино, наклоняясь и поднимая с пола ещё одну офуда. — Сказал же, чтоб дома сидел.

Одна из сёдзи чуть отъехала в сторону, и в то же мгновение Ошино отправил офуда в полет. Бумага проскочила в щель, и кто-то испугано охнул. Застучали, удаляясь, гэта.

— Так-то лучше, — заметил Ошино, снова опускаясь на циновку. — Посмотрим, что будет дальше... По той причине, что бодхисаттвы опираются на праджня-парамиту, в их сознании отсутствуют препятствия. А поскольку отсутствуют препятствия, то отсутствует и страх. Они удалили и опрокинули все иллюзии и обрели окончательную нирвану. Все Будды трех времен по причине опоры на праджня-парамиту обрели аннутара самьяк самбодхи...

VII.
Девочка с фотографии смотрела с надменным пренебрежением. Длинные светлые волосы волнами спускались ниже плеч и падали на спину.

«Красивая», — мимоходом отметил про себя Ошино и достал сигарету.

— Уберите это! — потребовала она с легким акцентом. — Уберите, иначе я подам на вас в суд!

— За что? — искренне удивился Ошино.

— Вы курите в неположенном месте! — заявила девочка, поправляя волосы. — Это может сказаться на моем здоровье.

— Но я не курю, — улыбнулся Ошино. — Видишь, сигарета не прикурена. Твоему здоровью ничего не угрожает.

Девочка нахмурилась. Похоже, ей было неприятно осознавать чужую правоту.

— Впрочем, — сказал Ошино. — Если тебе это так неприятно, я могу убрать. Смотри, вот, я откладываю сигарету в сторону...

— Что вам надо от меня? — процедила она, отворачиваясь. — Вы извращенец? Знаете, это вторжение в мою личную жизнь или что-то вроде того...

— Вроде того? — переспросил Ошино. — Но я ведь пока ничего не сделал. Мы просто разговариваем. Например, ты знаешь, почему находишься здесь?

— Нет! — отрезала она. — Но это явно происходит против моей воли. Уже за это я могу засудить вас.

— Это всё?

Девочка задумалась, посмотрела за плечо Ошино и дернула бровью.

— А что ещё может быть? — спросила она.

— Тебе не интересно?

— Почему мне должно быть интересно? Что бы здесь не происходило, оно меня не касается.

— Уверена? — Ошино развел руками. — Не думаешь ли ты, что происходящее случайно? Случайности — лишь череда ключевых моментов нашей жизни. Это как перекрестки на дорогах, знаешь? Можешь пойти направо и умереть, можешь пойти налево...

Он помолчал.

Девочка испытующе посмотрела на него.

— А что будет там?

— Это хороший вопрос, — кивнул Ошино. — Это правильный вопрос. Когда стоишь на распутье, всегда нужно хорошо подумать, прежде чем выбрать.

— Но как выбрать, если я не знаю, что там?

— Не исключено, что ты просто не хочешь об этом думать, — Ошино пожал плечами. — Иногда вариант, кажущийся менее предпочтительным, на самом деле — лучший из возможных.

— Но я не хочу направо...

VIII.
Повеяло промозглым предутренним холодом, от которого ноги снова заледенели. Белый дым внутри круга из офуда начал истончаться и выцветать. До рассвета оставалось совсем немного.

Бутылка саке почти опустела. Покойница за спиной ворочалась, не переставая, всё просила оставить её. Ошино не оборачивался. Девочки на фото сменяли друг друга; они шутили, ругались и плакали. У подножия алтаря валялась стопка белых листов.

— ...Посему знай, что праджня-парамита — это великая божественная мантра, это мантра великого пробуждения, это наивысшая мантра, это несравненная мантра, наделенная истинной сутью, а не пустопорожняя. Поэтому и называется она мантрой праджня-парамиты...

Он не успел дочитать самой малости, когда она появилась.

Очень серьёзная и внимательная. Волосы идеально уложены, одета аккуратно. Наверное, всеобщая любимица — отличница, староста и просто перфекционистка. Из тех умниц, от которых добра не жди — самые жестокие маньяки тоже всегда выглядят паиньками. Эта не будет плакать. И шутить не будет.

Значит, эта — последняя.

— Давай не будем медлить? — без приветствия предложил Ошино. — Мы оба устали, да и время не ждет. Говори последнее слово. Не хочешь? Тогда я скажу! Слушай внимательно, я не буду повторять дважды: ты мертва, тебя больше нет!

Девочка опустила глаза и вздохнула. В следующую минуту она ухватилась за края рамы и рывком высунулась из неё по пояс. Длинные волосы повисли мокрыми сосульками, а снова налетевший ветер растрепал их ещё больше и погасил все свечи.

В темноте её глаза засветились алым.

— Но это неверно! — закричала она. — Я не готова! На моем месте должен был быть кто-то другой.

Ошино засмеялся, не таясь, продолжая наблюдать, как из черно-белой фотографии вылезает такая же черно-белая девочка. Покойница за его спиной перестала ворочаться.

— Не хочешь меня слушать, значит? — притворно вздохнул он и поднялся, потягиваясь.

Девочка спрыгнула с алтаря и ударилась о невидимую стену круга из офуда, рыча и брызгая слюной, забилась в бессильных попытках добраться до своего обидчика.

Ошино ещё раз потянулся и осклабился.

— Ладно, я понял, как мы поступим... — кивнул он. — Только потом не жалуйся.

В следующее мгновение его пальцы сомкнулись на худеньком горле, сдавливая. Девочка захрипела, когда ноги её оторвались от земли — Ошино не составило труда поднять её, словно она и не весила ничего. Фото на алтаре снова ожило десятками лиц, оплывающих горячим воском. Они вырывались за края рамки, но выйти уже не могли, тянули уродливые руки, похожие на сучья старых деревьев, продолжали ругаться и плакать, звать кого-то и обвинять своего мучителя.

Ошино игнорировал их — они уже не могли ничего сделать. Встряхнув рукой, он отбросил девчонку к алтарю, и та ударилась виском об угол, сползла ниже, пачкая бывшие офуда кровью. Впрочем, она тут же поднялась, покачиваясь и с ненавистью глядя на Ошино. Говорить нормально она, видимо, не могла — её душила ярость.

— Убью!

— Попробуй, — согласился Ошино, шагая из круга, и черно-белые уродливые лица в рамке взвыли ликующе, так, что весь храм затрясло.

Девчонка откуда-то — не из фотографии же? — достала лопату и диким зверем бросилась вперед.

Ошино увернулся, уходя ей за спину, хватая за запястья и выворачивая руки назад — она тут же забилась в его объятьях, но он ударил её по ногам и повалил лицом в пол. Лопата оказалась у него.

— А ничего так, — хмыкнул Ошино. Существо у его ног, уже переставшее напоминать человека, перевернулось на спину и постаралось вцепиться в полы одежды. Он ударил коленом по оскаленной морде и прижал голову к полу, упирая перекладиной гэта в переносицу и с силой надавливая. Послышался хруст. — Так что, думаешь, такой штукой можно меня убить? Вряд ли, милая... Хотя было бы интересно попробовать!

Он размахнулся и с силой ударил существо режущим краем вдоль грудины, беря чуть левее и разбивая реберные хрящи. Захлебывающийся вой ударил по ушам. Одежду залило чем-то густым и до омерзения холодным — то ли медленно сворачивающейся кровью, то ли уже гноем, то ли ещё какой дрянью. Завоняло так, что захотелось зажать нос. Ошино встряхнул головой, приподнял лопату и снова опустил, тут же укладывая её вбок и раздвигая ребра. Слева, там, где должно было быть сердце, зияла пустота.

— Логично, — проворчал он, сплевывая. — Проще всего убивать, если у тебя нет сердца. Оно вообще часто мешает.

Существо ещё билось в агонии, но тоскливый вой стал тише, переходя в поскуливания.

— Ничего не поделаешь, — покачал головой Ошино. — Я ведь предлагал закончить всё по-хорошему, но ты не слушаешь, милая...

Он вытащил лопату, уперся ею наконечником чуть выше яремной впадины и поставил ногу, готовясь отсечь голову.

— Не надо, — раздалось с ложа, и покойница села, свесив ноги и глядя перед собой.

Ошино поднял голову и различил в темноте её профиль.

— Не надо, — повторила она, болтая ногами. — Я поняла, я больше не буду. А она не при чем, правда. Это ведь совсем нечестно, забирать с собой тех, кто ещё может остаться...

Ошино убрал ногу и выпрямился, хищный оскал сменился привычной ухмылкой. Он поднял ещё одну офуда и опустил на лицо — точнее, то, что от него осталось — существу.

С тихим вздохом тело истаяло, лист, перепачканный красным, отлетел к алтарю, фото на котором было девственно чистым. Свечи зажглись сами собой и затрещали с ожесточением.

ХI.
— Меня зовут Кафка, — произнесла она, не поворачиваясь к нему лицом.

— Это уже не важно, в сущности, — заметил Ошино. — Ну, мне — так точно.

Кафка вздохнула.

Ошино поднял с пола пачку сигарет, достал одну и сунул в рот. Потом подошел и без опаски сел с покойницей рядом.

— Больно? — спросил он.

— Нет, — Кафка обернулась, и взглянула на Ошино: один глаз у неё был нормальный, а второй отсутствовал, и веко провалилось внутрь. — Просто ничего не чувствую. Совсем. Это ненормально?

— Ненормально? — Ошино посмотрел на потолок и почесал в затылке. — Да, ненормально. Ненормально то, что мы тут сидим и разговариваем, а с утра у тебя похороны — один из главных праздников в жизни, можно сказать.

— А вы смешной, — она улыбнулась.

— Смешнее некуда! — кивнул он, разводя руками. — Только и ты шутница та ещё.

— Простите, — Кафка снова отвернулась. — Я ведь просто... Ну...

— Да?

Она рассеянно подняла руки и крепко обняла себя за плечи. Её едва заметно трясло, хотя дело вряд ли было в сквозняке, едва пробивающемся в щель между сёдзи.

— Боюсь очень... — тихо сказала Кафка. — Это так страшно — умирать. Когда тебя режут, вытаскивают изнутри всё, что можно — сердце, которое ещё бьётся, легкие, которые ещё дышат, глаза, которые ещё видят... и кажется, словно тебя сразу много, и у всех тебя — другая, совсем не знакомая жизнь, в которой они ненавидят, страдают, боятся и плачут, вместо того, чтобы любить, как раньше. А в это время тебя-настоящую небрежно зашивает мужчина в резиновых перчатках, словно плюшевую игрушку набивая изнутри какой-то дрянью, чтобы живот не слишком проваливался. Тебя-настоящую отвозят в храм, и мужчина, с которым ты однажды случайно заговорила, читает над тобой сутры, снова и снова, и мама с папой тихо плачут, и...

Она запнулась, попыталась судорожно вздохнуть, и её передернуло.

Из-под впалого века потекла капля, блестя в отсветах свечей.

Кафка подняла голову и посмотрела на Ошино.

— Пожалуйста, — очень тихо трясущимися губами попросила она. — Они не умеют жить. Их никто не научил. Им кажется, что в мире только плохое. Я видела, и теперь мне страшно, что я уйду, а они останутся тут, и никто им не объяснит.

— Думаешь, ты сможешь?

Они помолчали.

— Знаешь, — сказал Ошино наконец. — Я думаю, ты переоцениваешь свои силы. Люди не умеют учиться хорошему. Они видят только плохое. Ты не сможешь...

— У меня не было времени. Дайте хоть шанс. Я не хочу уходить просто так.

— Счастливы, ибо веруют... — вздохнул Ошино. — Вижу, ты тоже любишь крестики.

Он поднялся и встал перед ней.

— Прости, милая, я должен. ...Эта мантра гласит: Гате, гате, парагате, парасамгате, бодхи, сва...

В щель между сёдзи упала полоска света и медленно, словно змея, заползла внутрь.

Ошино приподнял безвольно упавшее тело и аккуратно уложил его обратно. Вернувшись к алтарю, он задул свечи, поправил фотографию и сложил офуда в две стопки — одну убрал в рукав, а вторую отложил. Допил оставшееся саке прямо из бутылки, которую потом закатал в испачканную циновку.

— Не успел — совсем немного, — пожал он плечами напоследок. — Может быть, к лучшему.

Х.
Утро выдалось пасмурное и туманное.

Сквозь раздвинутые сёдзи влетел промозглый ветер и зашуршал в цветах.

На ступенях храма, привалившись к колонне, спал молодой человек — тот самый, что накануне хотел остаться на вигилию. Ошино бережно снял с его лба офуда и пустил по ветру.

— Настырный, да? — хмыкнул он и потрепал парня по плечу. — Эй, давай, вставай, иначе простудишься.

Тот вскочил от неожиданности и заспанно заморгал.

— Как тебя зовут?

— Итошики... Нозому.

— Будешь называть каждому встречному имя, данное при рождении, получишь много неприятностей, Итошики Нозому, — заметил Ошино и протянул стопку офуда. — Вот. Береги их...

На белых листах красным были аккуратно выписаны имена.

Пока Итошики удивленно их разглядывал, Ошино успел вернуться обратно в храм, подойти к Кафке и тихо шепнуть:

— Так и быть, милая. Но учти: ты — моя должница, а я должников помню и всегда к ним возвращаюсь.

На погребение он не пришел, и старый настоятель, страдающий грудной жабой, так и не смог отчитать последние сутры.

@темы: shaft, monogatari, zetsubou sensei

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра